Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 94

— Какой он был? — чуть слышно спросил Ивара. — Высокий или нет? В каком скафандре?

— Скорее высокий. Очень крепкий и сильный человек, повыше Вас, вровень со мной в мои лучшие годы, но более поджарый. Скафандр желтый, альпинистский. А в глазах его была такая боль и такая воля, что я бы, наверное, немного сошел с ума, увидев их, даже если бы там не было этой светящейся гадости, которая пожирала его заживо.

— Эдра Брада, — слабо улыбнулся Ивара. — Он никогда не сдавался и в любой студенческой пьянке последним оставался на ногах.

— Эдра Брада, — повторил Фирхайф. — Теперь я знаю его имя. В своей здоровой руке он нес небольшой сверток-пакет. Я тогда в ужасе застыл, а он стал протягивать мне эту вещь. Его скафандр был включен на громкую связь. «Возьмите, — говорил он. — Пожалуйста, возьмите его. Берегите его. Не отдавайте его больше никому. Не рассказывайте о нем. Он все еще жив. Он должен быть сохранен». Я стал говорить в ответ, что мне не нужен его сверток, но что он сам нуждается в помощи, которую я готов ему оказать. «Не трогайте, не трогайте меня, — закричал он. — Это заразно, это будет со всеми. Я не поеду с Вами к людям. Я должен вернуться. Я должен отнести это назад. Там мои друзья. Они тоже такие. Мы будем вместе».

Ивара закрыл глаза. Он молчал — но Хинте все же почудилось, будто он всхлипнул, или издал какой-то звук еще более тихий и странный, на пределе слышимости, звук, с которым в человеке рвется давно и предельно натянутая струна.

— Он продолжал меня умолять. Он отклонялся от меня, когда я пытался его коснуться, но возвращался и протягивал свой сверток. Я пытался объяснить ему, что он не сможет в таком состоянии дойти назад. Но, разумеется, он ко мне не прислушался. Иногда он начинал говорить на других языках. Он словно бредил, сходил с ума. Это было очень страшно наблюдать. «Мне нужно идти назад, — говорил он, — пожалуйста, не тратьте мое время, заберите его. Он должен быть спасен». Что мне было делать? Я взял у него сверток. «Не рассказывайте о нем, — напутствовал он меня, — спрячьте его. И сами не разворачивайте. Иначе он, и Вы, и все — будете в опасности». Потом он бросился назад. На лестнице он упал, но внизу поднялся и заспешил вдаль по Экватору. Никогда не видел, чтобы кто-то бегал так быстро. Скоро я уже не видел его силуэт — только точку жуткого света у него на плече. Сверток лежал у меня на коленях. Я не знал, что в нем. А потом я услышал выстрелы. Громкие, четкие, через равные интервалы. Бах. Бах. Бах. Бах. Бах. Пять раз. После второго Эдра упал. После третьего — его плечо разлетелось фиолетовыми брызгами. Четвертая пуля пролетела рядом со мной. Тогда я погасил все огни на поезде, чтобы меня хуже было видно, и резко дал ход. Должно быть, пятая пуля тоже искала меня, но не нашла. Я уехал. В следующие дни я жил в страхе, равного которому еще не знал в жизни. Каждый незнакомец казался мне убийцей. Я боялся работать, боялся оставаться дома, боялся, когда обо мне спрашивали другие люди. Я совершил мелкое административное преступление — уничтожил бортовые журналы поезда и записи на станции. Чтобы никто не узнал, в какое время я там стоял.

Фирхайф склонил голову и замолчал.

— А сверток? Вы от него избавились?

— Нет. — Старик медленно расстегнул внешний карман скафандра и выудил оттуда ключ-карту. Она выглядела потертой и помятой, как вещь, которую носят с собой уже очень давно. — На станции есть ячейки хранения. Их всего десять. Ими мало кто пользуется — обычно только приезжие, я имею в виду тех деловых приезжих, которые заглядывают в Шарту на несколько часов. Уже девять лет одна из этих ячеек занята. В ней лежит сверток. И он принадлежат Вам, Ивара. Делайте, что Вам нужно, с ключом, ячейкой и тем, что там внутри. Они Ваши.

Учитель протянул руку, и карта легла ему на ладонь.

— Спасибо, — тихо сказал он. Фирхайф просто кивнул. — Вы заглядывали внутрь?

— Я не выдержал и тем же вечером посмотрел, что мне дали. Оно оказалось прекрасным. — Голос старика по-особому дрогнул. — Я не мог предать эту вещь. Как только я ее увидел, я понял, что она дороже моей жизни. И я берег ее и ждал, годами ждал, когда явится кто-то, кому я смогу верить. Видимо, это Вы. Горе всем нам, если я ошибся.

— Да, это именно я. Вы не ошиблись.

— Ну вот, это почти вся история. Прошла неделя, и мне уже было не так страшно. Я видел, как лагерь на вершине Экватора постепенно приходит в запустение. Тела Эдры или следов фиолетового уже на следующий день нигде не было видно. Все исчезло. Раз в несколько дней я останавливал поезд на техстоп и в цифровой бинокль смотрел на лагерь. Пару раз я видел там каких-то людей. Других, не тех, что были раньше.

— Возможно, однажды Вы видели там меня.

— Возможно. Но теперь уже не вспомнить. Да и неважно. Со временем лагерь растащили. Не осталось совсем ничего. А месяца через три, когда я уже думал, что все успокоилось, меня прижали агенты «Джиликон Сомос». Допрос был с угрозами. Но я быстро понял, что они ничего не знают. Они даже не были уверены, кто из машинистов был за штурвалом в ту ночь — сработали мои меры конспирации. Я дал им общие дурацкие ответы в духе того, что лагерь, конечно, видел, но это же ученые, какой от них вред. И от меня отстали.

Несколько мгновений все молчали. Потом старик с трудом поднялся на ноги.

— Мне надо идти к шерифу. А вы трое, я полагаю, пойдете забрать вещь. Она сама не опасна, в отличие от этой трещины в земле. Поверьте, та вещь совсем другая. Точнее, это не вещь — это он. Эдра верил, что он живой. Я в этом не так уверен. Ноон точно прекрасен. — Фирхайф повернулся и грузно зашагал прочь.

Тави в неожиданном порыве обнял учителя.

— Ну хватит, хватит, — попросил его Ивара. — Пока мы не поняли, что происходит, мы не можем оценить риски. А значит, нам лучше спешить.

И они отправились на станцию.

— Кто же был тем снайпером? — спросил Тави.

— Тот, кто позже не стал искать Фирхайфа. А это может значить либо что убийца и сам погиб, либо что он выполнял очень ограниченное задание, либо…

— Либо?

— Мы ничего не знаем — ни кем был этот стрелок, ни откуда он взялся. Может даже, это были вовсе не выстрелы. А может, стрелял кто-то из моих друзей, чтобы избавить Эдру от страданий. Фирхайф мог неправильно понять многое из того, что там произошло. И кто осмелится его за это упрекнуть? Ни один человек не готов к подобному.

Некоторое время они шагали молча. А потом прорвало Хинту.

— Ты простишь меня за то, что мой отец попросил у тебя деньги? — без обиняков спросил он. Ивара ответил не сразу, и мальчик заранее стал защищаться. — Я знаю, знаю, сейчас жутко, ужасно важный для тебя, а может, и для всего мира момент, и ты совсем не об этом хочешь думать и говорить…

— Нет, Хинта, — возразил Ивара. — Мы люди. Иногда на краю бездны наши человеческие дела волнуют нас больше самой бездны. Кто я такой, чтобы не сказать тебе доброго слова, когда для этого еще есть время и возможность? Нет, говорить об этом надо именно сейчас, потому что если завтра разлом взорвется и поглотит половину поселка, или произойдет любая другая беда, мы уже не сможем уладить это маленькое дело. Поэтому я говорю тебе сейчас: это ты прости меня, что я дал ему денег. Я только потом подумал, как ты можешь это воспринять.

— Но ты ведь сделал это бессознательно.

— Полусознательно. Если бы я подумал в тот момент — не о самих деньгах, а о твоих чувствах — я не знаю, какой бы я тогда сделал выбор. Но я подумал только о деньгах. И потому я их дал, ведь они и правда имеют для меня мало значения.

— Сколько? — со слезами в голосе спросил Хинта.

Ивара положил руку ему на плечо.

— Меньше, чем стоит здоровье Ашайты. Не думай об этом, не кори себя, и тогда мне не придется корить себя. Не кори даже своего отца. Он всего лишь проявил ту маленькую жизненную наглость, которой сильны все простые люди. Он должен был так сделать. Он так устроен.