Никогда не кончится июнь (СИ) - Кроткова Изабелла. Страница 2

— «Помер Борис Тимофеевич!..» — пророкотал из наушников глубокий бас.

Я приготовилась к вдумчивому прослушиванию, но не успела дослушать первую строку арии, как содрогнулась в кресле — кто-то так неистово колотил в дверь, словно хотел во что бы то ни стало сорвать ее с петель. Скинув наушники, я побежала в прихожую и прильнула к глазку. За дверью стояла соседка снизу, толстая Надя Козяичева.

Я открыла дверь и вопросительно посмотрела на нее.

— Помер Борис Тимофеевич, — сообщила та.

— Что?..

— Сосед твой сверху, говорю, помер, — втолковала Надя, — по пятнадцать рублей с квартиры собираем на венок. Я вам звоню-звоню, стучу-стучу… Ты спала, что ли?

Я мельком посмотрела на Надины огромные кулаки.

Да ты своим стуком и Бориса Тимофеевича из гроба поднимешь!..

— Ага, — испытывая какое-то странное смятение, сказала я, сгребла мелочь с тумбочки и сунула ей в потную ладонь.

— А родители где? — поинтересовалась Надя.

— Уехали, — коротко ответила я, захлопывая дверь.

Черт знает что.

Взгляд упал на лист с контрольной — он, до сих пор никем в суматохе не поднятый, валялся возле полки с обувью. Я подобрала его и медленно поднесла к глазам.

И все-таки, что-то в нем не то. Я не могла написать этого.

Я вдруг отчетливо вспомнила, как звучал этот второй отрывок, заданный для угадывания, и как моя рука уверенно выводила на бумаге: «ариозо Ленского»… Почему же сейчас я вижу совсем другие слова?..

И…

И совсем другой листок!

Память, открывшая мне момент написания, явила мне и тот лист, на котором было начертано про ариозо Ленского. Тетрадный лист в клеточку, обычного формата.

Этот листок тоже был в клеточку, но она была чуть мельче. И сам лист был чуть-чуть меньше обычного.

Кто-то подменил листы!

Но кто, кто?

И зачем?

Скорее всего, кто-то сделал это из зависти — незадолго до экзаменов я во всеуслышание объявила о семейной поездке в Италию после окончания училища. И, как водится, не все восприняли это известие с радостью. Светка Липатова, помнится, недовольно протянула:

— Конечно, у тебя же папа — адвокат…

И Лена Курганова тоже скривилась и шепнула Светке: «Деньги некуда девать…»

Припоминая все это, я вновь посмотрела на листок. Потом вынула из сумки тетрадь — ту самую, из которой был вырван лист для контрольной. И вложила в нее тот, что держала в руках. Он был явно мал — он лежал в тетради, словно младший брат всех остальных, скрепленных дугами скобок.

Если это кто-то из завистливых одногруппников… что ж, пусть радуются.

Скоро я получу диплом и, надеюсь, больше никогда их не увижу.

…Но ведь почерк, которым выполнена контрольная — мой почерк! И он не подделан, нет — я ясно вижу свою руку.

Как же так?..

Так ничего и не поняв, я прошла обратно в комнату и вновь надела наушники.

«Ах, Борис Тимофеевич, зачем ты покинул нас?!.» — на невероятной высоте завизжал истерический женский голос.

Я вздрогнула от какого-то нехорошего ощущения и тут же сорвала их обратно.

Квартира Бориса Тимофеевича, того, что умер наяву, а не в опере, располагалась как раз надо мной.

Борис Тимофеевич Залевский. Одинокий пенсионер.

Кажется, антиквар.

Я была у него однажды, в детстве — мой брат Алешка тогда еще даже не родился. Я относила пожилому антиквару блины — была Масленица, мама напекла блинов и послала меня с огромным блюдом раздать их всем соседям. Тогда-то в первый и единственный раз я и попала к Борису Тимофеевичу.

У него было очень уютно и интересно: много картин, каких-то старинных предметов… Борис Тимофеевич, помнится, налил мне чаю с мятой и земляничным вареньем…

А теперь его уже нет…

Я поняла, что, несмотря на необходимость подготовки к музлитературе, не смогу больше слушать «Катерину Измайлову», вытащила диск и сунула его обратно на полку.

Тишина вновь объяла меня со всех сторон.

При мысли, что в квартире наверху стоит такая же неживая тишина, стало жутковато.

Может, послушать что-нибудь повеселее? Например, «Свадьбу Фигаро»?..

Но почему-то мне показалось это неэтичным по отношению к лежащему наверху покойнику.

Внезапно мне стало безразлично все на свете.

Пусть даже я останусь на второй год.

Я выдернула наушники и выключила компьютер.

ГЛАВА 3

Через три дня я успела привыкнуть к одиночеству в квартире. Понемногу оно даже стало мне нравиться. Я могла сколько угодно валяться в ванне, без брюзжания отца «Ну когда она, наконец, закончит свои мыльно-рыльные процедуры?! Она же здесь не одна!» И сколько угодно играть в «Растения и зомби», без увещеваний мамы: «Даша, ты уже взрослая, тебе пора стать серьезнее. Дай поиграть Алеше. А сама лучше подучи «Движение» Диенса…»

Теперь, отложив «Движение» Диенса в дальний угол, я играла в «Зомби» до одурения. Еще я сидела по ночам в интернете и спала до одиннадцати.

Единственное, чего я не делала — это не готовилась к пересдаче.

Стоило мне только приблизиться к наушникам, как в памяти оживал бас, ревущий «Помер Борис Тимофеевич!..»

Однако, время, отпущенное на подготовку, истекало, и после завтрака я решила все-таки переступить через внутреннюю преграду и послушать что-нибудь вразбивку, пытаясь при этом угадать, что именно я слушаю.

Но стоило мне лениво потянуться за дисками, как раздался звонок в дверь.

Надеюсь, больше никто не умер?.. — с этой нехорошей мыслью я пошла открывать.

За дверью стоял светловолосый веснушчатый парень лет шестнадцати с падающей набок челкой. В руке он держал огромный чемодан.

— Я — Степа! — сообщил он мне с лучезарной улыбкой.

— А я — Даша, — в ответ представилась я, не понимая, что означает этот визит.

— А где Борис Тимофеевич? — выдержав паузу, спросил незваный гость, незаметно заглядывая за мою спину.

Это словосочетание заставило меня насторожиться.

— Так схоронили вчера… — тихо произнесла я.

— Кого?.. — нахмурился Степа.

— Бориса Т… — продолжить я не успела, потому что Степа, качнувшись, упал вместе с чемоданом прямо в мои объятия.

Мне ничего не оставалось, как затащить его в прихожую и усадить на стул.

Через несколько секунд парень пришел в себя и спросил:

— А ты кто?

— Я — Даша, — повторила я. — Соседка.

— Соседка?.. — не понял Степа.

— Ну да, соседка. Борис Тимофеевич живет… жил этажом выше.

— Я что же, этажом ошибся? — догадался Степа.

Я кивнула.

Степа посидел еще немного, а потом тихо сказал:

— А я племянник его. Из Астрахани приехал на каникулы. Письмо получил с приглашением…

И он зачем-то вытащил из кармана джинсов мятый конверт и показал его мне. Потом поднял на меня глаза и растерянно проговорил:

— Нам почему-то никто не сообщил ничего… А что же теперь делать-то?..

— А ключ у тебя есть? — поинтересовалась я.

— Есть, — кивнул Степа, — мама дала на всякий случай…

— Тогда пойдем наверх и посмотрим, что к чему, — решила я, с тоской глянув на стопку дисков на полке.

— Пойдем! — оживился Степа и взялся за чемодан.

Мы поднялись на двенадцатый этаж, где жил Борис Тимофеевич.

С того единственного посещения его квартиры несколько лет назад, я ни разу больше не ступала на двенадцатый этаж.

Увидев дверь антиквара, я испытала необычное ощущение, что мне опять семь лет, и я стою с огромным блюдом с блинами, еле дотягиваясь до кнопки звонка. С ностальгическим чувством я оглядела дверь, обитую темно-красной, кое-где потертой, кожей и дверную ручку в виде головы льва. Помнится, в детстве она меня так восхитила, что перед тем, как позвонить, я минут пять с восторгом взирала на нее.

Я и сейчас смотрела на эту дверь завороженно, так, как будто она пропадала куда-то на долгих двенадцать лет и вдруг опять возникла из давно ушедшего времени, но Степа, прервав мои сентиментальные воспоминания, вынул из кармана чемодана ключ, открыл дверь и вошел в квартиру.