Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович. Страница 87

От жирной и соленой русско-византийской еды, от бесконечных пирогов с козлятиной всем хотелось пить, но тосты следовали один за другим, и надувать трех императоров, лакая минералку или сок, было некрасиво. Однако совсем скисший от малярийного приступа Василий боялся блевануть, есть ничего не стал, — он отодвинулся от стола и горестно попросил у креола чашку мате. Дали. Зоркий Христофор заметил это и немедленно сделал вид, что уже надегустировался. Радости их компания императору не доставляла, и он отпустил сыновей по спальням.

Радость и вообще как-то растаяла в воздухе. Было начало десятого, и прожекторы скрещивались в небе в ожидании имеющего состояться через полчаса византийского салюта в честь коронации государя императора Константина I.

В смежном зале что-то одновременно маршевое и танцевальное лабал тот же оркестр, что и днем на площади. «Гимна не сочинили!» — с обидой подумал Ласкарис. Незримая порфира русских царей все сильнее давила на несгибаемые плечи мафиозо.

Он подумал, насколько спокойнее сейчас было бы в Мраморном море, в убежище на острове Антигони, где много лет назад он оборудовал надежное конференц-убежище для себя и близких сотрудников. Тем более — насколько идиллично сейчас в теплом, родном и любимом Ласкари на Сицилии.

Зря он проявил широту щедрой византийской души. В России спокон веков богатые бояре, кто за стол приглашен, у нового царя горшок каши покупают — деньги на него, то ли под него, кладут. Кто больше даст — того и каша, и хоть ешь ее, хоть в людскую отдай. А царю деньги. Нет, зря он прежнего царя за скупость корил. Деньги — они счет любят, и любой наркобарон туго выучил, откуда их брать.

Под Никольской башней у оборотней стоял непрерывный и многоголосый ржач: Выродков, опознавший в толпе на коронации своего прямого потомка, изображал происходившее в лицах. Ему, свидетелю коронации Федора Иоанновича и Бориса Годунова, Лжедимитрия и Василия Шуйского, было с чем сравнивать. Жрать здешней сверхъестественной публике полковник Годов пока что запретил что бы то ни было, кроме все той же гречневой каши на воде из-под Арсенальной башни, запретил под страхом увольнения. Не мог он уволить разве что итальянца-домового, всем же прочим приходилось принять инструкцию к исполнению. Дмитрий чувствовал себя определенно лучше и в сорок глоток рубал кашу. Катерина, глядя на него, нарадоваться не могла, хоть и было в хоромах из-за него тесно.

— Понимаешь, — веселился дьяк, — стоит он на Красном крыльце и весь народ озирает, эдак тупо смотрит, будто хочет взять в толк и не может никак понять: на хрен ему все это сдалось? Воевал, воевал, голыми руками взял, будто мыло в бане руками держит, а с мылом куда ж податься? Срам сказать-то, куда в России с мылом шлют.

Оборотни, известные долгожители, опять заржали. Пантелей, человек ипподромный и азартный, принимал ставки на то, до какого числа какого месяца усидит на троне новый император.

Рейтинг пока что у Константина был низкий. На то, что он дотянет в Москве до Рождества, почти не ставили. Хотя дьяк и напоминал, что четыреста лет назад осадное сидение почти два года длилось, но рассудительный тархан тоже напомнил, что тогда у России законного царя не было.

— А теперь что, есть? — пискнул кто-то из олигархов.

Дьяк пристально посмотрел на безвидника:

— Ну да, теперь вообще-то есть.

Загремел Царь-колокол, и одновременно с ним запели куранты. От этих мелодий всех присутствующих давно тошнило, но все-таки человек Годов, почти человек Юдин и бывший человек Выродков все же перекрестились.

«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением…»

Вот именно.

XVIII

20 СЕНТЯБРЯ 2011 ГОДА

ЛУКОВ ДЕНЬ

И были перевернуты песочные часы истории.

И был день митмр. И был день йейшемби. И был день кушкыжмо. И был день защиты русских слонов. И был день, когда скончался царь Василий Шуйский. И далеко не только он один.

Ночь длилась долго. Когда в шесть часов и двенадцать минут муэдзины Москвы сообщили правоверным, что молитва лучше сна, и призвали их на намаз фаджр, более ценный, чем жизнь, некоторые из гостей государя-императора с жизнью уже простились. Отнюдь притом не те, кого угощал он в Екатерининском зале, он хотя и был императором, но как раз он отравителем не был, люди в Москве нынче умирали бессистемно.

Мусульман среди них не было, — разве уж какие засекреченные чуть ли не от самих себя, скорее наоборот. Непуганый город покупателей, впервые изведавших настоящую дешевизну белого порошка, набросился на него и очень часто не успевал даже разориться, ибо не знал летальной дозы. Покупая скромную порцию в одну драхму, чуть меньше четырех граммов, и тратя на это удовольствие всего лишь недельное жалованье, москвич высаживал ее в один понюх, как высадил бы единым духом поллитровку или пачку сигарет в те времена, когда людям еще по карману было курить. Жалованье за вторую неделю москвич истратить уже не мог, и грустили по нему только солдаты императора Константина, лишавшиеся надежного на первый взгляд покупателя.

Вторая часть жертв, не столь уж маленькая, пришлась на события, имевшие место на Кремлевской набережной, откуда спецназ Ляо Силуна попытался штурмовать баррикады бабьего царства в Зарядье-Благодатском. Все бы кончилось как обычно — ничем, но чья-то слишком удачливая пуля нашла дыру в обороне села и на месте убила известную Настасью, дочь небезызвестной Настасьи, к тому же любимицу и дочь отца нашего Ромео Игоревича. После нее сиротками остались две миниатюрных девочки-близняшки, — Ромео был известен тем, что от него часто рождались именно близнецы, и в батальоне вооруженных до зубов вскипел гнев. Да чтоб какие-то желтые обезьяны косорожие на родное село покушались, даже если они белые свиньи или восьминоги чернозадые?

Бабы выкатили на Москворецкий мост гаубицу и стали бить по Кремлевской набережной прямой наводкой. Поскольку перемирие нарушили именно китайцы, Праведникову в Кремль отправили телефонограмму, что при попытке дальнейших недружественных действий военизированные соединения села приступят к бомбардировке, а затем и к штурму Кремля. Подобное в день коронации не было нужно никому, двоих уличенных в нарушении перемирия — то ли других, но дело сделано — расстреляли прямо на набережной, и бомбардировка была временно отложена.

Ну, и кое-кто в эту ночь просто умер. Как? Как умирают все и всегда. Событие для Вселенной небольшое. Да и вообще тут говорить не о чем.

На рассвете, пока Джасенка Илеш еще дрыхла без задних ног в одинокой своей постели, проснулся и поднялся из ее тела прославленный борец за право всех знать все обо всех Кристиан Оранж. Не найдя другой одежды, он завернулся в купальное полотенце, налил с полстакана скотча, принял, потом толкнул и разбудил Джасенку. Она посмотрела на него так, как если б с ней захотела говорить ее поджелудочная железа.

— Что тебе?

Оранж налил еще.

— А то. Отрава уже действует. Пора, не то и себя упустишь, и меня, и этих всех своих.

— Цинну?..

— И ее тоже.

Не дав Оранжу ни секунды на то, чтобы спрятаться, электронщица напялила джинсы с заплатами на коленях и что-то вроде толстовки и вылетела в коридор. Судя по всему, она хорошо знала, что делает.

Оранж сиротливо остался в кресле. Джасенка же помчалась на кремлевскую кухню и потребовала немедленной аудиенции у ректора. Тот, как полагается любому виртуозу от кулинарного искусства, обходился без белого халата и провел ее к себе в кабинет.