Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 11

— Вот так тебе приспичило? Это же глупо. Вы каждый день вместе.

— А знаешь что, — глядя на мужа, сказала Лика, — пусть идет. Но ты его проводи до их порога.

— Не хочу я туда ходить, — рассердился Атипа.

— Да ты вернешься раньше, чем домоется посуда. Тебе что, жалко?

— Я кое-чем хотел еще заняться, вытяжка в шлюзе не…

Они спорили ровно столько, сколько было идти до дома Тави. Когда Лика начала между репликами ловить ртом воздух, Атипа, грохнув стулом, поднялся и заявил, что сейчас сам позвонит Эрнике. Он говорил с матерью Тави не больше минуты, а потом, источая пессимистическое торжество, сообщил, что та советует всем сидеть по домам. И Хинта с Ашайтой пошли к себе.

У братьев Фойта была общая спальня. Нижний ярус встроенной двухъярусной кровати, соединенной со шкафом, переполненным всяческим детским хламом, принадлежал Ашайте — там жили его любимые мягкие робо-игрушки, зверята-терриконы. Эти желтоглазые искусственные существа, покрытые лохматой фиолетовой шерстью, умели петь и говорить. Еще они, как Иджи, реагировали на руки младшего, и иногда он с их помощью исполнял свою странную музыку. У другой стены был рабочий стол и обучающие терминалы: один маленький, стандартный, для Хинты, и необычный, специально заказанный из города, для Ашайты. Над терминалами развернулся во всю стену детский шедевр Хинты — барельеф с изображением погибших в бою машин Притака. Края композиции были оформлены полупрозрачными глыбами поддельного льда, а из ее центра выступали вперед тщательно вырезанные из пластика пушки, шестерни и молотилки. Выкрашенные в цвета стали и сажи, они выглядели совсем как настоящие. Борта машин Хинта сделал красными, на них огнем горели знаки отличия и темнели прожженные с помощью фратовой мини-горелки пробоины.

Хинта снял терминал со стола, забрался в свое уютное гнездышко на верхний ярус кровати, и уже оттуда вызвал Тави. Тот ответил сразу, его лицо заполнило весь экран. Выглядел Тави взъерошенным, расстроенным и потерянным, глаза слегка покраснели. В комнате у него приглушенно играли стремительные танцевальные драйвы Джидана.

— Ты как? — спросил Хинта.

— На юго-восточной границе шестнадцать человек пропали за последние три дня. В том числе родители Дваны. — Это был одноклассник Тави — не близкий друг, но пару раз они все вместе ходили в ламрайм. — Я уже звонил ему. Он сидит с теткой и очень за них боится. А я… я не знал, как с ним говорить.

На короткое мгновение Хинта словно бы утратил ключи от всего; слова скрылись, исчезли, их было не найти.

— А как, — наконец, выдавил он, — как они пропали?

— Они были в отряде из четырех человек, занимались разметкой нового поля — ну, знаешь, Джифой понемногу расширяет свои владения за счет пустошей. Они работали в полевых условиях, ночевали у семьи фермеров-крайняков. А потом в очередной раз ушли ставить метки — и просто исчезли. Три дня назад.

— И никто не поднял тревогу?

— Фермеры решили, что отряд закончил работу и перешел на новый участок. Никаких вещей они не оставляли, так что никто их не ждал. Беспокоиться начал Джифой, когда сутки спустя не смог выйти с ними на связь.

— А семьи?

— Не знаю. Но, видно, никто им не звонил.

— Наверное, они были за пределами нашей вышки, и все привыкли, что с ними нет обычной связи.

— Да, может быть. — Тави отстранился от камеры, и стало лучше видно его комнату: узорчатые панно и гирлянды крошечных разноцветных лампочек, свет от которых радужными треугольниками ложится на барельеф с двуликим Джилайси — правая половина его лица молодая и яростная, левая — мудрая и печальная, иссеченная морщинами и шрамами. — Джифой послал восемь человек на поиски. Те нашли только четырех охранных дронов и остатки полевого лагеря.

— Четыре дрона? Это же маленькая стальная крепость на гусеницах. Если к каждому из них был приставлен дрон… только безумец стал бы на них нападать. И что с дронами?

— Не знаю, мама про них не спросила. Отряд вышел на связь, рассказал про дронов, а после этого пропал сам.

— Весь?

— Да. Восемь человек. Семья фермеров, та самая, которая там была рядом, сообщила, что слышала в пустошах долгую перестрелку. Потом пропали и фермеры. Еще четыре человека. Их дом цел, ничего не тронуто.

— Я знаю, что сегодня утром туда ушел отряд в тридцать человек…

— Это только часть. Сейчас сам Джифой разбирается, что там случилось. И с ним целая армия, включая вооруженных фермеров-крайняков и группу наемников из Литтаплампа. Это могут быть омары, а может, и что-то еще. Мы ведь почти ничего не знаем о глубинах пустошей. Ни кто там, ни что там.

— Но я не понимаю, почему дроны остались, а люди исчезли. Должно быть, дроны подбиты. А может, это и не омары. Люди иногда тоже становятся убийцами. Вдруг кто-то из первого отряда сошел с ума и убивает всех вокруг?

— Тогда он бы ограбил фермеров — ему бы пришлось взять столько запасов, сколько можно унести. Но что бы это ни было, главного не изменить: те, кто пропал первыми, уже в любом случае должны быть мертвы — их кислород закончился примерно сегодня утром. Знаешь, когда будет можно, давай попробуем что-нибудь сделать. Хотя бы сходим к Дване.

— Я тоже подумал.

Дальше разговор не клеился. В итоге мальчики устали от спора догадок. Играть ни во что ни хотелось, говорить о чем-то другом было невозможно, и Хинта объявил, что пойдет сообщит новости семье. Они попрощались до вечера. Остаток времени прошел в подавленном настроении: Лика смотрела в окно, Атипа ругался, пытаясь почистить вентиляционную решетку шлюза, Хинта слонялся по комнатам дома и думал об осиротевшем Дване. Даже отрешенный от мира Ашайта притих и загрустил.

А потом наступил вечер.

Гумпрайм — дом общественных собраний — был вторым по величине зданием в Шарту после фратовых складов. В нем располагалось сразу несколько важных учреждений — офис правления, центр поддержки связи, представительства трех фермерских сообществ. Но настоящим сердцем гумпрайма являлся просторный прямоугольный зал, где избранные в гумп могли выступить перед остальными жителями поселка.

Чаще всего гумп в неполном составе собирался из-за мелких преступлений и имущественных судов. На таких заседаниях зал оставался почти пустым — наблюдать за делом небольшой важности приходили лишь те, кого оно касалось напрямую. Куда больше народа приходило, если совершалось серьезное преступление или если множество работников затевали тяжбу с землевладельцем. До конца зал заполнялся лишь в тех редких случаях, когда гумп объявлял, что собирается принимать решение, касающееся всей жизни поселка.

На этот раз зал был забит до такой степени, что толпа выкатывалась из его дверей в смежные административные коридоры. Страхи и слухи заставили даже самых отпетых домоседов выползти из своих нор. Шорохи, дыхание, голоса сливались в пестрый шум улья. Большинство пришло семьями, хуторяне-крайняки — целыми кланами. Были слышны и стариковский кашель, и младенческий плач. Не было только смеха — почти все нервничали, а кого-то беда уже коснулась напрямую.

Хинта сидел между отцом и Риройфом, ощущая плечи взрослых мужчин. Лика усадила Ашайту себе на колени. Вытягивая шею, Хинта смог найти среди множества лиц Тави — тот с матерью был в административной ложе. Места ему не хватило, и он тоненькой фигуркой пристроился на стальном основании опорной рампы. С его позиции был отлично виден весь зал, а вот на ораторов Тави мог смотреть лишь со спины.

Когда собрание уже должно было начаться, Хинта ненадолго закрыл глаза. Его восприятие как будто отделилось от тела, и он ощутил вокруг себя всех людей Шарту. Он слышал их молчание и шепот, внимал их запаху и теплу. Здесь были абсолютно все, кого он мог знать, встречаться, любить или не любить; в этом зале сконцентрировался весь доступный ему человеческий мир — большая, напряженная, родная толпа.

Из медитации Хинту вывел скрипучий фальцет председателя правления.