Дротнинг (СИ) - Федорова Екатерина. Страница 4

А пока Сванхильд бегала в волчьей шкуре, эта ведьма улыбалась без продыху, подумал Харальд. И, пригнув голову, исподлобья глянул на Труди. Девка уже судорожно дергалась в веревочной удавке, концы которой были в руках Свальда.

Пусть радуется быстрой смерти, мелькнуло у него. Наверно, стоило все-таки сжечь ведьм, чтобы сбылось предсказание, которым старшие бабы пугали молодых. Но затягивать с этим делом нельзя. К тому же в крепости была Сванхильд, она могла очнуться, услышать далекие вопли…

Или унюхать запах горелого мяса. Кто его знает, какой теперь у девчонки нюх — после всего, что с ней было?

Харальд вдруг едва заметно ухмыльнулся. Подумал насмешливо — если угадал, то при такой жене уже не прижмешь тайком рабыню. Все учует. Впрочем, к Хели рабынь, лишь бы Сванхильд побыстрей очнулась…

И не испугалась змея, стрельнула у него нехорошая мысль.

Он покосился на правое плечо, тварь тоже повернула к нему голову. В узких просветах между черными разводами, густо расписавшими змеиное туловище и морду, мерцали полустертые нити серебра. В почти человеческих прорезях глаз блеснули серебристо¬голубые радужки, перечеркнутые щелями зрачков…

Ноги Труди тем временем ударили по настилу в последний раз — уже слабо, едва слышно. Свальд для верности подождал еще немного, удерживая обмякшую девку на весу. Потом дал телу упасть. Пинком откатил его к тому краю помоста, где лежал труп Брегги, крикнул, не оборачиваясь:

— Веди Асвейг!

Внизу, перед ступенями, Сигурд шагнул к средней из дочек Гунира, стоявшей вместе с остальными ведьмами в кольце стражников. Потянулся, чтобы ухватить ее за волосы и затащить на помост — но девка вдруг увернулась от его руки. И сама взбежала по ступенькам, оставив Сигурда за спиной. Тут же шагнула к Свальду, вскинув голову.

Торопится вслед за сестрами, подумал Харальд. У этой даже щеки сухие. Из трех дочек Гунира она на поверку оказалась самой крепкой.

Забава очнулась резко, точно в бок кто-то толкнул. И тут же ощутила, как горит левый бок, от ребер до бедра. Как печет ладонь…

Но ей было не до того, чтобы жалеть себя. Первая же мысль уколола страхом — ребенок! Дитятко?

И она, еще толком не открыв глаза, потянулась к животу. Обеими руками, под жарким тяжелым покрывалом, которым была укрыта. Болезненно сморщилась, когда в ладони, обмотанной тканью, от движения заворочалась боль. Потом сморщилась еще сильнее, нащупав широкую повязку, обхватившую тело под рубахой.

Живот по-прежнему был слегка округлым. Таким, каким она его помнила. И Забава, чуть успокоившись, огляделась.

Она лежала на кровати в опочивальне, ярко освещенной светом многих светильников. Рядом сидела Неждана. Жена Свальда дремала, наклонившись вперед и подперев щеку рукой, локоть которой опирался о колено. Лицо ее даже теперь, в дреме, казалось измученным и хмурым.

А за изножьем кровати, у дальней стены, сидел Кейлев. Смотрел в сторону Забавы, щурясь так сильно, что все лицо пошло морщинами. В углах опочивальни, рядом с изголовьем постели и возле Кейлева, стояли мужики. Двое, в доспехах с железными бляхами и короткими копьями в руках. Оба смотрели в пол…

В следующий миг Кейлев сипло выдохнул:

— Очнулась!

И, поднявшись, шагнул к кровати. На ходу торопливо спросил:

— Ты как? Рана болит? Тяжко? Хочешь чего-нибудь? Сейчас пошлю человека, к конунгу…

Тут Харальд-то, подумала Забава, глядя в лицо Кейлеву широко открытыми глазами — и не отвечая.

Рядом.

А в следующее мгновенье на нее вдруг обрушились воспоминанья. Словно в уме хлопнула-стукнула какая-то калитка — и разом их выпустила.

Вспомнилось все. То, как она мучилась от озноба в клетке посреди леса. Как топорщились морщинистые листья первоцвета в руке Гейрульфа. То, как она дожидалась возвращения Кейлева с вестями о Харальде. Как надеялась, что муж жив. И как ночью к клетке подошла женщина, невидимая глазу, но пахнущая и шуршащая. А потом…

Дальше воспоминания становились двухцветными, переливались белыми бликами и черными тенями. Но Забава видела в них все ясно и отчетливо, до последней травинки.

Лес, по которому она долго бежала. Деревья, на которые она смотрела снизу. Трава, щекотавшая ей нос. Мелкая речка, брызги холодной воды, вкус сырой рыбы на языке. Следом берег моря, о который разбивались пенистые валы. Затем ночь, костер…

И возле костра, сверху, над ней, точно луна в небе — нависало почему-то лицо Нежданы, освещенное пламенем. Опять был вкус рыбы, но уже запеченной, горьковато отдающей дымом.

После этого она снова шла по лесу, глядя на стволы снизу, от земли. Словно пробиралась между ними на корточках.

Запахи. Шорохи, звуки.

А следом была еще одна ночь — ночь, когда она смотрела из темноты на стол, освещенный жарко горящими факелами. И там…

Харальд, подумала Забава, вся похолодев. Харальд, обнимающий какую-то бабу!

Перед всеми, за столом! Целующий ее!

Она отвела взгляд от Кейлева, уже стоявшего рядом. Одно мгновенье слепо смотрела в потолок, доски которого были расписаны цветами и ветками, свернутыми в круг. Глядела, видя перед собой лишь Харальда — и ту, другую…

— Как ты, дочь? — быстро спросил Кейлев.

Неждана, успевшая вскочить, склонилась над Забавой. Коснулась ее лба, пробормотала на родном наречии:

— Может, сил говорить нету? Ты нам хоть моргни, Забава Твердятишна. Только не молчи! Дай знать, что слышишь и понимаешь!

Они боятся, что разум у меня мог остаться звериным, осознала Забава.

Похоже, она бегала по лесу зверем — потому и смотрела на все снизу. Значит, все-таки обернулась волчицей. А обернувшись, увидела…

А я-то весточки о нем ждала, сидя в клетке, отзвуком пришла другая мысль. Надеялась, что Харальд хоть дитя, да спасет. Только Харальд тем временем нашел себе другую!

Забава резко выдохнула. Снова втянула воздух, выдавила — горло словно пробовало звуки, выпуская их неохотно, с хрипотцой:

— Где Хар..альд? С…с ней?

Она была уверена, что Неждана с Кейлевом поймут, о ком речь — а чего там понимать, если эту девку Харальд за свой стол усадил и при всех обнимал?

Неотступным видением стояла у Забавы перед глазами та девка. Красивая, с высоким лбом, точеными скулами, огромными глазами под зачерненными ресницами и белой гривой. И было в ее облике что-то еще, неосознанно тревожившее Забаву. Словно чего-то она не разглядела до конца, что-то упустила…

Кейлев с Нежданой быстро переглянулись. Затем старик сказал, мягко, но чуть наставительно:

— Конунг Харальд сейчас занят делом, Сванхильд. Он был тут, пока я зашивал тебе рану. Потом ушел, однако велел его известить, как только ты очнешься. Я отправлю к конунгу Болли. Хочешь передать что-нибудь мужу?

И пока Кейлев говорил, Забава наконец поняла, что же в облике белокурой девки ее встревожило.

Венец. На голове у той, кого Харальд обнимал, поблескивал венец. Затейливо сплетенный, в больших каменьях — прозрачных, сверкающих в свете факелов, как капли воды. А девки у нартвегов венец надевают только на свою свадьбу…

На девке был дивный венец. Такой, какой и конунговой невесте не стыдно надеть.

Так это свадьба была, осознала Забава, вся обмерев. Потому и факелы полыхали, и столы от угощенья ломились. Добрый же свадебный пир устроил Харальд. Одну жену потерял, а другую сразу же нашел. Хорошо живется конунгам…

И она, здоровой рукой придерживая живот рядом с тем местом, где болело, кое-как приподнялась на подушках. Облизала пересохшие губы, хрипло прошептала:

— Не… не надо посылать Болли. Я сама передам конунгу весть… весть о себе.

— Да нельзя тебе, дротнинг! — уже по-нартвежски всполошено сказала Неждана. — Тебе сейчас поесть-попить нужно — и лежать, сил набираться!

Кейлев молчал, внимательно глядя на приемную дочь. В изножье постели что-то громко зашуршало, следом из-под кровати вылез Крысеныш. Гавкнул, уложил морду на покрывало и часто задышал, радостно вывалив язык.