Зима была холодной (СИ) - Милоградская Галина. Страница 6

— О, конечно! — засуетилась она, доставая ридикюль.

— Не здесь же, милочка! — добродушно усмехнулся Фрэнк. Подхватив саквояжи, он принялся подниматься, вынуждая Алексис следовать за ним. — Я бы не советовал вам показывать, что у вас есть деньги. Народ у нас простой, но швали полно.

«Если бы они у меня были!» — горько подумала Алексис, тяжело пыхтя со своей ношей. Платье прилипло к и без того влажной спине, по вискам струился пот. Конечно, о ванне здесь мечтать не стоит, но, может, удастся хотя бы обтереться влажной тканью? И переодеться в чистое. И полежать, наконец, на нормальной кровати, без тряски и взглядов попутчиков… Размечтавшись, Алексис чуть не врезалась в спину Фрэнка, остановившегося у одной из шести одинаковых дверей, выходивших на открытую террасу.

Пока хозяин салуна возился с замком, она огляделась, заметив внизу через дорогу телеграф Ораста и магазин бакалейщика в нескольких ярдах от него. Стоило бы зайти, познакомиться. Уж кто-кто, а бакалейщик точно знает всех людей в городе.

Между тем дверь распахнулась, Фрэнк внёс саквояжи и поставил их у входа, ожидающе глядя на Алексис.

— Деньги, — напомнил он, поняв, что та напрочь забыла про оплату носильщикам. Спохватившись, она достала две монеты и вложила их в узкую ладонь.

— Спасибо вам, — пробормотала она, внезапно смутившись от осознания, что в полумраке тесной комнаты они одни и что этот мужчина стоит неприлично близко.

— Слуг, как вы понимаете, у нас здесь нет, — хмыкнул Фрэнк, — но я попрошу кого-нибудь из девочек принести вам ужин. Не в общем же зале вам сидеть.

— С-спасибо, — севшим голосом ответила Алексис, чувствуя, что сил протестовать у неё совершенно не осталось. Узнала бы няня, что она будет жить в салуне и принимать помощь от продажных девиц! Благодарение Богу, что она не дожила до этого дня.

Когда последний сундук занял своё место в крохотной комнатке, Алексис наконец смогла выдохнуть и как следует осмотреться. Непритязательная обстановка была ещё проще, чем в доме у отца МакРайана. Стены покрашены светло-коричневой краской, на единственном окне, расположенном напротив двери, ставни-жалюзи, пол из тёмных досок хотя бы относительно чистый. Узкая кровать с продавленным матрасом покрыта цветастым лоскутным одеялом. Небольшая тумбочка у кровати, на ней керосиновая лампа.

Устало опустившись на сундук, Алексис почувствовала, как на глазах вскипают слёзы — всё это так разительно отличалось от картины, что она представляла себе, когда ехала сюда! Пересекая половину континента, трясясь в поезде, а потом в дилижансе несколько недель…

Внизу раздался взрыв смеха, и донеслись звуки пианино — вечер в салуне только начинался. В животе громко заурчало, и Алексис всё-таки всхлипнула, прикусив губу. Такой одинокой и потерянной она не чувствовала себя, кажется, никогда. А ведь было время, казалось, что хуже уже быть не может… Глаза отчаянно слипались, но, рассмотрев кровать ближе, Алексис засомневалась, можно ли на неё ложиться. Пятна, покрывавшие одеяло, вызывали сомнение в том, что его стирали хотя бы раз. Порывшись в сундуке, девушка достала шерстяную шаль до пола, завернулась в неё, как в кокон, и осторожно прилегла на край кровати. Матрас обиженно скрипнул, от подушки поднялось облачко пыли. Оглушительно чихнув, Алексис зарылась с носом в мягкую шерсть, слабо пахнувшую лавандой, и сама не заметила, как провалилась в сон.

За окном уже стемнело, когда она проснулась и некоторое время пыталась понять, где находится. Внизу громко играла музыка, изредка её перекрывали крики и визгливый смех. В дверь постучали. Опасливо подойдя к двери, Алексис спросила:

— Кто там?

— Я принесла вам поесть, мэм, — послышался бодрый девичий голос. Приоткрыв дверь, Алексис разглядела невысокую тонкую фигурку с подносом и поспешно отступила, пропуская девушку внутрь.

— У вас здесь темновато, — заметила та, с трудом разглядев сундук и водрузив туда поднос. Завозившись со спичками, Алексис зажгла лампу и наконец смогла разглядеть девушку. Она оказалась очень молодой, едва ли есть семнадцать. Ещё по-детски круглые щёки, ярко-голубые глаза и светло-русые завитые волосы, даже с виду мягкие и пушистые. В причёску девушка их не собирала, они рассыпались по плечам и груди, целомудренно прикрыв низкий вырез голубой рубашки. Алексис вспыхнула, поняв, что разглядывает незнакомку слишком уж пристально. Впрочем, та не отставала, не отрывая заинтересованного взгляда.

— Меня зовут Кайла, — наконец представилась девушка.

— Алексис Коули. — Не зная, о чём можно говорить с подобными созданиями, Алексис неловко замолчала.

— Фрэнк просил передать, чтобы вы не спускались по нужде ночью, — смущённо ответила Кайла. Казалось, что ей находиться в одной комнате с миссис Коули было так же непривычно. — Отхожее место для м-м… дам находится внизу, на заднем дворе. Но сейчас туда лучше не соваться. Если что, у вас есть ночной горшок. А содержимое выльете поутру, когда все разойдутся.

Алексис молча кивнула, чувствуя, как щёки медленно заливает краска. Спрашивать у Кайлы о воде для умывания она не стала — ясно же, что сейчас никто её не принесёт. Но девушка развеяла её опасения, вернувшись к более насущной теме для обсуждения.

— Здесь бифштекс и бобы, а также питьевая вода. — Она кивнула на поднос. — А ещё вода для умывания, — взгляд на кувшин. — И ещё, — Кайла развернулась, собираясь уходить, но остановилась на пороге. — Закройте дверь на засов. Там внизу ковбои празднуют удачный перегон, а когда напьются, могут и не различить, где благородная миссис, а где продажная девица.

— Сколько вам лет? — вырвалось у Алексис, прежде чем она успела подумать об уместности подобного вопроса.

— Двадцать два, — улыбнулась Кайла и кокетливо повела плечом. — Мужчинам нравится показная невинность.

— О, — только и смогла сказать Алексис, с трудом сдерживая себя, чтобы не засыпать девушку вопросами. К тому же та явно не горела желанием рассказывать о себе. Или просто спешила вниз, стремясь заработать побольше денег этой ночью.

Кайла ушла, и Алексис тут же бросилась к двери, задвинув засов. Потом подумала и для надёжности придвинула ещё и сундук, сразу почувствовав себя увереннее. И только тогда осмелилась расстегнуть пуговицы под горлом, распахнув воротник дорожного платья. Потом смочила платок в воде и с наслаждением обтёрла шею и лицо. Конечно, полноценное купание подобные обтирания заменить не могли, но дарили хоть какое-то облегчение. Приведя себя в порядок и оставив немного воды на утро, Алексис поужинала, признав, что мясо было не так уж и плохо. По крайней мере, не напоминало подошву сапога, как было на последнем постоялом дворе, где останавливался дилижанс. Утолив голод, она снова завернулась в шаль и, не раздеваясь, легла, настороженно прислушиваясь к шуму внизу. Хохот, крики, звон отодвигаемой мебели и весёлый мотив, наигрываемый на пианино — Алексис не смогла сомкнуть глаза до рассвета, вздрагивая и прислушиваясь к голосам, звучащим под окном. Несколько раз слышались шаги на лестнице, и сердце замирало от страха, но ломиться в дверь никто не пытался. Только когда небо стало сереть, а жизнь в салуне — затихать, Алексис смогла забыться беспокойным сном.

Солнце ещё не показалось из-за вершины Пайкс-Пик, когда Алексис, крадучись, вышла из комнаты и, осторожно держа в руках ночной горшок, быстро спустилась вниз. Задний двор салуна был пуст. По вытоптанной, потрескавшейся земле важно расхаживала курица, то и дело останавливаясь над очередной чудом уцелевшей былинкой. У двери в салун стояло несколько бочек, дальше — дровяной сарай, а следом искомые домики. Какой из них для мужчин, а какой — для женщин, угадать было сложно, поэтому Алексис быстро распахнула первую дверь, морщась от запаха, и вылила содержимое. О чистоте здесь точно никто не заботился.

Вернувшись к себе, Алексис собралась было дождаться МакРайана, но поняла, что просидеть здесь целый день не сможет. А потому, приведя себя в порядок, вышла, радуясь, что платье не слишком помялось и ещё выглядит вполне прилично. Внизу, прямо под ногами, послышались знакомые голоса, и Алексис замерла с ключом в руке. Один из голосов принадлежал отцу МакРайану, а во втором она узнала его брата. Слов было не разобрать — братья говорили на языке, отдалённо напоминавшем английский, но состоящем, казалось, из сплошных шипящих.