Тьма века сего (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz". Страница 13

In omnem eventum [28] вечер я посвящу составлению копий наших с ним отчетов, и если к завтрашнему полудню майстер Фёллер не появится, отправлю с этими копиями курьера».

Глава 4

Грайерц лепился на холме, покрытом свежей молодой зеленью, в прозрачном воздухе ощутимо пахло травяным соком, и казалось, что травинки лопаются под подошвами сапог и копытами коней, будто переполненные мехи. Зима в этом году решила отступить непривычно рано, уже в середине февраля снег сошел полностью, и сейчас, в начале апреля, все вокруг уже пропиталось солнечным теплом.

Заметно отощавшие за зиму четыре коровы бродили у подножья холма, у самой городской стены, выискивая растительность повыше, и на путников взирали равнодушно. Чуть в отдалении сгрудились десятка три овец с уже окрепшими ягнятами и столь же безучастно наблюдающий за прибывшими пастух — мальчишка неопределенного возраста.

— Pastorale… — пробормотал фон Вегерхоф не то с тоской, не то с легким раздражением; Мартин скосился в его сторону, однако ничего не сказал.

Майстер инквизитор Бекер вообще все время пути до Грайерца предпочитал блюсти молчание, если иного не требовали обстоятельства. Он рассказывал детальности начатого следствия, отвечал на вопросы о свидетелях и событиях, выдвигал свои версии и делился сомнениями, но когда тема расследования исчерпывалась — умолкал, пока какая-либо необходимость не принуждала его заговорить снова. Обыкновенно Курт ценил молчаливых спутников: обсуждение последних событий в политике, высоком свете или народе не относилось к числу его любимых занятий, если эти события не были чем-то значимы или не касались лично его, излияния и рассмотрения своих душевных тревог ему с лихвой хватало на исповеди, а чужие волнения давно перестали быть уникальными, чтобы вызывать не рабочий интерес.

Однако в этот раз молчание напарника неприятно давило на нервы, и временами казалось, что воздух вокруг дрожит от напряжения, точно над кипящим котлом. Окончательную ненормальность ситуации придавало то, что фон Вегерхоф, явно ощущавший царящую вокруг принужденность, пытался ее развеять, изображая разговорчивого легкомысленного попутчика. От того, что оба — и Мартин, и Курт — знали, что стриг в их присутствии играет ту роль, каковую привык исполнять в образе барона фон Вегерхофа, обоим становилось неловко; хотя, надо отдать должное, порою попытки эти и впрямь увенчивались успехом, и напряжение почти без остатка растворялось.

— Городок вправду небольшой, — сказал Мартин, увидев, как Курт разглядывает приближающиеся стены, и он молча кивнул в ответ. — Граф как-то сказал, что каждого своего подданного он знает в лицо, и я не удивлюсь, если это не фигура речи. Я сам за несколько дней выучил почти всех горожан.

— Не люблю мелкие городки, — вздохнул Курт недовольно. — В них обыкновенно вызревают самые крупные неприятности.

— Пражские обитатели могли бы напомнить, что ты не совсем прав.

Курт не ответил, с заметным трудом попытавшись ускорить шаг — с виду пологий холм оказался довольно крутым на подъеме, и идти становилось все тяжелее, особенно после нескольких часов пути. Не прихрамывать из-за тупой тянущей боли в правой ноге уже было невозможно, и от того, что спутники медлили, подстраиваясь под него, на самого себя в душе просыпалась тоскливая бессильная злость. Может, и впрямь — прав Хауэр, правы Бруно и Висконти, уже не намекающие, а прямо говорящие ему при каждой встрече, что пора бы сменить бродячую жизнь агента Совета хотя бы на должность обер-инквизитора в любом городе на выбор… Больше чем четверть века службы поминались все чаще, и отзывалось на эту память не разум, а тело — с каждым годом все назойливей, все явственней; однажды сырым осенним утром вдруг начинал ныть перелом, о котором, казалось, забыл уж лет десять как, или зажившая, как думалось, полдюжины годов назад рана вдруг вспыхивала внезапной резью, или в суставе, вывихнутом лет двадцать назад, начинало ломить, и все менее удачными становились попытки не обращать внимания, отмахнуться «пройдет», ибо ничего не проходило. Каждое новое напоминание о былых днях, приходя, водворялось в теле прочно, по-хозяйски, устраивалось основательно и навсегда. И хотя при каждом появлении в лазарете академии Курт неизменно становился объектом приложения целительских умений Нессель и Альты — с каждым годом становилось все яснее: даже лучшие лекари Империи не в силах вечно противиться обычной смертной человеческой природе, медленно, но верно берущей своё…

— А здесь как будто стало поживей, — заметил Мартин, когда до раскрытых ворот оставался десяток-другой шагов, и фон Вегерхоф хмыкнул:

— Найденный в лесу труп минотавра и явление конгрегатских воителей способны оживить и не такое болото.

Мартин кисло улыбнулся в ответ, невольно бросив взгляд через плечо, словно отсюда мог увидеть оставшихся в оцеплении у границ Предела бойцов.

Их было около полусотни, неразговорчивых и невыразимо мрачных — оттого, был уверен Курт, что вся их работа заключалась в беспрерывном хождении взад и вперед и ожидании невесть каких событий, которые, вернее всего, либо не произойдут вовсе, либо приключатся через месяц или год. Впрочем, случиться что угодно могло и завтра, и через минуту, и люди имперского рыцаря Бенедикта фон Нойбауэра это понимали, а потому не позволяли себе расслабиться, и это ежесекундное напряжение вкупе с бездействием сказывалось на них явно не лучшим образом.

С другой стороны, быть может, именно потому бойцы и исполняли возложенные на них обязанности с особым прилежанием и патрулированию границ Предела предавались рьяно и усердно. Расставить стражу так, чтобы охвачен был весь периметр, было невозможно — для этого сюда пришлось бы согнать три-четыре сотни человек, а посему отмеченную границу поделили на отрезки, каждый из которых и отдали под надзор одного из бойцов. Как сообщил господам дознавателям фон Нойбауэр, встреченный по пути сюда во время проверки обстановки, за время их присутствия в Грайерце при попытке проникнуть в Предел было остановлено и развернуто восвояси четверо паломников.

— Эти люди совершенно безумны, если хотите знать мое мнение, — категорично заявил молодой рыцарь, и хотя его мнения никто не спрашивал, Мартин кивнул с понимающим вздохом. — Я пытался говорить с ними, и Бог свидетель, сам едва не лишился ясности рассудка. Вот скажите, человек в своем уме станет соваться в местность, о коей известно, что она нашпигована невидимыми ловушками, уже погубившими более дюжины несчастных? Я пытался воззвать к их разуму. Пытался хотя бы добиться от них ответа, как они вознамерились бродить там в поисках, прости Господи, ангелов или неопалимых купин, или уж не знаю, что они ожидают отыскать в этом лесу… Они не знают. Вообразите, они не знают! Не знают, зачем туда идут, и не знают, как будут идти, но не истекает и пары дней, как кто-то из моих людей ловит и заворачивает назад одного из них. И если в ближайшее время это абсурдное паломничество не прекратится, так мое мнение таково, что всем им место в госпитале для умалишенных.

Мартин, судя по его лицу, был всецело согласен с рыцарем и с превеликим удовольствием отправил бы всю эту братию в дом призрения немедленно, не дожидаясь дальнейшего развития событий. Нельзя сказать, что Курт эту мысль не поддерживал.

Самих паломников увидеть пока не довелось — путь к Грайерцу пролегал в стороне от их лагеря, а в город они, судя по отчетам и рассказам Мартина, не совались без особой нужды даже минувшей зимой, каким-то чудом ухитрившись обойтись без насмерть замерзших… либо же где-то глубоко в лесу при должном упорстве кого-то из expertus’ов можно будет обнаружить еще пару десятков могил. Впрочем, зима в этом году была довольно мягкая, что вкупе с ранней и теплой весной ринувшиеся на паломничество люди ничтоже сумняшеся расценили как благословение Господне.