Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович. Страница 91

Елим, как человек, с хозяином дома знакомый, негромко постучал бронзовым молотком, — звонков тут избегали. За дверью далеко не сразу раздались звуки чего-то отодвигаемого. Наконец в глазке появился чей-то зрачок.

— Мы к Якову Павловичу. Нам не назначено, но он нас примет. Мы без оружия.

Глазок захлопнулся, ждать теперь пришлось минут двадцать, беженцы занервничали, но ожидание пришло к концу, и тяжеленная дверь без малейшего скрипа отворилась.

Филиппинец, которого сопровождал другой сотрудник, с трудом передвигавший ноги, отвел гостей в крошечный кабинет нумизмата. Там немедленно стало тесно до невыносимости. Меркати, распознав среди присутствующих младшего из императоров и князя Сан-Донато, стал благостен и предложил перейти в более надежное помещение. Таковым оказался меняльный зал, где сейчас не было ни единого оператора, видимо, в конторе был выходной.

Меркати обождал, пока все рассядутся, разместился у журнального столика и спросил сразу всех:

— Кофе?

Поскольку после вчерашнего ядовитого банкета ни у кого маковой росинки во рту не было, кофе хотели все.

— Капе са питонг тубиг, — видимо, познания банкира в тагальском ограничивались десятком слов, да и те произносил он по привычке: кроме кофе, воды и вина Меркати не просил ничего никогда, тем более мальчик почти уже превратился в зятя.

Покуда филиппинец варил кофе, Меркати обозрел пеструю компанию, объединенную каким-то висящим в воздухе византийским страхом.

— Так чем я обязан? — обратился он к юному императору, прямо указывая на свою лояльность.

Христофор ткнул пальцем в Елима. От маски раздолбая он избавиться все еще не мог.

— Яков Павлович, византийская династия Ласкарисов более не находится у власти в России. Видимо, вы первый, кто узнает об этом, и вольны извлечь из этого любую мыслимую выгоду. В ответ мы просим у вас несколько дней гостеприимства, чтобы иметь возможность покинуть Москву. Гарантии нашей платежеспособности предоставит… известное лицо, находящееся сейчас в Москве.

— Понял я, понял, понял, — перебил его Меркати, — но в Кремле-то что случилось, ведь это целое правительство, неужто армия, да вот и его величество…

Елим вкратце рассказал. Видимо, не так уж и вкратце, если к окончанию монолога Амадо расставил чашки с кофе и стаканы с холодной водой.

— Бисквит, — бросил нумизмат, на этот раз на общепонятном. Мальчик послушно отправился за печеньем, а хозяин перевел глаза на Христофора, — но если вы, ваше величество, живы и другого коронованного и миропомазанного властителя у страны нет, то вы и являетесь ее государем.

Христофор только отмахнулся и сделал большой глоток кофе. Елим, знавший несколько больше того, что было позволено знать присутствующим, вновь перехватил нить разговора:

— Полагаю, этот вопрос династии должны решать между собой. Между ними нет войны и даже конфликта нет. То, что в России греческий патриарх короновал всероссийского императора, можно и не оспаривать, коль скоро патриаршего престола в стране уже более трехсот лет нет, не считая краткого нелигитимного периода в прошлом веке, — в случае возвращения государя Павла Федоровича эта коронация вообще не будет иметь значения, ну, в других вариантах — решать народу. И точно не мне, я гражданин итальянской республики.

— Княжества Тристецца, — подал голос Эспер, намекая на то, что Россия республиканским режимам традиционно не доверяет.

— Да, так же, как и независимого нейтрального Адриатического княжества Тристецца.

Меркати долго смотрел на Христофора, и ничто не отражалось на его лице. А думал он о том, что ведь вполне бы хорошая пара получилась из этого парня и дочки Клавдии, хоть она и постарше, хоть парень и знаменит своим блядством, но дочка тоже не ангелица с шестью крыльями. Жаль. Хотя, может, и спокойнее. Царей убивают без причины, а за кофе убивать странно бы… потом понял, что за такой кофе, как варит филиппинец на ладане, могут и туга-душителя прислать, — и ломать голову перестал.

Что-то делать надо было со всеми этими гостями. Солиды и византины как-то сразу померкли перед духовным взором нумизмата. И зачем он столько их нагреб, да еще по таким ценам? Хорошо, хоть кожаную коллекцию не разорил. Русское золото восемнадцатого века тоже цело. Юбилейные знаки Петра II… А что со вкладом этого самого байдара-гайдара? Не так уж много, но десять миллионов, и ведь ясно, что духу этого субъекта при императоре Павле в Москве не останется, у него свои мусульмане, личные, икарийские, Касимов взяли, теперь идут на Казань или куда там…

В помещение на негнущихся ногах вошел давешний сотрудник Меркати.

— Яков Павлович, немедленно включайте телевизор. Или что у вас там, интернет, и дайте сразу на экран, это всем будет интересно.

Понимая, что Матасов по пустякам не вломится, Меркати настолько быстро, насколько смог, включил ноутбук и перевел изображение на висящий на стене экран. Там среди ликующей толпы что-то двигалось к центру, кажется, по проспекту Федора Романова, бывшего Мира. Поверх толпы колыхалось море трехцветных и черно-желто-белых знамен, плыл маленький кортеж, и звучал из тысячи глоток клич:

— Слава императору Павлу! Павел у ворот!

XIX

20 АВГУСТА 2011 ГОДА

ТО ЛИ ДА, ТО ЛИ НЕТ,

БЕЗ ГАРАНТИИ

Хватит мучить читателя загадками: место, где числа нет, существовало.

Это планета, — чего уж там выдавать ее за неизвестно какие земли, это планета Протей. В небесах там были не только иные звезды, там даже Млечного Пути и того не имелось, и наклона земной оси не наблюдалось, поэтому весь год стояла то ли теплая весна, то ли нежаркая осень, и всегда что-то созревало, и всегда что-то зацветало. За тамошними звездами давно велся надзор, и составлены были их подробные карты, правда, лишь для Северного полушария, ибо само существование Южного там ставилось под сомнение. Полярная звезда этого мира, подобострастно названная астрономами «Сердце Павла II», была по приказу царя переименована в «Сердце Павла I», но постояла-постояла в небесах, скрылась и более не показывалась. Из средств дальнего передвижения имелся лишь аэростат, да и тот без разрешения Сосновского было не получить, а он разрешение давал раз в год после дождичка в четверг, и, хотя дождичек тут бывал, вот насчет четверга имелись сомнения: один еврей на Протее был, волчеуст, гораздый беседовать с волками всех разновидностей, Соломон Соломон-оглы из семьи Соломон, который как начинал молиться, так из любого четверга могла сотвориться суббота, хотя большой роли ни в жизни Кассандровой Слободы, ни в истории византийского кризиса евреи не сыграли.

Сколько суток прошло на Протее за те примерно сто десять, не то сто двадцать дней, как бежал в свой личный Таганрог правнук пращура Александра Благословенного, едва ли кто мог сказать с точностью несмотря на то, что миры были смежными, но точек соприкосновения у них было всего ничего, главное же то, что не совпадало время суток, человек при переходе попадал либо из темени в свет, либо наоборот.

Про свистопляску здешних расстояний, про трехметровых зебу с заячьими ушами, про двоякодышащих бобров, про лишние лосиные зубы и прочее, даже про здешние мухоморы можно было бы и не повторяться. Но если в России про дела Кассандровой Слободы знали человек пять-шесть и несколько существ из числа сверхъестественных, то в самой Слободе за российскими делами те, кому было позволено, смотрели с предельным вниманием. К примеру, двадцать лет варила Слобода мухоморы, превращая их в мелкий, похожий на сахарную пудру порошок, наварила его на целый город, но легко ли было перевезти его со всеми сложностями в Москву? Да и подобрать рецепты изысканного кремлевского стола, позволяющего после однократного угощения гостей избавиться сразу от всех? Необычная задача стояла перед токсикологами: отравить не хлеб и не вино, не уксус и не сахар, но абсолютно все, что окажется на столе. Антидот царь тоже копил несколько десятилетий. Хоть и не часто, но довольно регулярно доставал из желудков забиваемых чертей Богдан Арнольдович Тертычный безоары, которые после превращения в другой безвкусный порошок становились радикальным антидотом, нейтрализовавшим действие даже такого мощного яда, как протейский метамускарин. На вкус порошок из грибов был как глутамат натрия. Порошок из безоаров был на вкус от него неотличим.