Дело Черного Мага. Том 2 (СИ) - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой". Страница 45

Алекс достал смятую пачку из кармана.

Последняя…

Кто бы сомневался…

Глава 40

— Парк Памяти, да? – Дум глубоко затянулся и выдохнул облако дыма.

Едкого, серого, такого, от которого у человека, непривычного к подобному, запершило бы в горле и заслезились бы глаза.

Алекс с детства любил крепкие сигареты. Они успокаивали его. В той мере, в которой это было возможно.

– А я думал, что это темные — циничные ублюдки, – криво усмехнулся он и направился в сторону ворот в красивой, кованной ограде.

Маленькая ремарка — некогда кованной и, примерно в тоже самое время, красивой, но сейчас железные прутья были погнуты. Те изображения, который были, казалось бы, навеки запечатлены в медальонах, закрашены краской, осквернены символами света.

Дум даже заметил несколько крестов, звезд Давида, символов Пророка Мухаммеда. Колеса сансары и изображения будды. Даже символы Дао.

Религий, что в Старом Мире, что в новом — на любой вкус, цвет, гендер и запись в психиатрической истории болезни. А вот Тьма… она одна на всех.

Страхи, которые ночами поднимали маленьких пророков, еще не знавших, что они несут с собой свет Самого-Главного-Ублюдка.

То, что краем зрения видишь, когда идешь по темной аллеи. Необоснованный страх остаться один на один в помещении, где не зажечь даже фонарика.

Это липкое, холодное чувство, цепляющееся за твою душу щупальцами голодного кальмара из темных глубин океана первобытного страха, порожденного времена, когда ночами хищники забирались в пещеру, чтобы утащить с собой свою двуногую добычу.

Этот страх испытывал сейчас и Алекс.

И он был связан не с разбитой парковкой, где от разметки не осталось и следа, а глубокие трещины избороздили морщинами выцветавший асфальт.

И не связан с тем, что он не мог слышать гул лопастей от вертолета, позади его спины. И не потому, что Йоширо выключил двигатель. Нет, просто стоило Думу покинуть пределы гвардейской птички, как все звуки мгновенно отсекло.

Алекс боялся.

Те, кто оскверняли границу Парка Памяти — самого циничного памятника помешанной на толерантности цивилизации, они не знали.

Понятия не имели, почему боялись темноты.

Дум знал.

И потому его страх был куда более глубоким и стойким, нежели легкая пугливость животного, вдруг осознавшего, что не имеет полной власти над тем, когда ему жить, а когда умирать.

Алекс затянулся еще раз.

Просто для того, чтобы набраться храбрости.

Дум подошел к стоявшей у входа фигуре. Из-под толстого слоя граффити все еще пробивались очертания флага “Темного Дня” – армии, собравшей последние силы темных для единственного удара по рубежам света. Армии, которая погибла так и не узнав, что все их метания были впустую.

— Умерли счастливчиками, – усмехнулся Дум.

Как того требовал закон, он провел ладонью по острому граниту постамента. Только магия и… страх удерживали вандалов от того, чтобы сравнять памятник, да и весь парк, с землей. Их хватало только на краску и мусор, который они бросали за ограду.

Горячие капли крови потекли по ладони Алекса.

Он сжал кулак и пролил их на темный гранит.

— Надеюсь ты горишь в аду, сраный психопат, – процедил Дум.

Он никогда не поддерживал это дурацкое “Дело Тьмы”. Те, кто причисляли себя к последователям “Темного Дня”, а таких, пусть и редко, но можно было встретить в “Бездне”, выглядели для него не более, чем толстолобые фанатики.

Совсем как те эсперы под командованием Дэвенпорта.

Что изменится, если все они сейчас соберутся и во весь голос, во всю мощь легких заявит, что их притесняют, не держат за живых существ (хотя некоторые из темных реально являлись живыми мертвецами) и тому подобное?

Толерантная общественность начнет их жалеть. Может даже забросает Твиттер и Инстаграм постами с хештегами — дайте-права-всем-бесправным.

Правящий класс подхватит волну. Издаст несколько законов. Поддержит меньшинства, чтобы не терять свои очки на голосованиях и…

Все.

Нихрена больше.

Ничего не изменится.

– Если не пытаться изменить мир, то он никогда не изменится! — отвечали на это фанатики.

Слишком наивные.

Слишком тупые.

Чтобы понять, что ничего и никогда не менялось и не изменится. Сам принцип власти построен на том, что кто-то должен быть унижен, а кто-то возвышен.

И единственный способ этого избежать, это…

Если бы Алекс знал, то он, пожалуй, не стоял бы сейчас в этом месте и не смотрел на фигуру существа, о котором даже в учебниках теперь писали.

Толерастия… бесплатная клоунада, на которое можно смотреть бесконечно.

Прямо как на воду… льющуюся изо ртов политиков.

– Ублюдок, — презрительно сплюнул Дум и, не оборачиваясь, отправился по аллеям Парка Памяти.

На весь Маэрс-сити приходилось больше двух сотен туристических объектов. Ухоженный. Вылизанных до такого состояния, что если пройтись по ним в ботинках, то испачкаешь не ботинки, а землю, по которой ступаешь.

Укутанные светом, как в прямом, так и в переносном смысле, они появлялись во многих фильмах, ими были завалены соц.сети. Каждый день можно было увидеть несколько тысяч людей, фотографирующихся там, чтобы потом показать своим друзьям и знакомым – “Смотри, я там был… а теперь завидуй мне, лузер”.

Их охраняли фараоны едва ли не тщательнее, чем Королеву, мать её, Великобритании.

Молодая нимфетка, которую через день погружали в очередной эпицентр секс-скандала. Впрочем, дела любителей чая и сокера Дума не касались.

Как его и не касалось, что все вышеперечисленное не имело никакого отношения к Пару Памяти.

Мусор, который перекидывали через ограду, так и валялся на поросших бурьяном, высокой осокой и крапивой. По старым поверьям именно такая трава росла на оскверненных землях.

Ну, хоть в чем-то доверчивые обыватели не ошибались.

Только не на оскверненных, а там, где проливалась кровь темных.

-- Ступай аккуратно, Александр, ты идешь по местам славы тех, кто не вернулся.

Дум ненадолго прикрыл глаза. Ему нужно было собрать всю храбрость и отвагу, как притворную, так и настоящую, чтобы не сплоховать.

Чтобы не развернуться и, в ужасе, роняя слезы и сопли, не сбежать отсюда.

Там, на лавочке, под серым светом разбитого фонаря, под сенями дерева, кроны которого никогда не знали листвы – лишь воронья гнезда и клекот помойных птиц.

Там, среди теней, среди их вечного спектакля, вытягивавшего из воображения зрителя лишь самое плохое, сидел… сидела… сидело оно.

В этот раз оно приняло форму старой женщины. В черном пальто и колготках с начесом. Её до прозрачной белизны седые волосы, стянутые в тугой пучок, едва пробивались из-под серого платка, забавным бантиком завязанным под подбородком.

Глубокие морщины, совсем как те трещины на асфальте, превратили лицо в пародию на неудавшуюся скульптуру нерадивого гончара.

Сухие, тонкие руки, держали два предмета.

Небольшую палочку-трость, которая лежала рядом с её ногами; и поводок для собаки. Дум понятия не имел, что это за порода – он больше по кошкам, вообще-то, но явно какая-то из тех, что могут челюстями разгрызть прокатный лист стали.

– Приветствую вас, Судья.

– Здравствуй, Александр, – старушка, если так можно было назвать это существо, отломило кусок хлеба и бросило крошки на лужайку… если так можно было назвать грязную лужу, в которой плескались воробьи и голуби и где лишь на дне проглядывались ростки травы. – Присаживайся, нас ждет разговор.

– Да, конечно, Судья.

Алекс уже сделал было шаг вперед, как старушка чуть улыбнулась. Доброй, белоснежной улыбкой, которая не могла предвещать ничего плохого.

Вот только сердце едва было не остановилось.

– Только сними свою маску Робина Локсли, юноша. Я хочу поговорить с Александром. Тем Александром, которому удалось избежать моего приговора.