Танец над вечностью (СИ) - Дорогожицкая Маргарита Сергеевна. Страница 20

Еще полчаса мне пришлось терпеть пыточные примерки, пока наконец портной не убрался восвояси.

— Господин Тиффано, поверьте, вы уже выглядите намного лучше, но все же… — заикнулся Лешуа.

— Бриться не буду, — отрезал я.

— Ну ей же не нравится…

— А вы, господин Лешуа, как я вижу, успели так хорошо выучить пристрастия госпожи Хризштайн, что закрадывается подозрение…

— Тише, тише. Вы же не ревнуете? Это глупо. Вы забываете, что Милагрос ее просто обожала? У нее только и было, что разговоров про хозяйку. Она очень сокрушалась, что вы в сане и не можете ответить на чувства ее госпожи…

— Какие чувства? — вспылил я. — Хватит уже твердить эти глупости. Госпоже Хризштайн плевать на всех, кроме себя. Да и на себя плевать, если так подумать. Предупреждаю, что никаких интрижек, как вы изволили выразиться, я заводить не буду!

— Да ничего такого и не потребуется. Просто окажите некоторые знаки внимания…

— Нет!

— Ладно, ладно, успокойтесь. Мы всего лишь посетим Императорский театр, обратим на вас внимание высшего света и заведем полезные знакомства. Против этого вы, надеюсь, возражать не будете?

— Места заказали? Мне нужны именно "Винденские львицы".

Лешуа подошел ближе и утвердительно кивнул, вглядываясь в мое отражение в зеркале.

— Да, завтра в шесть. А сейчас предлагаю прогуляться по лавкам оптиков. Было бы неплохо сменить ваши очки на что-то более… ммм… несколько менее страшное?

— Это подарок отца Георга! — возмутился я.

— А еще привратник посоветовал обзавестись карманными часами. Винденцы крайне придирчивы и сразу обращают внимание на дорогие мелочи, чтобы понимать положение в обществе того, с кем общаются. Мне порекомендовали часовых дел мастера Гральфильхе. Он несколько чудаковат, но дело свое знает отменно. Кстати, те ратушные часы на площади — его творение. А еще я взял на себя смелость… — Лешуа замялся.

— Да говорите уже, — разрешил я, плотно застегивая сюртук и надевая перчатки. — Да уж, видок у меня еще тот…

Дерек подошел к столику и взял с него трактат профессора Бринвальца, перелистывая страницы. Вид у мужчины был непривычно смущенный, и мне сделалось нехорошо.

— Что еще вы натворили? — спросил я, отбирая у него книгу.

— Вы читали с таким сосредоточенным видом, что это заинтересовало привратника…

— И что здесь странного? В трактате изложены весьма интересные мысли о влиянии жестокости на развитие душевных болезней, а меня эта тема интересует из-за…

— Вот примерно так я и ответил привратнику. Сказал, что профессор Тиффано — известный душевед и ученик того самого Бринвальца…

— Что?!? — ужаснулся я. — Вы с ума сошли?

— Да кто ж знал, что этот Бринвальц еще жив? Всегда полагал, что имена на подобных заумных фолиантах принадлежат давно почившим мыслителям. Вы только не волнуйтесь! Я все устрою. Лично встречусь с профессором и объясню недоразумение…

— Как встретитесь? — оторопел я. — Где встретитесь? Он что, здесь? В Виндене?

— Да, преподает в Имперском университете. Я уже узнавал.

— Господи, да сколько же ему лет? Он ведь учил профессора Адриани, когда тот сам был студентом…

Тяжелые двери закрылись за нами, отсекая наружные звуки, и мы попали в лавку часовых дел мастера. Ее хозяин Жука Гральфильхе был преклонных лет и довольно примечательной наружности. Он носил замусоленную круглую шапочку на лысой шарообразной голове, на его курносом носу поблескивали круглые очёчки, а округлившееся и туго обтянутое рубашкой брюшко как будто завершало этот странный образ идеальной окружности, вписанной в сотни других помельче. Повелитель циферблатов сидел в глубине мастерской, окруженный бесчисленными часами, которые оглушали с порога. Мерное тиканье хода, неслышимое для одних часов, многократно усиливалось в созвучии с их собратьями, создавая удивительный гипнотический эффект. Казалось, что стоит только замереть и вслушаться, и можно услышать дыхание вечности…

— Простите, мастер Гральфильхе, — нарушил тишину Лешуа, — вас порекомендовали как лучшего из лучших. Возможно ли у вас заказать карманные часы для… эмм… профессора Тиффано?

— Ооу, — округлился рот у мастера, выдав маловразумительный звук. — Я… несколько занят… простите.

Я огляделся, пытаясь поймать то странное очарование, которое всегда овладевало мною в подобных местах. Здесь человеческий разум торжествовал над грубой материей и своим гением обращал ее в чудеса, от которых захватывало дух. Разве можно не восхищаться этими искусно сделанными часами в виде крошечного деревенского домика, в котором сидят двое старичков, взявшись за руку, а их сердце, одно на двоих, бьется в вечном ходе времен? Как можно пройти равнодушно мимо этих хрустальных часов на каминной полке, которые прозрачны настолько, что сквозь толщу камня видны все шестеренки, пружинки и гирьки? Неужели возможно отвести взгляд от этого стеклянного цветка, который роняет лепестки на изящный циферблат, растворяясь в причудливой игре теней?

— Нет, никак не могу, — отбивался несчастный мастер от Лешуа. — У меня императорский заказ!

— Но это же профессор Тиффано, тот самый, что!..

— Простите моего спутника, — не выдержал я. — Мы все понимаем. Не будем мешать. Пойдемте, господин Лешуа.

Я попытался взять его под локоть и вывести, но Дерек не собирался сдаваться. Он отмахнулся от меня и кивнул на часы на каминной полке.

— А может, у вас есть готовые? Вы поймите, профессор Тиффано недавно приехал в Винден, только успел обосноваться. Ему никак нельзя появиться в театре без часов.

— Хватит!

— Пожалуй, у меня найдутся подходящие… — пробормотал мастер и ловко крутанулся на кресле, задумчиво разглядывая полки. — Но прежде ответьте, профессор Тиффано. Что для вас есть время?

— Хм… — несколько растерялся я. — Время и пространство — два величайших дара Единого своим неразумным детям, которыми те, увы, не всегда могут распорядиться правильно…

— Вы считаете, что временем можно распоряжаться? — вдруг необычайно повеселел часовщик, поворачиваясь ко мне с серебряными карманными часами на тонкой цепочке.

— Да. И время, и пространство порождены мыслью Единого, которую возможно принять и понять силою веры, а следовательно, и распорядиться согласно божьему помыслу.

— Свет, — сказал мастер. — Свет Единого вдыхает жизнь в пылинки времени, раскачивая маятник души и тела. Взгляните, разве они не чудесны?

С негромким мелодичным звуком откинулась крышка протянутых мне часов. Я осторожно принял их в ладонь. На потемневшем от времени серебряном циферблате отсчитывала секунды, минуты и часы… рубиновая капля. Движимая дыханием вечности, она растекалась по крошечным отметкам, ловила рассеянный свет газового светильника и преломляла его в живой пульс. Ее завораживающий ход ощущался едва слышным биением механического сердца в руке.

— Я сделал их, когда был молодым… и влюбленным. Вы влюблены, профессор?

— Нет! — очнулся я.

— Да, он безусловно влюблен, — влез Лешуа. — Очарован одной из "Винденских львиц". Завтра собираемся на их выступление в Императорском театре.

— Юность так скоротечна, — печально улыбнулся мастер Гральфильхе. — Забирайте. Они ваши. Пусть они помогут вам завоевать сердце вашей избранницы…

Несмотря на все возражения, часовщик отказался назвать цену. Мне пришлось дать обещание навестить его еще раз, чтобы достойно вознаградить за проявленную щедрость.

Императорский театр сиял газовыми светильниками так ярко, что у меня слезились глаза. А возможно, тому виной были новые очки, постоянно съезжающие с носа. Великолепная мраморная лестница была укрыта мягкими коврами, которые приглушали негромкие любезности и шаги гостей. Высший свет Виндена струился по ней в сверкающем величии бальных туалетов, драгоценностей, сложнейших причесок, сочетая надменность с простодушным желанием зрелищ. Знатные дамы в шелках и парче, в корсетах и с бриллиантами в волосах, с веерами в руках, заполняли ложи первых двух ярусов. Затянутые в мундиры или строгие фраки, мужчины — мужья, отцы или братья — словно служили элегантным обрамлением своих спутниц. Было много офицеров западной империи, из-за чего необычайно остро чувствовалась близость границы.