Плохие привычки - Горбов Анатолий Анатолиевич. Страница 19

Я проснулся часа через полтора хорошо отдохнувшим, но с неприятным осадком в душе. Похоже, меня можно поздравить с богатым, опасным и сильным врагом. Тот, кто продает наркотики, способен на любую пакость. Тем более ему особенно и заморачиваться не придется — достаточно будет просто дать мой адрес паре отморозков, пообещав дозу в награду. И — «уно, уно, у но, ун моменто»… Как говорится, без сантиментов…

Больше всего я волновался за Иру. Нужно будет ей строго-настрого запретить открывать дверь незнакомым людям и шастать вечерами по темным улицам. Я порылся в шкафу, нашел там старенький электрошокер «Гюрза-02». Он не работал, села батарейка. Запасной «кроны» у меня не было, нужно было покупать. У Ирины есть газовый баллончик — это точно. Ну что ж, уже неплохо. Еще я в совершенстве владею утюгом, если кому-нибудь необходимо пригладить непослушные волосы… Ах да, Свин же лысый…

Однако все это не есть правильное решение проблемы. Нужно обесточить инициатора моих возможных неприятностей. Ликвидировать причину, а не бороться со следствиями. Лучше пусть он борется со следствиями… в смысле — со следствием. В смысле со следствием по какому-нибудь уголовному делу, возбужденному против него! Мысль мне понравилась, и в организме начало образовываться некоторое оживление.

Я сел прямо на пол. Посреди квартиры, где было очень много предметов, гораздо больше подходящих для комфортного сидения — одна огромная четырехспальная кровать чего стоила! Но я не искал комфорта. Я подсознательно стремился вывести себя из равновесия — полусонного существования, которое сегодня как-то настойчиво овладевало мною, совершенно вытесняя из жизни всяческие яркие моменты.

Захотелось закурить, но я сдерживал себя. Поэтому просто чихнул.

— Ну вот, сквозняки даже посидеть не дают там, где хочется, — соврал я нарочито громко, мне совсем не улыбалось сидеть на полу. Когда здорово можно растянуться на кровати в любом направлении, щелкать пультами, наслаждаясь каким-нибудь очередным шедевром кинематографа, название которого забудется завтра, а сюжет канет в небытие через неделю.

Не расслабляться, держать вес, — скомандовал я себе, поднимаясь с ковра, и пропел контрольную песню: — Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, тот станет у-ух-х-х! — для наглядности того, кем станет тот, кто был никем, я погрозил кулаком выключенному телевизору, даже нахмурил бровь. Петь я никогда не умел. Об этом ясно говорил настороженный вид котенка, который, следя за моими песнопениями, совершенно не собирался пускаться в танцы, а лишь за малым не вертел у своего серого в полоску виска своей серой же в полоску пушистой лапкой. Кстати, интересно, есть у котов висок, или за ненадобностью стреляться он отсутствует как пережиток?

Я подошел к креслу на колесиках, стоящему у компьютера в углу гостиной, сел и крутанулся на 180 градусов. Мне нужно было как-то отвлечься и хорошенько подумать. Поэтому я развернулся к компьютеру, включил его, нашел в своих музыкальных архивах альбом Элвиса Пресли, который начал с «Love Me Tender», и принялся раскладывать какой-то пасьянс.

В голове вертелись сумасшедшие планы о том, как подбросить Свину его же зелье и сдать его доблестной полиции. Все они выглядели наивно, как низкобюджетные шпионские фильмы, и особо не воодушевляли. Нужна была какая-нибудь здравая мысль, которую можно было бы воплотить в жизнь без наличия разветвленной агентуры и спецсредств.

Телефон зазвонил очень кстати — пасьянс уже достаточно поднадоел и никак не хотел одарить меня гениальной идеей. Так как никакого звонка я не ждал, то с 50 %-ной вероятностью был уверен, что ошиблись номером. Почему-то сюда частенько звонили по ошибке. То бабушкам была нужна аптека, то суровым дядькам — районная администрация. Однажды у меня поинтересовались по поводу прогноза погоды, а еще раз пять просили принять факс.

Трубка лежала рядом, поэтому схватил я ее быстро и торжественно объявил в телефон, немного изменив голос и старательно «окая», как сегодняшний бородач с часами:

— Ассоциация анонимных алкоголиков, прапорщик Брехло! — трубка после секундного замешательства нервно запищала отбоем.

— Ну и ладно, — сказал я Джину, выходя на кухню и открывая свой любимый холодильник в поисках большого и толстого бутерброда с ветчиной, сыром, помидором и майонезом. — Захотят лечиться, еще позвонят, — голос я так и оставил измененным, поэтому Джин взирал на меня с прежним подозрением, хотя слов, конечно, не понимал.

Телефон зазвонил снова, я захлопнул холодильник, так и не успев предаться чревоугодию, приложил к трубке салфетку и голосом опаздывающего, сильно запыхавшегося одессита протараторил в одной тональности, без пауз и знаков препинания:

— Ну наконец-то дозвонился, где вы там ходите, сколько можно мне вас набирать, это ты, Сарочка, алле? — пауза на этот раз была более продолжительной, но опять сменилась гудками. Я решил, что в холодильник залезть не успею — обязательно еще раз перезвонят.

«Еще перезвонят — еще пошучу», — подумал я, и точно. Звонок раздался, я схватил трубку и с иностранным акцентом произнес фразу, которую обязательно бы записал на свой автоответчик, если бы он у меня был:

— Вы позвонили в штаб-квартиру броуновского движения. К сожалению, никто не может в настоящий момент. Если вы хотеть наговорить на память, ждите сигнала…

Трубку на том конце провода не вешали. Выждав секунд пять, я уже своим голосом задушевно спросил:

— Что, сигнала ждешь?

— Ага, — женский голос был растерян и немного взволнован.

— Значит, я за тобой буду, — я никогда не любил называть женщин моложе себя на Вы. Хотя по звуку голоса можно было сильно ошибиться в прогнозе о количестве годовых колец в стволе собеседника.

— Это… Толик? — собеседница не знала, что ей делать: то ли опять вешать трубку, то ли затаиться и ждать обещанного сигнала.

— Сама ты Толик. Я лучше. Я Толик Толикович, — произнесено это было весомо и вкрадчиво, даже с долей некоторого хвастовства.

— Ну хватит прикалываться. Ты так всегда по телефону разговариваешь? — ее начало понемногу отпускать, слегка растерянные нотки сменились на слегка обиженные.

— Нет, иногда я по телефону разговариваю чисто выбритым, — я был честен, как юных ленинцев отряд, и даже провел рукой по своей двухдневной щетине. Она хихикнула:

— А ты понял, кто это?

— Ну, если ты сама себя называешь «это», то это несколько настораживает. Ты — девушка. Слабое, беззащитное создание, от которого нет спасения.

— Ну почему нет спасения? — она, похоже, наморщила свой носик.

— Ну раз ты звонишь в третий раз, у тебя должны быть для этого веские причины и серьезные намерения. Я, кстати, женат, — соврал я.

— Ну, у меня не настолько серьезные намерения, чтобы исправлять твое семейное положение, — она улыбалась.

— Э-э-э… — тоном расчетливого торговца протянул я, — исправлять или усугублять?

— Ни то, ни другое. Я дала обет, — она, похоже, вовсю там веселилась.

— А меня не пригласила… — хныкал я. — Бедные мы, голодные, на обед нас никто не приглашает… — я с сожалением взирал на многообещающий холодильник.

— Я обет дала. «Т» в конце, а не «д»! — она честно пыталась разрешить недоразумение. — А чего это ты себя во множественном числе упоминаешь? Ты там не один?

— Я там вдвоем. Джин с Толиком. Вечно голодный кот и бесконечно добрый хозяин, — я почти расшаркался, мысленно проводя рукой по напомаженным усам и расшитому золотом камзолу.

— И чего ж такой добрый хозяин не кормит своего кота? — она явно хотела поставить меня в тупик. Святая наивность! Да мне только дай поиграть в говорильню!

— Кот специальный. Его нельзя досыта кормить, пока он не поймает свою первую мышь. Мы — крысоловы! — я был очень горд за нас с Джином.

— Ну вот, проблемы хозяина достались его бедненькому коту.

— Ну как… это не проблемы хозяина! Это общечеловеческие проблемы! В смысле, общекошачьи! Нельзя так бессердечно к ним относиться! У них же инстинкт! Охотничий! Его удовлетворять надобно и способствовать ему всячески! — я был похож на нетрезвого трибуна.