Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович. Страница 46

Приблизиться даже вполовину к стоимости синего бриллианта, понятно, доброхотные даяния не могли, но Великая Мама знала, что сегодняшним днем сбор средств не закончится, это лишь часть, которую отвезет в Москву ресторатор.

Долметчер и несколько крестников, удостоенных такой чести, слегка перекусили перед сиестой, по крайней жаре кусок никому в горло не лез, и они по общему согласию ограничились простейшим шураско с морской солью и гарниром из поджаренных фруктов, да и того без рюмки кашасы никто проглотить бы не смог. Унион ограничился обычным сырым куском мяса жакаре, сама же Великая Мама вновь изволила откушать что-то утиное, что именно — никто не понял, но Долметчер одобрительно кивнул, и больше на эту тему не говорили.

Крестники удалились, гости разошлись по гамакам, хозяйка не пошла никуда — она любила дремать в патио под струей обидно теплого воздуха, рвавшегося к ней от вентилятора. Жара еще и не думала отступать, но лишь окончилось время сиесты — пошли припоздавшие крестники, они шли и шли неиссякающей струйкой, но в седьмом часу Долметчер с огорчением констатировал, что Сессна для ночного полета в бурю, которую обещали на рассвете, не годится совершенно. Унион помог с подсчетами, Великая Мама прибавила от себя вдовью лепту, какую смогла уделить, получилось четыре неподъемных чемодана, Унион с сомнением сказал, что Фризу такое не увезти, но верный Хосе Паласиос подкатил грузовую платформу, погрузил на нее все, что полагалось, и покатил к выходу из поместья, где послушно дожидалась посла-ресторатора шестиместная Сессна-210, которой предстояло увезти на себе пассажира и четыре его чемодана — как раз на пределе грузоподъемности.

Унион вцепился в ресторатора как клещ и, несмотря на протесты Великой Мамы, все же заставил того принять бриллиант Пайтити, если не в дар, то хотя бы на хранение в государственную казну Российской империи с правом распоряжаться им в качестве залога. В итоге Долметчер после прощания оказался в кабине самолета, имея при себе для передачи Тимону Аракеляну сумму приблизительно в два миллиона сальварсанских кортадо, или, в русском счете, в триста двадцать тысяч пятнадцатирублевых империалов. Сумма была довольно условной, поскольку в свободно конвертируемой валюте тут имелось не более половины, остальное составляли драгоценные металлы, ювелирные камни, коллекционные монеты, ассигнации, чеки и многое другое. Путь до русской столицы со всеми пересадками с трудом позволял уложиться в двадцать часов, и Долметчер тревожился — не опоздает ли. И не зря тревожился.

Сессна поднялась в черное, осыпанное драгоценностями небо и взяла курс на Большую Медведицу с оранжевой звездой Дубхе, на Кассиопею с белым гигантом Рукбах, на Малую Медведицу, в которой сияла огромная кремового цвета тройная Альруккаба, именуемая Полярной звездой. Звезда эта одинаково сияла на небесах Корантейна, Тристеццы, Итаки и Москвы.

Ее не было лишь на небе Протея.

X

22 ИЮЛЯ 2011 ГОДА

ПАНКРАТИЙ И КИРИЛЛ

ОГУРЕЧНОЕ ПЕРВОВКУШЕНИЕ

Архитектора Василия Карнеева в Москве помнили плохо, но знали хорошо. Масоны его знали особенно хорошо, более других — советские масоны. Под трехэтажным чайным домом Расторгуевых, чаще называемом «домом с атлантами», на Солянке еще лет тридцать тому назад заседала ложа «Вера Чибиряк», позже вымершая ввиду смерти своего председателя. Под более поздним одноэтажным особняком Тарасова на Малой Никитской, более известном как «дом Берии», тогда же заседала ложа «Лидия Тимашук», тоже вымершая ввиду смерти своего председателя. Обе ложи позабылись, как забылось и то, что председатель был один и тот же.

Архитектор помер больше ста лет назад на даче в Кунцеве, следующий после Тарасова владелец, купец Бардовский, из вичужинских крестьян, старообрядцев-беспоповцев, вспомнился Российской империи дважды как раз в восьмидесятые прошлого столетия. Хоть и преставился он в двенадцатом году, но оставил по себе память как о таком скряге, что лишь император, десять тысяч лет жизни ему, того Ивана Александровича превзошел. Еще интересно то, что особняк в Старо — конюшенном переулке, где накануне переселения в Кремль жил царь, а раньше ночевал Черчилль, говорят, человек тоже не особенно щедрый, Бардовский некогда купил для своей семьи, которую видеть не хотел, и жил там его сын, Николай, пока его не выгнала оттуда революция.

Особняк на углу Никитской и Вспольного, «дом Берии», некогда был обиталищем именно Вардовского-старшего. И теперь по коридорам особняка бродила тень Ивана Александровича, проходя сквозь тень маршала и нередко на него огрызаясь, ибо тот, убиенный, от стресса забыл русский язык, а купец не понимал по-грузински ни слова, иначе, глядишь, понял бы и то, что маршал давно предпочитает родной мингрельский. Византийцы призраками не заморачивались: город Берия в центральной Македонии, где некогда проповедовал апостол Павел, был им известен лучше, чем блудливый маршал.

Тут был и третий призрак — призрак посла-араба, погибшего под упавшей люстрой лет пятнадцать тому назад, после чего суеверные арабы попросили их переселить: им и двух-то призраков хватало, мир им всем троим. Особняк традиционно постоял несколько лет пустым, а потом его откупил, добившись звания поставщика двора, владелец экспортно-импортной компании «Ласкарис», каковая фирма ввозила для нужд императорского стола оливковое масло и всякую другую хурму.

Его превосходительство Константин Константинович Федоров-Ласкарис бывал здесь нечасто: работал офис безукоризненно и присутствия владельца почти не требовалось. Апельсины и хурма поступали на хранение в близлежащие бывшие Госикаршампанподвалы, где некогда заседали масоны, до того неистовствовал в приступах мопассановского сатириаза маршал, а еще раньше хранилось шампанское Льва Голицына. Хурма шла в Кремль, а что еще в тех подвалах происходило — то, скажем так, пока что было военной тайной Полишинеля: оттуда велась проходка туннеля аж до Александровского сада и дальше под Никольскую башню. Под Кремлевской стеной, правда, жили еще два-три призрака, но имелась надежда, что между призрачными интересами не возникнет конфликта.

Туннель рыли вдоль Малой Никитской до Большой, дальше под всей Моховой до Кремлевской стены, возле Манежа налево, против течения вдоль Неглинки до Арсенальной башни, дальше под Кремлевским проездом — под Никольскую. Привлеченный апельсиновыми рощами Ласкариса, строил туннель архитектор из итальянской Швейцарии, которому импонировало подкопаться под башню, выстроенную миланским архитектором Антонио Солари. Строил не торопясь, выдерживая стандартную скорость сто сажен в месяц и столько же на доводку и облицовку предыдущего участка. Начав работу в год окончания икарийской войны, в общих чертах он довел ее до завершения в мае, накануне бегства царя из Кремля, что совпадало с планами Ласкариса, подтягивавшего армию наемников к Москве на предмет последнего и решительного штурма Никольской башни и Арсенала.

Фирма между тем продолжала работу, не столько для отвода глаз, сколько по инерции: не пропадать же апельсинам, хурме и оливковому маслу. Трудилось тут около двадцати человек, и не более половины из них спускались по службе под землю, прочие держали в компьютерах вовсе не данные о кубометрах вывезенной в Лигурийское или другое какое море земли, а вот именно что об апельсинах. Такой материал содержался в файлах Игоря Васильевича Лукаша, лжебастарда императора Павла Петровича, как он в душе себя называл, не ведая, что одного Димитрия в российской истории уже некогда объявили лжесамозванцем.