Пелена (СИ) - Гольский Валентин. Страница 23

— В музее?

— Там всё заперто, как мы внутрь попадём? — Мага. Оказывается, они с Кристиной тоже достигли своих друзей, стояли рядом. — Решётки на всех окнах, а двери только с виду деревянные и старинные, внутри вторые стоят, стальные — не взломать. Я был, видел, — словно бы похвастался он под конец.

— Чего ты тут собрался взламывать?! — возмутилась уже знакомая им женщина, и Максим вдруг вспомнил, что и подошла она к ним сзади, со стороны этого самого музея. — Я вот сейчас полицию вызову!

Кто-то закатился в истерическом смехе и предложил обязательно вызвать, а ещё желательно армию, морпехов и голубые каски.

— Вы там работаете? — предположил Максим.

— Там, — подтвердила та. — В сувенирной лавке. И никого я туда не пущу!

— Никаких взломов! Что за молодёжь пошла?! — негодующе пожаловался Василий Степанович и положил руку на плечо женщины, словно бы беря её под свою защиту. — А простите, милейшая, как вас величать?

— Любовь…

— Любонька, загляните пожалуйста в этот автомобиль, — продавщица не успела опомниться и понять зачем её куда-то ведут, как управляемая железной рукой седого оказалась у серой машины. — Вон, видите, на груди водителя сидит?

— Агл… бгл… — едва-едва успев отвернуться в сторону, она согнулась, опорожняя свой желудок.

— Вот там, в этом сером облаке, летят ещё такие же создания. Много, — проникновенно сказал Василий Степанович. — И либо мы укроемся от них где-то, либо будем так же как этот несчастный водитель, вот, посмотрите…

— Агл…

— Историко-этнографический музей «Усадьба князя Дольского» — это музей истории, культуры, архитектуры начала девятнадцатого века. По всей России подобных зданий, дошедших до нас почти в первозданном виде, в относительной целости и сохранности очень-очень мало, оттого ценность места, в которое вы входите невозможно выразить в денежном эквиваленте. Прямо сейчас мы с вами находимся в…

Бормотание продавщицы сувенирной лавки, которая оказалась по совместительству ещё и экскурсоводом, уже начинало надоедать. Возможно в иное время её рассказ был бы даже интересен, но в их ситуации он был слишком неуместен. Так думал Максим, но всё же терпел бормотание женщины. Может она так нервы свои успокаивает? К тому же, некоторые вон прислушиваются к её рассказу, не лезут к окнам и не шумят.

То, что снаружи, в обхватившей здание серой пелене действительно имеется нечто неизвестное, но живое, они уже знали. В первый миг все просто мчались к этому старинному зданию, а потом торопились и толкались, вливаясь в широко распахнувшийся вход. Мага оказался прав: деревянные наружные двери, то ли выполненные под старину, то ли в самом деле старинные, дублировались стальными, современными, из толстого листа железа. Заперев за собой дверь, не включая свет, они сгрудились у дальней стены, за магазинным прилавком в два-три ряда — комнатка оказалась очень тесной. Визгливое возмущение продавщицы, справедливо забеспокоившейся за сохранность имущества, стихло, стоило серой стене показаться в поле зрения. Два больших окна, забранных решётками, давали неплохой обзор и худо-бедно позволяли уличному свету проникать в помещение.

Серая пелена пришла и…

Ничего не произошло. На миг окружающие предметы поплыли, исказились, будто перед глазами пронесли гигантскую невидимую линзу, и всё стало как прежде. Только запах, к которому они вроде бы уже принюхались, усилился, да в комнате словно повисла слабая дымка, хотя сейчас, в окружающей их темноте, её почти не было заметно. Люди стояли с натянутыми нервами, минуты улетали друг за другом, а вокруг всё было тихо, лишь иногда с улицы доносились неясные шелест да поскрипывание. Наконец послышался первый негромкий шёпоток, затем ещё, и вот уже доносятся чьи-то вполголоса разговоры. Люди отходили от стены, крадучись подходили к окнам, силясь разглядеть происходящее снаружи.

— А сказали, что там опасно, — с сомнением высказалась девчонка-подросток, лет пятнадцати-шестнадцати. В тёмной комнате хорошо были видны её розовые волосы и какой-то рисунок на щеке — кажется, лилия. — Нафига мы вообще бежали, спрашивается? Обычный туман, только вонючий какой-то. Коть, ну ты то чего убегал?

Котя — стоящий у окна дородный парень, за сто килограммов весом, и при этом явно ровесник девчонки, обернулся, смущённо развёл руками.

— Я конечно хотел посмотреть, что там внутри, — попытался он оправдаться. — Но ведь тебя же одну не оставить. Хочешь, — загорелся он, — я сейчас сбегаю гляну?

— Никто никуда не пойдёт, — строго приказал Василий Степанович. — Мы до сих пор не знаем, что тут вообще происходит.

И в этот момент до них донеслось это.

Начавшись с низких-низких частот и постепенно повышаясь, из серой пелены, окружившей их, пришёл рык. Люди замолчали, обернулись к окнам, невольно втягивая головы в плечи, попятились, а рык всё длился и длился, бесконечный, протяжный, мощный, медленно повышающий частоту. Тонким звоном отозвался колокольчик у входа, срезонировав, задребезжало стекло в шкафу. Нахлынул запах — сильный до тошнотворности, словно его источник был здесь-же, в комнате.

— Когда ты уже замолкнешь?! — сам не замечая, что произносит это вслух, с тихой мукой вопросил Максим.

А рык продолжался, тон его был всё выше, выше, и вдруг он сорвался в ужасающий по громкости и силе хохочущий визг гиены!!!

— Господи… — продавщица опустилась на пол, спрятала лицо в ладонях, — за что нам это?!

Чувствуя, как по спине бегут струйки пота, а в коленках появляется слабость, Максим откинулся назад, на стену, прижал к себе дрожащую Катю.

Минуту назад такой смелый мальчик Котя, с круглыми от ужаса глазами и трясущимися щеками, осторожно отступил от двери, к которой он всё же успел направиться.

Вновь тихо. Слабый шелест одежды. Скрип половой доски — кто-то невидимый в темноте переступил с ноги на ногу. Бормотание ребёнка, уставшего стоять, и сразу наполненный страхом шёпот матери, от которого ребёнок умолкает. Напряжённая тишина почти осязаема, она почти живая. Её пальцы ерошат волосы, её дыхание заставляет щурить глаза, её аура порождает струйки пота, бегущие по напряжённым спинам. Секунды проносились тягучими тяжёлыми каплями.

Негромкий шелест и поскрипывание, прозвучали вызывающе громко. Глаза людей прилипли к левому окну, от которого донёсся звук. Шелест повторился, явственно перекатились камушки на земле, хрустнула деревяшка. Подкравшись ближе, какой-то мужик осмотрел улицу, закрутил головой, шаря глазами по окрестностям. То ли самый смелый, то ли самый глупый — не понять. Видимо не увидев ничего особенного, он прижался к пластику стеклопакета лицом, опустил глаза ниже, и даже его фигура начала выражать удивление. Максим никогда ничего подобного не видел, и потому не выдержал:

— Что там?

— Верёвка, — помолчав, сообщил мужик. — Ничего особенного, просто живая верёвка.

К окну прильнул ещё один любопытный, затем ещё.

— Понимаете, я сначала думал, что это змея, — пояснял мужик, — но пригляделся, а непохоже, и ведь длинная-длинная, не бывает таких змей.

— Но и не верёвка тоже, — возразила ему девушка, тоже глядящая в окно. — Не бывает живых верёвок, это всё рано… ну пусть не змея, но… — она смешалась, пытаясь придумать, что это такое может быть.

— Это верёвка, — мужик сидел гордый, — его сейчас слушали, на него смотрели. Не все желали вставать со своего места, отлипать от стены, словно там было безопаснее, эти люди слушали первоисточник не перебивая. — Да, она живая. Но верёвка, не змея. Что я, змей не видел?

«Почему он так себя ведёт? — подумал Максим. — Результат психологического шока? Скорее всего… У каждого он проявляется по-своему, кто-то впадает в истерику, кому-то надо чтобы его пожалели, или наоборот, — не трогали, а этому внимание необходимо. Хорошо это, или плохо? Да никак, пожалуй, главное, что не рыдает и не бьётся в истерике — уже хорошо. Интересно, а как шок проявляется у меня? Начинаю смотреть на всех со стороны и отстранённо рассуждать?»