...И гневается океан (Историческая повесть) - Качаев Юрий. Страница 14

— Ну-с, Александр Андреевич, — сказал он и вопросительно посмотрел на Баранова.

Тот развел руками:

— Штурм, батюшка, другого выхода не вижу. Стреляют они не шибко густо.

— Пороху ждут, — уверенно вставил Кусков. — В Хуцнов, я знаю, опять какой-то бостонец пришел. Вот они и надеются…

Будто подтверждая слова Кускова, с океана вскоре появилось большое каноэ. По приказу Лисянского на воду быстро спустили баркас. Повел его лейтенант Арбузов. Завязалась ружейная перестрелка, но она не причинила никакого вреда ни той, ни другой стороне. Каноэ оторвалось от преследователей и уходило к берегу. Баркас, неповоротливый и слишком тяжелый, безнадежно отставал с каждой минутой. Тогда с «Невы» ударило орудие. Первые два ядра легли немного в стороне. Третье угодило в самую середину каноэ, и над ним, словно над кузнечным горном, взметнулось оранжевое пламя. Через секунду ахнул взрыв. Сквозь водяной обвал мелькнули обломки. Кусков оказался прав — на каноэ везли в крепость порох.

С разбитой лодки Арбузов подобрал шестерых колошей, из которых двое были тяжело ранены и вскоре померли.

ГЛАВА 16

Издали при входе в Авачинскую губу видны пять шатровых сопок, одна из которых еще дышит огнем и носит название Горелой. Сопки открываются с моря раньше берега, тоже, впрочем, гористого.

«Надежда» входила в устье перед полуднем, пользуясь слабым ветром, С восточной стороны на каменном утесистом мысе чернела башня маяка. Оставив слева Старичков остров (по имени морских птиц, в великом множестве вьющих на нем гнезда), «Надежда» проскользнула в гавань Св. Петра и Павла.

С западной стороны гавань была укрыта скалистым узким полуостровом, с юга ее отгораживала отлогая галечная коса — кошка. На кошке стояло десятка два обывательских изб, а между ними шалаши на высоких сваях. На самом берегу виднелись казармы, складские постройки, деревянная церковь и дом коменданта.

Здесь «Надежде» предстояло сделать срочный ремонт. Переход из Балтики на другой край земли был нелегким и длился он год без двенадцати дней; поэтому Крузенштерн решил не только поменять оснастку, но и заново проконопатить корпус корабля, чтобы через полмесяца отплыть в Японию. Вышло, однако, иначе.

Губернатора Кошелева в Петропавловске не оказалось (он был в Нижнекамчатске), а без его содействия «Надежда» не могла получить никаких свежих продуктов, в особенности мяса: от местных цен волосы вставали дыбом.

Резанов, не теряя времени, отправил нарочного к губернатору с просьбой прибыть как можно скорее. «Как можно скорее» означало все равно не меньше трех-четырех недель: между Петропавловском и резиденцией губернатора лежало семьсот верст дикого сибирского бездорожья.

А пока приходилось довольствоваться свежей рыбой. Рыбы было столько, что из-за нехватки и дороговизны соли ее заквашивали прямо в ямах. От ям по всей гавани несло страшным зловонием. Обожравшиеся собаки маялись животом, а чайки и старички не могли летать.

Наконец приехал Кошелев. Он оказался весьма радушным и деятельным человеком, но и ему, несмотря на огромную власть, пришлось хлебнуть немало хлопот, прежде чем на «Надежду» было доставлено все необходимое: огородные овощи, бочки черемши, соленая оленина, дикая птица и семь живых быков (два из них принадлежали самому губернатору). Вся Камчатка была поставлена на ноги, чтобы снабдить едой один-единственный корабль.

Шестого сентября под прощальный салют крепостных пушек «Надежда» снялась с якоря.

Во все время плавания погода держалась дождливая и бурная, с редкими лунными ночами. По скулам и бортам «Надежды» молотила сильная беспорядочная зыбь.

Вблизи берегов Японии ртуть в барометре упала настолько, что ее не стало видно. Ниже двадцати семи с половиной дюймов делений уже не было. Крузенштерн, наслышанный о свирепых японских тайфунах, держался настороже.

Ветер, постепенно усиливаясь, превращался в ураганный. Внезапно стало темно, как в замурованной пещере. Налетевший шквал ударил по кораблю с такой яростью, что штормовые стаксели [43], под которыми шла «Надежда», лопнули, разорванные в клочья. Поставить штормовую бизань [44] не удалось, и корабль остался без единого паруса во власти ревущего моря. Каждое мгновение могли полететь мачты, и Крузенштерн отдал приказ держать наготове топоры. Бывалый и храбрый человек, не раз смотревший в лицо смерти, участник сражений со шведами и французами, моряк, штормовавший у берегов Канады, Индии, Барбадоса, Суринама и Китая, капитан-лейтенант Крузенштерн впоследствии признавался:

«Буря несла корабль прямо к берегу, и мы находились уже не в дальнем расстоянии от оного. Я полагал, что ежели сие продолжится до полуночи, то гибель наша неизбежна. Первый же удар о камень раздробил бы корабль на части, причем жестокость бури не позволяла иметь никакой надежды к спасению… При скорой перемене ветра ударила жестокая волна в заднюю часть корабля нашего и отшибло галерею с левой стороны, Вода, влившаяся в каюту, наполнила оную до трех футов. Перемене ветра предшествовал штиль, весьма краткое время, по счастию, продолжавшийся, во время которого успели мы и поставить зарифленную, штормовую бизань, дабы можно было хотя некоторым образом держаться к ветру».

Только в полночь ураган начал стихать, и в барометре показалась ртуть. Несмотря на то, что в Петропавловске «Надежда» была заново проконопачена, в трюмах открылась течь, и помпы работали непрерывно. Корабль все еще сильно болтало, и Крузенштерн похвалил себя за предусмотрительность: несколько дней назад он распорядился забить взятых из Петропавловска быков. Животные, несомненно, издохли бы, не выдержав такой качки.

Следующий день был погожим. Матросы чинили изувеченный такелаж и радовались солнцу. По случаю спасения корабельный священник отслужил благодарственный молебен Николаю-угоднику.

Ночью по всему японскому побережью горели россыпи огней, иногда показывались лодки, освещенные бумажными фонариками, но ни одна из них не осмелилась приблизиться к незнакомому кораблю.

ГЛАВА 17

Подняв русский флаг, «Надежда» медленно вошла в Нагасакский залив. Тотчас на нее прибыли два офицера и по-голландски осведомились, с какой целью появился здесь инодержавный корабль. Выслушав объяснения о посольской миссии Резанова, японцы попросили капитана написать несколько слов по-русски. Крузенштерн пожал плечами, но просьбу выполнил. Один из офицеров взял листок и уехал на берег. Другой остался, чтобы проводить «Надежду» до якорной стоянки на внешнем рейде. Во внутреннюю гавань, пояснил он с улыбкой, могут войти лишь те суда, у которых есть разрешение губернатора.

Через какое-то время от берега отвалила пузатая барка, украшенная флагами и занавешенная полотнищами бело-голубого шелка. Она двигалась к «Надежде» под громкие крики и удары литавр. В такт им взлетали и опускались длинные весла гребцов.

Посланец губернатора явился с большой свитой высокопоставленных чиновников и целой оравой толмачей. В свите было двое голландцев. Лицо одного из них показалось Резанову чем-то знакомым.

Посланца пригласили в приемную каюту, и он уселся на софе, положив ногу на ногу. Слуги зачем-то зажгли перед ним фонарь, хотя было совершенно светло, и поставили курительный прибор, состоявший из трубки, вазы для пепла и плевательницы. Резанов сел в кресло напротив чиновника, а несколько японских толмачей опустились на колени перед софой. Остальные продолжали стоять, в том числе и голландцы.

— Что же вы, господа? — обратился к ним Николай Петрович. — Прошу в кресла.