Берег тысячи звезд (СИ) - Петровичева Лариса. Страница 23

- Давеча в беседе с моим помощником вы усомнились в том, что я смогу открыть ворота между мирами. Открывать их сейчас я не стану. Но вы сможете увидеть то, что в эту минуту происходит у вас дома, - он указал на зеркало, висящее напротив дивана, и сказал: - Просто подойдите и подумайте о человеке, которого хотите увидеть.

Зеркало было очень старым. На многочисленных финтифлюшках, покрывавших раму, давным-давно облезла позолота, но прозрачная глубина была невероятно четкой, и даже мелкие темные пятнышки не портили отражения. Лефевр поднялся и послушно приблизился к зеркалу. Хельга в отражении смотрела с таким ужасом, словно оттуда должно было выскочить чудовище. Знаменский улыбался, но Лефевр заметил, что на высоком лбу мага выступили капли пота.

- Смотрите, - властно проронил он. - Смотрите и вспоминайте.

Комната в отражении качнулась и мягко поплыла куда-то в сторону. «Алита», - мысленно произнес Лефевр, стараясь взять себя в руки и не думать о том, что он может увидеть что-то страшное. «Алита», - повторил он и вспомнил: рыжие кудрявые волосы, карие глаза, россыпь веснушек на скулах…

Какая она теперь?

- Смотрите… - донеслось откуда-то из невообразимого далека, и Лефевр увидел, что в отражении теперь совсем другая комната. Кажется, он ахнул, узнав ее - это были гостевые покои его столичного дома, за три года обстановка совсем не изменилась, вот только…

- Мать вашу так… - не выдержала Хельга и воскликнула: - Не смотри, Женька! Не надо!

Но Лефевр смотрел - двое в отражении занимались любовью, крошечный шарик зачарованного светлячка, паривший под потолком, отбрасывал медовые мазки света на сплетенные тела. Рыжие волосы Алиты разметались по подушке, тонкие пальцы судорожно впились в плечо темноволосого красавца, любившего ее с такой яростной страстью, словно…

Она была рядом. Лефевр мог протянуть руку и прикоснуться кончиками пальцев к светлой коже, покрытой веснушками, дотронуться до пушистых кудрявых локонов - она ведь была здесь, рядом. Пусть даже в миллиардах световых лет от него - и все равно рядом…

Лефевр отвернулся и сел обратно на диван. Отражение помутнело и растаяло: теперь в зеркале отражалась комната в двушке на московской окраине.

Кажется, Лефевр забыл, как дышать. Ком в груди разросся так сильно, что пришло отстраненное равнодушное понимание: это сердечный приступ, сейчас он сделает свое дело, и все наконец-то закончится. Впрочем, это мучительное состояние продлилось недолго: Лефевр смог взять себя в руки и произнес:

- Да, ваши возможности поражают.

Его голос прозвучал на удивление спокойно. Он и сам такого не ожидал. Знаменский вопросительно изогнул левую бровь.

- Это и есть ваша леди? - осведомился он.

Ком в груди медленно таял - на его место пришел противный холодок, похожий на неотвратимо наползающую тошноту. Лефевр кивнул.

- Да, это она, если вам настолько интересно.

Выражение сочувствия на лице Знаменского было настолько искренним, что в него невольно хотелось поверить. Но Лефевр не верил. Все это было игрой, манипуляцией - на месте Знаменского он вел бы себя точно так же. Просто потому, что иногда отчаяние заставляет противника сдаться.

- Мне жаль, Огюст-Эжен, - Знаменский покачал головой и поднялся. - Мне действительно жаль.

Хельга одарила его воистину испепеляющим взглядом. Знаменский сделал вид, что не заметил.

- Что ж, друзья, вынужден вас покинуть, - сказал он и неторопливо направился к выходу. - Провожать меня не надо.

Никто и не собирался.

Когда в прихожей хлопнула дверь, Хельга немедленно обняла Лефевра - и вот в ее сочувствие и понимание он верил. Эта некрасивая девчонка была искренней, как крик боли. Лефевр не мог разобрать тех негромких успокаивающих слов, которые она шептала - гул в ушах, появившийся после ухода Знаменского, забивал даже мысли.

Ведь Алита была счастлива. Она… она была лишена страданий, горя, мук, ей было хорошо с любимым человеком. Разве не этого Лефевр всегда добивался - счастья для тех, кого любит? Разве что-то еще имеет смысл?

Отражение в зеркале было ударом под дых, выбивающим из реальности. Именно этого Знаменский и добивался. Что ж, во многом он был прав, вот только…

Лефевр вздохнул и, осторожно освободившись из объятий Хельги, поднялся с дивана. Лицо было влажным - он удивленно обнаружил, что все-таки не смог сдержать слез. Почему-то от этого ему стало страшно неловко, словно он совершил какой-то нелепый и неприличный поступок.

- Огюст-Эжен… Женька… - испуганно окликнула Хельга. Лефевр приблизился к зеркалу и опустил руку на его прохладную гладь. Прикосновение отдалось легким уколом в подушечки пальцев: зеркало вышло на контакт. Оно не было артефактом в сузианском понимании, но в нем была магия. Личная, лежащая вне воли Знаменского.

- Я подумал, что наш хозяин - мастер иллюзий, - негромко сказал Лефевр. Собственное отражение сейчас было действительно пугающим: ему пришло в голову, что именно так выглядят приговоренные к казни. - Потому что всегда выгодно морально раздавить противника. А теперь…

Он осторожно прочертил линию по стеклу, и зеркало словно вспыхнуло изнутри: картинка рассыпалась бойкими рисунками детского калейдоскопа - с той разницей, что в цветовой гамме преобладали все оттенки синего. Несколько минут Лефевр вглядывался в них, и Хельга в конце концов не вытерпела.

- Что там? Это неправда, так?

Лефевр усмехнулся и отвел руку. Зеркало погасло - наверняка вздохнуло бы с облегчением, если бы умело вздыхать.

- Это, к сожалению, правда, - сказал он. На мгновение вернулось ощущение комка в груди. - Но знаешь… там сейчас слишком много магии. Причем плохой.

Кажется, Хельга ахнула. Лицо Алиты, наполненное каким-то беспримесным, отстраненным счастьем, до сих пор стояло перед глазами Лефевра.

- Я должен вернуться, - произнес Лефевр. - Она в беде.

Жизнь и посмертие приучили Вадима к тому, что неприятности ждут повсюду, и расслабляться никогда нельзя. Он накрепко вызубрил эти несложные уроки и теперь был уверен, что никто не застанет его врасплох - но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Заклинание, отправившее его в нокаут, оказалось простеньким - это было еще обиднее. Впрочем, его простоту Вадим понял уже постфактум.

Он пришел в себя в каком-то сарае - едва приоткрыв глаза, Вадим увидел серую стену с грязными потеками, а потом пришла боль в вывернутых суставах и понимание того, что дела его плохи. Мысленно просканировав собственное тело, Вадим обнаружил, что его подвесили на крюк за сцепленные и вывернутые большие пальцы. Система веревок, державших его тело, была настолько заковыристой, что Вадим сразу понял: без Лефевра тут не обошлось.

- Кажется, он пришел в себя, - голос девочки-хиппушки был особенным, с твердой звонкостью маленького колокольчика в глубине. Вадим узнал бы его из тысячи.

- Ну и хорошо, - Вадим решил, что можно открывать глаза, и увидел Лефевра, стоящего справа. Почему-то Вадиму стало страшно. По-настоящему, впервые за многие годы. Может быть, потому, что Лефевр умело орудовал ножом, срезая…

А что именно он срезал?

- Кусочки вашей ауры, - равнодушно ответил Лефевр на незаданный вопрос. - Раз уж наши заклинания действуют у вас, то грех не попробовать одно из них.

Вадима бросило в жар и тотчас же охватило холодом, словно его выставили голяком на мороз. По затылку что-то струилось, и Вадим, поняв, что это его кровь, дернулся всем телом, пытаясь освободиться. Не вышло - веревки затянулись еще туже

- Лучше не дергайтесь, - с прежним равнодушием посоветовал Лефевр и вдруг признался: - Вадим, я гораздо хуже всех тех, с кем вы имели дело раньше. Так что не злите меня.

Вадим с удовольствием провалился бы сквозь землю, лишь бы оказаться подальше от этого урода. «Аура, - нервно стучало в голове, - аура, он срезает мою ауру». Это было дико, это было жестоко, и впервые за посмертие Вадим проклял Знаменского, который когда-то влез не в свое дело и оживил его.