Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 70

— Значит, мой вопрос не имеет смысла? — обескураженно спросил Хинта.

— Почему же, имеет. Но это простой вопрос, на который приходится давать очень сложный ответ. Много лет подряд, пока я сам не осознавал природы и мощи этих стихий, я хотел верить, что это ковчег хочет, чтобы я нашел его, и что это мир работает против. А вчера, когда впервые за годы ковчег активно проявил себя, я испытал не счастье, но ужас. Я, конечно, могу быть неправ, но сейчас мне кажется, что я понимаю, что произошло за последние дни. Я думаю, первопричиной всех разрушений было то, что некая сила из-под земли — возможно, сам ковчег — захотела найти в Шарту кого-то, кто сможет получить и передать другим важное послание. И она нашла Ашайту. Когда она передавала ему информацию, ей потребовалось создать такую энергетическую бурю, что литская ойкумена лишилась электричества, а сам Ашайта почти погиб. В итоге, остаточным видением ударило его брата — тебя, Хинта. Но одного отключения электричества оказалось мало — за ним последовало землетрясение. Оно случилось не потому, что ковчег хотел нас уничтожить, а потому, что, когда говорит стихия, стонут горы и содрогается земля.

Хинта только сейчас понял, что слушает с приоткрытым ртом.

— Но этого же не может быть! Чтобы землетрясение было ради нашего разговора, ради этого видения с вратами в моей голове! Весь Шарту целиком все еще может погибнуть из-за какой-нибудь техногенной катастрофы, которая, в свою очередь, будет последствием землетрясения. Мы все могли умереть, и еще можем. И все ради того, чтобы я на мгновение увидел золотые врата?

— А почему бы и нет? — спросил Тави.

— Потому что я не центр вселенной и даже близко к нему не стою, — возмущенно ответил Хинта, — и Ивара все время повторяет, что он обычный человек. И ты — просто мой друг. Я не верю, что найдется тот, кто ради одной мысли, переданной нам, будет сотрясать горы, рушить дома… Это безумие. Это лишено смысла.

— Может быть, — мягко согласился Ивара. — Может быть, я высказал эту идею потому, что мне свойственна какая-то странная, редкостная, самоуничижительная форма мании величия. И поэтому иногда я думаю, что ради разговора со мной все же могут дрогнуть горы. Мне уже много лет разные люди в разных обстоятельствах говорят об этом — о моей мании величия. Так что я не знаю, прав ли я, и не буду спорить об этом.

— У тебя нет мании величия, — сказал Тави. — А эта идея — вполне допустимое объяснение того, что случилось за последние дни. Кроме того, если ты прав, то оно даже не понимает, что из-за него дрожит земля. Оно такое большое, что не чувствует землетрясений и цунами. Но оно каким-то образом чувствует самих людей и тянется к ним.

Хинта молчал, на его лице отражалось страдание. Это был ужас, невероятный и непостижимый. Но он не верил в этот ужас, и не хотел, чтобы в него верили его друзья.

— Не переживай, — сказал Ивара. — Что бы мы ни думали, вещи просто происходят. Мы просто живем, и если мы ищем, то просто получаем по кусочкам то, о чем мечтали, и нам просто трудно, и просто все время какие-то неприятности на пути.

— Ты пять раз сказал слово «просто» за полминуты, — подсчитал Хинта.

— Да, потому что хотел сказать. Это только гипотеза. Но знаешь, так устроена любая наука. Когда она не уверена, она строит гипотезы и выбирает из них ту, которая лучше объясняет явление. Гипотеза о воле ковчега и его сверхъестественной способности вмешиваться в нашу жизнь — объясняет, что происходит. Без твоего видения отключение электричества, землетрясение и даже кома Ашайты могут быть восприняты лишь как естественные катастрофы разного масштаба, не обязательно связанные между собой. Но что, если они связаны? Мы, люди, тоже часть мира. Почему же мы отказываемся верить в связь, стоит нам увидеть, что мы сами входим в нее? Ты сам это сказал, сам додумался, что без воль, которые стоят в центре картины, мы не можем даже задать толковых вопросов. И вот ты задал вопросы. А я пытаюсь дать на них ответ.

— А воля мира?

— Думаю, она играет против меня. У нее совсем другой почерк, он может показаться более тонким. Но на самом деле ее деяния столь же разрушительны и ужасны. Она не устраивает землетрясений — скорее, она устраивает саботаж, революции и войны, потому что ее главная возможность — это возможность контролировать человеческое сообщество. Она искажает истину, накрывает умы забвением, отравляет души, выхолащивает культуры. Она, как огромный склизкий червь, ползет сквозь всю историю. И если верить в нее, то увидишь, что она всегда все портила — к примеру, стоило появиться Экватору, как вспыхнула война. Эта сила столь же неизбирательна, как и сила ковчега. Чтобы остановить небольшую группу людей, она сводит с ума целые поколения, губит целые народы. Но все это так, только если верить в нее. А если в нее не верить, то просто придется признать, что случайно начинаются эпохи, когда все идет под откос, и что в человеческих сердцах слишком много глупости и зла.

Хинта устало засопел.

— Мне чего-то не хватает, чтобы поверить во все это. Я вроде вижу эти вещи, вроде понимаю, как ты видишь их. Но чего-то не достает.

— У меня самого нет уверенности. Эти вещи так устроены, что в них нельзя быть уверенным. Но я будто чувствую, как это все работает вокруг меня. Пока я был далеко отсюда, не было ни весточки от ковчега. И вот я приехал, и оно расслышало мой шепот. А пока я был там, я встречал только мир, видел, как он опустошает, выстуживает, препятствует. Я встречал профессоров-энтузиастов, в головах которых словно срабатывал переключатель, когда я пытался говорить с ними о спасении Земли. Их взгляд мерк, интерес увядал. Они старались от меня отделаться, разбегались, прятались, делали вид, что меня нет. Я не знаю, как передать этот опыт, как пересказать…

— Но я чувствую то же самое, — прошептал Тави. — В моей маме, в других людях, даже в тебе, Хинта — прости, что так говорю. Может, ты и не понимаешь потому, что оно отчасти в тебе.

— Оно и в тебе, — сказал Ивара, — и во мне. С ним приходится бороться внутри. Это давление, эта сила — гасит мысль, заставляет жизнь тускнеть. Мы все знаем это дыхание ничто внутри себя. В том старинном тексте эта вещь называлась волей мира, потому что она такая всеобъемлющая, что кажется по размерам равной миру. И теперь я окончательно понимаю, что это правда. Волю ковчега, в ее активной форме, встречаешь лишь, когда пройдешь к нему долгий путь. А воля мира есть с самого первого шага. Это и свело с ума моего друга Веву.

— Как же тогда воля ковчега, или то, что мы ею называем, могла оставлять подсказки в человеческой культуре и истории? — спросил Хинта.

— Здесь начинается территория твоего первого вопроса, хотя он должен бы стоять на втором месте. И вот, наконец, мы до него дошли. — Ивара подвернул подушку себе под спину, приподнялся повыше. — Когда-то давно я начал свои исследования с очень простой посылки: я предположил, что свидетельств о существовании Аджелика Рахна и ковчега может быть намного больше, чем считается, но эти свидетельства никто не замечает, потому что их сложно связать с механическим народцем и с тем, что они могли создать.

— Почему сложно?

— Потому что историки пытаются сделать свою науку строгой. Они зачастую не желают признавать, что где-то что-то имело место, если эта вещь не упоминается прямо хотя бы в одном источнике из тех, которым они изначально доверяют. А я не ограничивал себя почти никакими методическими правилами и искал любые случайные свидетельства, которые могли указывать на существование ковчега.

— И конечно, нашел? — догадался Тави.

— Я обнаружил феномен «фавана таграса».

— Что это? — спросил Хинта.

— В Притаке тоже были историки. К сожалению, гуманитарные науки у этого народа никогда не были в почете, скорее даже наоборот — гуманитариев там откровенно втаптывали в грязь. Притак сделал все, чтобы его историки не могли работать, и на корню уничтожил ту уникальную историческую школу, которая могла бы в нем сформироваться. В результате, мы сейчас знаем всего пару притакских историков — главным образом, по перепечаткам их трудов в Лимпе. Один из них, Тинанда Вага, жил в последнюю из эпох Притака и застал все процессы упадка, деморализации и распада собственной страны. Фактически, он застал ее конец. А потому его труды часто называют эпитафией Притака. Поскольку никаких коллег у господина Ваги не было, он один занимался всем, до чего мог дотянуться. И именно он придумал и ввел термин «фавана таграса».