Тень Феникса (СИ) - Горянов Андрей. Страница 25

Но меня опередили: один из нападавших метнулся к старику так быстро, что я попросту не успел среагировать. Он перескочил через опрокинутый нами стол и выбросил в длинном прыжке свой меч, угодивший Джонасу прямиком в шею. Старик вскрикнул от боли и попытался было отступить, но только бессильно повалился на пол, хрипя и захлебываясь кровью. В полутьме, царившей здесь, я, тем нее менее, совершенно отчетливо увидел лицо того, кто убил старика: блеклое, как у снулой рыбы, отрешенное, похожее на маску. Я запомнил его до мельчайших деталей, начиная с зелёных полуприкрытых глаз и заканчивая недельной щетиной с проплешинами. Время для нас двоих в тот миг будто остановилось. Он не успел окончательно развернуться в мою сторону, не успел поднять щит, поскольку я уже почти настиг его. Кровавая ярость затмила мой рассудок, и я так до сих пор не смог понять, спасло ли это мою жизнь, или едва не свело в могилу. Остался только один враг, но в исступлении своём я совсем позабыл о нём. Ошибка эта едва не стоила мне жизни. Дальнейшие события пронеслись передо мной одной кровавой вспышкой, за которой вскоре пришла чернильная тьма.

Очнулся я от страшной боли в животе. Непонятно, сколько времени прошло, поскольку было всё так же темно. В воздухе стоял невыносимый смрад крови и смерти, и в этих потемках, рассеиваемых лишь отдаленным светом звезд, я смог разглядеть только лежащее неподалёку тело. Ужасно хотелось пить, и во рту чувствовался привкус меди, голова кружилась невыносимо. Каждое мое движение отдавалось страшной болью в рассеченных внутренностях, но я боялся не то чтобы прикасаться к тому месту, где разорванная туника насквозь пропиталась кровью, стекающей теперь на доски пола подо мной, но даже смотреть в ту сторону. В голову лезла только всяческая ерунда, сумбурные сцены то ли из жизни, то ли из снов, и я никак не мог заставить себя преодолеть боль, чтобы хотя бы зажать вспухшую кровоточащую рану куском ткани. Перед глазами упорно вставало лицо убийцы Джонаса, и больше чем себя мне было жалко старика, погибшего за меня. Никогда прежде мне не доводилось ни убивать, ни даже наблюдать за смертью, и разум мой, пораженный зрелищем бойни, вынужденный защищать свою жизнь как никогда прежде, буквально отказывал мне. Очень не хотелось умирать, и волна паники, накрывшая меня с головой, не давала трезво мыслить: я, кажется, что-то кричал и звал на помощь, корчился от боли и отказывался верить в то, что после подобных ран обычно не выживают. Я не хотел смотреть, но всё-таки пришлось: рана оказалась куда хуже, чем я предполагал прежде. Между пальцами упорно продолжали вылезать сизые мотки кишок, никак не желавшие оставаться внутри.

С трудом собрав все оставшиеся во мне силы, я поднялся на ноги, едва не потеряв сознание от боли и ужаса, добрался до кухни и принялся жадно пить из бочки с холодной водой, придерживая вываливающиеся внутренности второй рукой с той же невозмутимостью, с какой дамы обычно придерживают длинные полы одежды, поднимаясь по лестнице. Затем кое-как замотал рану найденным тут же полотенцем, и с трудом опустился на пол, почти моментально потеряв сознание. Перед тем как меня поглотила непроницаемая тьма, я вспомнил о необъятной поварихе, видимо, сбежавшей едва всё началось. Почему-то я очень надеялся на то, что она меня обнаружит и, быть может, позовет гарнизонного лекаря.

Глава 6

На далёком юге Хвилеи путник может увидеть загадочное явление: возвышающуюся до самых небес стену абсолютной черноты, протянувшейся от одного края нашего мира до другого. Никто не знает, что она на самом деле из себя представляет. Кто-то говорит, что за нею начинается царство мёртвых, кто-то, что это врата бездны, через которые в конце времен пройдут полчища демонов, призванных сокрушить человеческий род. Никто из тех, кто уходил во тьму, назад не возвращался. Одно известно точно: тьма эта наступает, и с каждым годом пожирает до пяти футов пустыни. Когда-нибудь, возможно, она поглотит весь мир.

Приор фемы Альбайед Кирилл, История Хвилеи, том 3.

Дождь, бесконечный дождь и сырость, затянутое серой пленкой небо и запах дыма. Вот чем запомнилось мне моё пробуждение, вызванное жуткой, пронизывающей каждую клеточку моего тела болью. Я не знал, ни того, где я нахожусь, ни сколько прошло времени, а весь мир сузился для меня до полыхающей огнем раны на животе, искры от которой разлетались невероятно далеко, вызывая вспышки боли там, где их прежде не было. Повязка постоянно мокла и сочилась гноем, смешивающимся с болезненным потом, от которого вся постель постоянно была мокрой. Хотя я не ел, меня непрестанно рвало желчью и кровью, и от желудочных спазмов я готов был умереть на месте, лишь бы прекратить эту пытку. Какой-то человек, лица которого я никак не мог разглядеть за пеленой страданий, четырежды в день менял смердящие бинты, ковырялся в ране, полоскал ее чем-то невероятно жгучим, и уходил, а я снова погружался в пучину бредовых видений и кричал от боли и отчаяния, пытаясь забыться хоть на минуту.

Яркие и очень запоминающиеся образы, посещавшие меня в то время, остались со мной на всю жизнь. К примеру, один раз я обнаружил себя парящим высоко над башнями Демберга, отчего-то опустошенного и покинутого всеми. Время клонилось к закату, и я отчетливо видел каждую тень, пролегавшую под бастионами крепости, каждую трещинку и каждый камешек именно так, будто и в самом деле оказался на высоте птичьего полёта в соколином теле. Всё казалось до невозможности реальным, и оттого расползающаяся с запада тьма была еще ужаснее. Было в ее движении нечто противоестественное и жуткое, вызывающееся подсознательный страх. В следующий момент я заметил в окне одной из башен тусклый свет, ставший более заметным с наступлением странной темноты. Несмотря на то, что уходящее за горизонт солнце еще вполне радостно освещало раскинувшуюся вокруг долину, тянущаяся с запада темнота пожирала краски света, протягивая свои щупальца к застывшей в безмолвии крепости. Оглядевшись, я не нашел собственного тела, будто вместо меня в вышине парил неосязаемый и невидимый дух, а тело моё… тело моё лежало в маленькой комнатке той самой башни, где одиноко горела свеча. Взглянув на себя со стороны, я едва смог сдержать крик ужаса: от меня прежнего практически ничего не осталось, один только разлагающийся вспухший труп, покрытый паутиной иссиня-черных вен. Но в теле этом я к своему изумлению всё же смог разглядеть жизнь, едва теплящуюся, но отчаянно цепляющуюся за последние ниточки, связывающие ее с этим миром.

Обернувшись, я наткнулся на сплошную стену черноты, обступившую замок со всех сторон. Из нее, точно живые, выползали уродливые слепые щупальца, беспомощно рыскающие вокруг. Были они блестящими, точно натёртые животным жиром, и каждое из них сочилось отвратительной жидкой тьмой, таявшей в последних лучах едва пробивающегося сверху солнца. Я разрывался между желанием немедленно броситься в смыкающееся окно небес у себя над головой и надеждой на спасение того, что, возможно, являло моё последнее физическое пристанище в этом мире. Страх, как и смыкающаяся надо мной темнота, загонял меня в ловушку беспомощности, лишая воли и стремления к жизни. Моё неосязаемое сердце билось так остервенело, что, казалось, вот-вот выскочит из неосязаемой же груди. Я разрывался на части, но никак не мог решиться действовать, до тех пор, пока не стало слишком поздно: тьма сомкнулась, и свет померк, осталось лишь неясное пламя свечи. Едва лишь я оказался внутри маленькой комнатки, как черное лоснящееся щупальце ударило всей своей немалой силой по основанию башни, отчего та содрогнулась, заметно накренившись. Следующий удар пришелся заметно выше, и башня дала крен, а свеча, стоявшая на прикроватной тумбочке, упала и покатилась на пол, потухнув и уступив место абсолютной тьме. Не выдержав натиска, всё строение стало заваливаться на бок, и в следующее мгновение острая боль пронзила всё моё существо. Я хотел закричать от ужаса и боли, но вот рта у меня не оказалось…