Орлята (Рассказы о пионерах-героях) - Томин Ю.. Страница 12
В центре села, на грязном перекрестке, старшина Мороз остановил свой танк, но мотора глушить не стал. Рядом с танком старшины Алеша поставил свой. Откинулись крышки люков. Старшина высунулся.
— Вроде тихо.
Из ближайшей избы выглянула старуха. Ошеломленно уставилась на алые звезды на броне и алые звездочки на шлемах.
— Что, бабушка, глядишь? Не узнаешь? — ласково спросил старшина.
Старуха всплеснула руками.
— Родименькие! Да отколе ж вы взялись? Неужели конец супостату? Конец проклятому? — она заплакала, засморкалась в старый серенький выцветший передник.
— Еще не конец, бабушка, но скоро будет. Немцев в селе много?
— Нету… Набегають, изверги. Поберут чего под руку попадет. Все в лесу прячем. Да разве всю жизнь в лесу упрячешь? На вас надежда, солдатики.
— Не сумлевайся, — строго ответил старшина.
— Чичас я, чичас, — старуха торопливо ушла в избу, вернулась с глиняной крынкой. — Пейте вот. Молочко. Пейте, родимые. Чай, вам на войне не густо перепадает молочка-то попить!
— Какое уж там молочко! — старшина махнул рукой и засмеялся, но крынку взял, отпил несколько глотков.
В это время к танкам подбежала девчушка. И откуда она взялась? Серые глаза смотрят твердо. Губы плотно сжаты. Резиновые сапожки заляпаны грязью. Из-под по-цыгански пестрого платка выбилась светлая-светлая, будто соломенная, прядь.
— Товарищи! Уходите! Вас окружают! Там — фашисты!
— Где!
Девушка показала рукой на избы, где виднелся крутой спуск в овраг, заросший ольшаником.
— Уходите быстрее!
— Спасибо, сестренка! — старшина сдвинул клочкастые брови. — Сейчас мы их стеганем!
Он захлопнул люк. Взревел мотор. Танк пробежал по улице, потом развернулся, вспахав гусеницами землю, и ринулся через огород вниз, в овраг. Алеша быстро и точно повторил маневр старшины.
Фашисты не ожидали нападения. Они ползли навстречу танкам. Потом вдруг, увидев перед собой тяжелые лязгающие, будто зубы неведомого чудовища, гусеницы, повскакали и бросились врассыпную. Но было уже поздно. С обоих танков ударили пулеметы…
Когда танки, прочесав ольшаник, выбрались из оврага на деревенскую улицу, Алеша краем глаза заметил на перекрестке ту самую девчушку. Она стояла прямо в луже, простоволосая, и махала ему своим пестрым головным платком.
Обер-лейтенант достал из металлического портсигара тоненькую сигаретку, хрустнул зажигалкой, пустил струйку вонючего дыма.
— Так это ты предупреждал этот танки об наш передвижений?
Перед ним стояла девочка в резиновых сапогах, заляпанных грязью. С плеча ее свисал пестрый платок. Она молчала, но молчание это не раздражало обер-лейтенанта, потому что в душе он испытывал радость оттого, что остался жив. Это был такой кошмар, когда танки повернули и ринулись прямо на них! Еще несколько минут — и его солдаты забросали бы эти танки бутылками с напалмом. И он мог бы пристрелить танкистов в тот миг, когда они стали бы выскакивать из горящих машин! Собственноручно! И получил бы крест, и стал бы героем. Но русские напали первыми и сорвали всю операцию. А все-таки чертовское везение: танки могли бы проутюжить его в лепешку…
Странные люди — эти русские. Такая маленькая, а молчит.
— Тебя как называют?
Девочка отвернулась и посмотрела куда-то в угол.
— Я спрашивайт: тебя как называют?
Девочка молчала.
— Я буду тебя повешать, — улыбнулся обер-лейтенант и пустил струйку вонючего дыма ей в лицо.
Девочка поморщилась.
Обер-лейтенант посмотрел в окно. На улице стояла телега, и несколько солдат складывали на нее убитых, как бревна.
— Я достоправильно знаю, ты русских предупредила. И я буду тебя повешать. Тебе не есть страшно?
Девочка шмыгнула носом и вдруг засмеялась тихонько.
От этого смеха обер-лейтенанту стало жутко, будто не ее, а его сейчас повесят. Даже мурашки по спине пробежали.
— Gehangen! — крикнул он солдатам, которые привели девчонку и стояли возле дверей. — Am schnellsten! [10]
Они схватили девочку за руки, вытолкнули из избы на улицу и зашагали по дороге: девочка — посередине, солдаты — по бокам. У одного из них была веревка, которую он прихватил в избе.
По бледно-голубому небу летели клочки облаков, легкие, быстрые. Куда? Где прольются они холодным осенним дождем? Может быть, пролетят над Невой, над родным домом?
Густая грязь на дороге была нарезана кирпичиками. Скоро вся наша земля покроется такими кирпичиками. Они пойдут, наши танки, наши люди. Они пойдут на запад и будут идти до тех пор, пока не прогонят с родной земли всех фашистов.
Придорожные березы бросали ей под ноги листву. Листва была желтой-желтой, и на каждом листике были видны тоненькие жилки. Она старалась не ступать на них, чтобы не помять и не запачкать.
Возле своей избы стоял Женька, ее однокашник. Когда началась война и уже невозможно было проехать в Ленинград, она осталась у бабушки в Иванове и стала учиться в школе. Они с Женькой сидели на одной парте.
Лицо у Женьки встревоженное.
— Куда тебя?
Она ответила:
— Вешать, — и помахала ему рукой.
Он не поверил. Это было бы слишком чудовищно, непостижимо!
Солдаты подвели ее к липе и задрали головы, выбирая сук поудобнее. И она задрала голову и будто впервые увидела эту липу.
Липа была старой, толстой, раскидистой, и листва на ней была почти совсем зеленой.
Солдат перекинул веревку через сук.
Другой деловито набросил петлю на девочкину шею и затянул ее.
Девочка закашлялась и руками раздернула петлю.
Солдат засмеялся.
Два раза обрывалась веревка, когда ее тянули солдаты.
Девочка понимала, что умрет, но умереть надо было достойно. С невыразимым презрением смотрела она на солдат.
Сказала сквозь зубы:
— Сейчас я вам покажу, как надо.
Встала на огромный валун, что лежал под липой, и, когда натянулась веревка, прыгнула с него…
А облака все летели и летели в бледно-голубом небе, быстрые, легкие. Куда?
Наступила зима.
Фашистов добивали под Москвой.
Снег укрывал пепелища, и над сугробами торчали только длинные кирпичные трубы. Снег засыпал разбитые фашистские пушки, и минометы, и мертвых солдат возле них. Эти больше уже не ступят на чужую землю.
На дорогах снег был нарезан кирпичиками. Здесь прошли краснозвездные танки. И среди них был танк Алеши Сенцова. Он ворвался в деревню Иваново, что под Рузой, и остановился на том же перекрестке, что и тогда, осенью. Алеша поднял люк и выскочил из машины.
Из избы вышла та же старуха, только она казалась гораздо старее.
— Здравствуйте, бабушка! Вот мы и пришли. Насовсем!
Старуха закивала, задергала головой. По щекам ее текли крупные слезины. Текли не прямо, а зигзагами, из морщины в морщину.
— Бабуся, девочка тут была в пестром платке. Она нас осенью выручила. Помните? Когда немцы нас окружали. Мне бы повидать ее.
Старуха все трясла и трясла головой.
— Повесили ее в одночасье. Вон на той липе повесили ироды.
— Девочку? — голос Алеши дрогнул.
— Повесили милую… — старуха вдруг села в снег и заголосила, раскачиваясь из стороны в сторону.
Алеша поднял ее, спросил осторожно:
— Родня ваша?
— Все мы, сынок, родня нонче, когда беда-то такая… Бейте их, жгите дотла, дотла…
— Прощайте, бабуся, — Алеша забрался в танк. И танк, будто поняв хозяина, рванулся вперед. Но Алеша сдержал его. Круто развернул, подняв снежную пыль. Выглянул из люка.
— А как звали ее, бабушка?
— Лидой. Матвеева Лида. Из Ленинграду она. Лида Матвеева.
Танк ушел, а старуха долго смотрела ему вслед, и по щекам ее все текли и текли крупные слезы.
Хорошо воевал Алеша, старшина Алексей Сенцов. Тонул. Горел. В госпиталях лежал дважды. И снова переправы, бои, села, города. И каждый раз, когда приходилось трудно, Алеша вспоминал девочку из деревни Иваново. Как живая всплывала она в солдатской памяти, в резиновых сапожках, заляпанных грязью, в по-цыганскому пестром платке; строгие серые глаза смотрят твердо, а из-под платка выбилась светлая-светлая, будто соломенная, прядь.