Болтливой избы хозяйка 2 (СИ) - Шкот НатАша. Страница 94

— Ничего себе! — присвистнул Антон, — спасибо, друг! Охрененный подарок! — они, как и другие до них, пожали руки и повернулись лицом к костру.

— Чудесная речь, мужики! — похвалил Лапа, — но продолжим!

— Давно пора, околеем! — пробурчал Гор. Лишившись ипостаси медведя, он уже не так легко переносил холод.

— Под небом Сварожьим, на земле Ладиной, речется, деется, от Рода изначального как водится! — громко прокричал в небо Белый Волк, все замерли, прислушиваясь к его словам, — Воссияй Солнце ясно, и громы Перуновы громыхните, стожары полыхните и явись силушка добрая, славная, во благо призванная! — Лапа подошел к Антону и протянул ему кинжал, сказав тише, — режь запястье!

Антон взял дрогнувшей рукой кинжал, повертел тот в руках, не зная с какой стороны взяться за это дело.

— А ты сам не можешь?

— Могу и я. Но тогда мне всем резать придется, — предупредил волхв, — согласны?

Мужчины кивнули.

Тогда, не медля, Лапа дал Антону подержать кубок с вином и быстро провел лезвием по запястью, резанув глубоко. Грозный зашипел, но руку не отнял. Кровь полилась струйкой, падая крупными каплями на белый снег. Лапа подставил кубок, отсчитал пять капель и накрыл порез белым полотенцем, сверху придавив большим пальцем. Что-то пробормотал, дунул. Когда снял, на месте пореза остался лишь небольшой, почти заживший шрам.

— Ого, — восхитился Грозный, — ну ты даешь!

Лапа повторил сие действие с каждым из присутствующих, отсчитав от каждого точно пять капель в кубок. Затем размешал кровавый напиток рукоятью кинжала и вернулся к Антону.

— Выпей пять глотков. По глотку на каждого приобретенного брата.

Грозный скривился, сделал несколько глубоких вдохов, закрыл глаза и исполнил, что велели. Лицо его побелело, он едва-едва смог проглотить последний глоток.

— Да ладно тебе, из-за вина вкуса не чувствуется, — пробурчал Лапа, — там той крови всего ничего.

Одному за одним подносил волхв кубок и все пили ровно по пять глотков каждый. Оставшийся напиток Лапа выплеснул в костер, от чего тот вспыхнул ярче прежнего, и снова обратился к небу:

— Явись силушка добрая, славная, во благо призванная, и назовитесь вы от сего дня братьями названными, кровью породнившимися! И пуще того, отныне и довеку — братьями родными! Благословенные предками, помните — отныне и до смерти — вы едины! Клянитесь беречь друг друга и жизни не пожалеть для брата!

— Клянемся! — хором ответили женихи.

— И доколе так будет — нерушима клятва эта!

И тут грянул гром и полился дождь.

— Теперь обнимитесь и стойте так, пока костер не потухнет, братья!

«Станем гадать, как девку замуж отдать

— Ну, Лукерья, делись, как гадать будем? Что, прямо сейчас начнем, днем? Я думала гадают ночью.

— В сумерках, а то как же! — согласилась клецница, — при солнышке подготовиться надобно.

— Рассказывай!

— О-о, чаво, нетерпячки напали? — хихикнула Лукерья, — сперва ж ни в какую!

— Передумала! Ты только помни обещание, если увидишь что-то плохое — молчи! Я хочу знать только хорошее, или ничего! Ясно?

— Истее некуда! — фыркнула охоронница, — чаво уж тут…

— Попервой подготовиться надобно. До темноты еды не вкушать.

— А, так вот почему ты мне завтрак не дала. А кофе пить значит, можно?

— Дозволяется пить скока хошь, токмо не хмельное.

— И то хорошо, — обрадовалась Слагалица, — я без кофе не человек.

— Да ты и с кофеем не человек, — заметила охоронница лукаво, — не токмо, человек, — исправилась она.

— Да помню я, помню…

— Далее внимай! До темноты запрись в опочивальне и думам придайся.

— Каким?

— Тебе виднее. Насущным. Об чем хошь думай.

— Так. Дальше.

— Как стемнеет, я тебе в дверку постучу. Ты потихоньку спускайся и отправляйся в истопку. Токмо помни, ни гу-гу.

— Поняла. Молча в баньку.

— Тама, как омываться буш, про себя приговаривай: «Мою тело, омойся и душа»

— Мою тело, омойся и душа. Вроде запомнила.

— В предбаннике я оставлю рубаху из полотна домотканого. Ты не гляди, что ветхая, она можно глаголить, ценность рода!

— Да без проблем, — согласилась Степка, — лишь бы чистая.

— Древности не мараются, — возразила Лукерья возмущенно, — темнота!

— А я и не скрываю, что не разбираюсь. Только хватит меня упрекать этим каждый раз, — обиделась Степка.

— Ой-ой, зарюмсай ишо! Внимай далее!

— Вот научит меня Петя вас видеть, за все поплатишься, Лукерья! — пригрозила Степка, — ты меня еще плохо знаешь!

— Ой ли? Видали, как ты Катюху с другиней отхайдокала! — хихикнула охоронница, — токмо меня сперва изловить надобно!

— Доведешь — найду способ! — пообещала Степка, правда уже беззлобно, — вещай дальше, язва!

— От таковой слышу, хозяюшка!

— Наденешь рубаху и ничаво поверх. Токмо в одеяло завернись и дуй к домику.

— А обувь?

— Босяка!

— А если заболею? Ты что, после бани по снегу босиком?!

— Не возьмет тебя хворь, как есть баю!

— Точно, а это не разводняк?

— Чаво?

— Ну, это ты не прикалываешься надо мной?

— Я слов иноземных не разумею, тарабарщину блеешь!

— Это я тарабарщину блею, ты бы себя временами послушала, без словаря не разберешься! — Степка руками всплеснула.

— Как мои пращуры глаголили, так и я! А у тебя рот немыт! Ну ничаво, в истопке отмоешси!

— Да ты! — задохнулась Степка, — да я, тебя…

— Барышня, — опять вмешался Егорыч, — простите болезную, в такие денечки все лихое из нас преть.

— Типа ПМС, что ли? — Слагалица кулаки сжала, до чего они зачесались кое-кому космы пообрывать, — ладно прощаю! Но тебе Лукерья тоже не помешает в баньке искупаться и рот помыть.

— А то как же! Все омоемси! — согласилась Лукерья и продолжила, словно ни в чем не бывало, — как в домик воротишься, подходи к столу, тама я ужо яств наставлю для Дедов.

— Это еще для каких Дедов?

— Предков так кличут, пращуров. Кои берегут род.

— А почему Деды, а не Бабы? У меня же я так понимаю, женщины в роду главные.

— Не суть кто, мужики, али бабы. Зовутся все предки Дедами. Испокон веков пошло.

— Ладно. Хорошо. Значит ты накроешь для них стол.

— Так точно. А ты приди и еду по тарелками расклади. Токмо молча, не запамятовала?

— Да-да, все молча.

— Токмо конда с угощениями завершишь, скажи одну фразу простую, к одной из прародительниц обращаясь.

— А к какой именно?

— Завсегдась к бабке обращались, или к кому древнее. Как пожелаешь.

— А, тогда я могу к Евдотье?

— Могеешь и к ней. Скажешь коротко: «Приди Евдотья, уважься угощеньями». Она придет и с собой остальных приведет.

— Приди Евдотья, уважься угощениями. Поняла.

— Опосля запри дверь в кухоньку и до утра туды не вертайси.

— И что, спать идти? А гадать когда же?

— Далее внимай. Как кухоньку запрешь, дуй в свои удобства.

— Куда дуть?

— В удобства, где ваганы, да место отхожее.

— В ванную, что ли? А зачем, чистая же буду?

— Зеркало со стены сыми. Токмо не заглядывай ишо. Тащи в опочивальню. Сядешь где поудобнее, да к зеркалице умственно обратись, попроси показать момент из минувшего, раз уж грядущего так опасаешси.

— Любой момент?

— Какой тебе надобен, тот и проси. Не пустяшку какую, само собой.

— Угу. Ну я уже придумала. Хорошо, с этим тоже понятно. Дальше?

— А далее отдых тебе надобен. Спи себе.

— Что, это все???

— На первой день токмо так. Опосля таво, как уважим предков угощениями, можна гадать на всякое, они подсобят правду узреть.

— Скучно как-то, просто слишком…

— Ничаво не просто. К вечеру без жрачки так умаешьси, и рада кроватке буш.

— А завтра уже можно будет поесть?

— А то как же, токмо первой денек воздержаться надобно.

— Хорошо, Лукерья. Я все поняла.

— Ну и дуй тогдась в опочивальню, голову от дум освобождай. Да помни, лишнего слова с уст, чтоб не слетело.