Стая - Григорьева Ольга. Страница 26

В Ослофьорде Орм велел ставить парус и идти в Борре [105] — именно там, по словам встреченных по пути сородичей, находился нынче конунг Вестфольда — Олав, сын Гудреда.

Борре оказалось большой зажиточной усадьбой в двадцать домов, стоящей в устье широкой и неспешной реки Логен. Чем-то Борре напомнил Гюде родную Альдогу — вокруг усадьбы тянулся такой же ров, за ним вздымался высокий частокол, на ровных полях, простирающихся от залива до леса, мирно топтались стада коз и лениво жевали траву чернобокие коровы. Крутые валы камней поднимались справа от Борре, на нависающей над заливом невысокой, заросшей вереском скале. У пристани из плотно пригнанных друг к другу бревен так же, как в Альдоге, суетились мальчишки, болтались на привязи небольшие рыбацкие лодки и красовались крутыми бортами несколько крупных драккаров со снятыми мачтами.

Спустившегося на пристань Орма встретили несколько мужиков в серых рубахах и киртах из шерсти. Обступили, принялись расспрашивать. Гюда не так хорошо понимала северный язык, чтоб разобрать все, о чем они говорили, но кое-что все же поняла. Один из мужиков, похоже старший, чья рубашка была окантована по вороту синей с позолотой тесьмой, плотный, кряжистый, с серым лицом и похожими на древесные коренья грубыми ручищами, сказал Орму, что недавно сам конунг Вестфольда почтил его своим присутствием и он, бонд Хугин, весьма рад новым гостям. Он надеется, что новые гости пришли не только с добрыми вестями, но и с большой добычей.

Пока он говорил, двое других мужичков, такие же крепкие, как и старший, только пониже ростом, сновали подле драккаров Орма, помогали хирдманнам сгружать добычу на берег, совались во все потайные углы. Похоже, за приют и ласковые слова Орму приходилось хорошо расплачиваться. Гюда злорадно улыбнулась, подгоняемая пинками, вылезла на берег. После долгого плавания земля казалась слишком твердой. Ноги у Гюды подкосились, и она осела наземь подле мешков и тюков с добычей.

Перекинутый Хареком через борт драккара, в воду у пристани плюхнулся Остюг. Забарахтался, нелепо дрыгая руками и ногами, зафыркал, отплевываясь. Харек соскочил по мосткам на пристань, выудил бултыхающегося княжича из воды, поставил рядом с собой. Тут же их окружили мальчишки, принялись забрасывать Харека вопросами, стрелять быстрыми глазами на ровесника из далекой Гарды, подшучивать, обзывая его то кутенком, то слабаком.

За время пути Остюг изменился. Он больше не плакал, ел и пил все, что давали, упрямо греб, стараясь держаться наравне с хирдманнами, и словно забыл о сестре. Не говорил с ней, не пытался прижаться к ее плечу, как ранее. Она будто стала для него чужой.

— Глупый раб! — выкрикнул кто-то из обступивших Остюга мальчишек.

Княжич повернулся к обидчику и неожиданно произнес на северном языке, явно подражая речи Орма:

— Я вижу твой дом. Я запомню его и вернусь, когда стану ярлом, чтоб назвать рабом тебя!

Обидчик — толстый розовощекий мальчишка с ямочкой на пухлом подбородке и круглыми совиными глазами — приоткрыл рот от неожиданности, его приятели смолкли. Харек засмеялся, подтолкнул Остюга к ним:

— Если ты одолеешь их, ты больше не будешь рабом. Я попрошу у ярла свободы для тебя. А потом, может, и сам станешь ярлом. Норны слепы…

Остюг преданно взглянул на него, сжал кулаки и ринулся навстречу врагам. Врезался головой в живот толстяку, лягнул пяткой парня в голубой рубашке, повалив толстяка наземь, замахал кулаками, надвигаясь на очередную жертву. Урманские мальчишки оставались мальчишками — гурьбой накинулись на Остюга, смешались, закопошились по земле живым комом.

Харек хмыкнул и двинулся к усадьбе, напоследок что-то негромко сказав одному из мужиков. Тот деловито кивнул. Другой уже бродил вокруг сваленных возле Гюды тюков, тыкал в добычу Орма пальцем, что-то шептал, Рядом с ним, высоко, как цапля, поднимая тонкие ноги, вышагивал Кьетви Тощий — воспитатель Орма. Кьетви был уже стар — его голову наполовину покрывала блестящая плешь, а редкие седые волосы уцелели лишь на висках и в бороде. Глаза Кьетви прятались в складках век, острый нос выпирал из морщинистого, будто смятого, лица вороньим клювом.

— Тут воск, — тыча длинным узловатым пальцем в очередную бочку, объяснял мужику Кьетви. Указывал на обернутый в холстину тюк, втолковывал: — Тут куницы…

У пристани меж тем полыхала почти настоящая битва. Остюг был обречен — несколько мальчишек, утирая кто — разбитый нос, кто — губу, уже стояли на ногах и пинали его босыми пятками. Однако сдаваться княжич не собирался — мертвой хваткой вцепился в своего главного врага и главаря всей ватаги — толстого парнишку. Вдавил его в землю и, не обращая внимания на сыплющиеся с боков удары, стиснул пальцы на его шее. Толстяк хрипел, елозил спиной по земле, но вырваться не мог. Гюда попыталась приподняться, чтоб прийти на помощь брату, но сильный удар в грудь опрокинул ее обратно.

— Рабыня Орма, — так же, как прочие товары, назвал ее Кьетви. — Дочь конунга Альдоги.

В глазах боррского мужика промелькнул интерес.

— Наложница Орма?

— Рабыня, — отрицательно помотал головой Кьетви. — Она нравится Орму, но, пока она не познала мужа, ее можно выгодно продать.

Мужик согласно кивнул, понимающе почесал пятерней серую бороду:

— Конунг Олав может купить ее и стать родичем конунгу Гарды.

— Не Гарды, — поправил его Кьетви, — Альдоги.

— Это хуже… — вздохнул мужичок, и оба потопали дальше, продолжая считать добытое имущество.

Из драки Остюг по-своему вышел победителем. Об этом Гюда узнала уже в избе во время пира. Ярл решил показать ее конунгу Олаву, поэтому Гюду привели в самый разгар веселья, устроенного бондом в честь прибытия гостя.

Конунг Олав оказался худощавым высоким мужчиной с приятным лицом, светлой кучерявой бородой и коротко обрезанными, пшеничного цвета волосами. Рот у него был маленький и пухлый, как у женщины, однако мужественность лицу придавал уверенный взгляд и широкий нос с толстой переносицей.

Изба, куда приволокли Гюду, была длинной и совсем непохожей на избы Альдоги. Пола тут вовсе не было, вдоль стены тянулся ровный строй лавок, в дальнем углу узкой и длинной избы виднелось прикрытое шкурами возвышение с широким помостом, на котором и сидел конунг Вестфольда. Возле помоста, чуть ниже конунга, на обшитой шерстяной тканью подушке восседал Орм. От возвышения к дверям тянулся длинный стол, уставленный всякими яствами. Воины Орма сидели по правую стррону стола. Рядом с ними, ближе к дверям, устроились люди из Борре — Гюда узнала Хугина и тех двоих мужиков, что встретили их на пристани. По левую сторону стола разместились люди Олава. Подле лавок по углам избы ровно полыхали факелы. В их мерцании лица пирующих становились одинаково желтыми и неживыми, словно отлитыми из воска, Зато украшения и одежды подносящих воинам еду женщин переливались самыми яркими красками, сверкали бисерной вышивкой, золотом фибул, каменьями брошей и гребней, серебром браслетов. Урманки сновали мимо пленной княжны, склонялись к гостям, услужливо подливали медовое пиво в передаваемый по кругу рог. Когда очередь дошла до Орма, он взял рог в руки, поднялся, прищелкнул пальцами. Стоящий за спиной Гюды Кьстви подхватил княжну, выволок ее к возвышению. Гюда упиралась, однако Кьетви тянул за веревку, петлей охватившую ее шею, вынуждал следовать за собой. У возвышения петля ослабла, Гюда выпрямилась, презрительно сплюнула на пол под ноги Орму. Кьетви дернул веревку. Петля затянулась, Гюда закашлялась.

Не замечая ее, Белоголовый поднял рог с пивом:

— Многое меняется, но в Борре по-прежнему радушный хозяин, вкусная еда, хмельное питье и самые красивые женщины.

Воины за столом согласно закивали, люди из усадьбы радостно загомонили. Унимая шум, конунг Олав приподнял ладонь. Роскошная, шитая золотом рубаха засверкала под факельным светом, широкий рукав с круговой опушкой сполз конунгу до локтя, обнажив желтую сухую кожу. Все смолкли.