Кольцо Анахиты (СИ) - Рябинина Татьяна. Страница 11

Я одернула платье, вдела в уши жемчужные серьги, заправила за ухо выбившуюся из прически короткую каштановую прядь. Хороша Маша, то есть Света, но вот только одинокая, безработная приживалка подруги-графини. И никаких перспектив. Просто тьфу.

Интересно, подумала я, продолжая разглядывать себя в зеркале, у них тут есть гонг, или надо самим следить за временем. В ту же секунду раздался странный звук, похожий на отбиваемые корабельные склянки. Я подхватила пакет с водкой, подумала, стоит ли брать с собой телефон, но не стала. Еще один беглый взгляд на свое отражение — и вот я уже спускаюсь вниз по лестнице. И снова чувствую, что на меня кто-то смотрит…

==========================================

Последний раз я видела Питера на их с Люськой свадьбе почти два года назад. С тех пор он не то чтобы постарел, но несколько погрузнел, а залысины, вроде бы, только что наметившиеся, успели прогрызть в его шевелюре основательные борозды. Теперь он был похож то ли на более взрослую и располневшую версию принца Уильяма, то ли на известного английского актера, вечно играющего в сериалах рефлексирующих недотеп. Он шумно расцеловал меня в обе щеки и не менее шумно порадовался «Столичной», пообещав наделать из нее Screwdrivers [22] со льдом.

Мы сидели за длинным столом, Питер во главе, мы с Люськой рядом, друг напротив друга. На Питере был темно-серый костюм с голубой рубашкой и галстуком в тон, на Люське — вишневое платье из мягкой, слегка поблескивающей ткани. Белая скатерть покрывала только наш кусочек стола, непокрытое темное дерево уходило куда-то в бесконечный полумрак: из двух люстр горела лишь одна, над нами.

Я развернула салфетку, с сомнением посмотрела на множество загадочных ножей, вилок, ножичков и вилочек. Люська подмигнула: мол, не дрейфь, смотри на меня. Но я боялась вовсе не перепутать порядок и назначение приборов, поскольку перед отъездом старательно проштудировала книгу по этикету. Смущало другое: а вдруг мишленовский мистер Саммер изобрел что-то настолько загадочное, что я, хоть и возьму правильную вилку, не буду знать, как именно это есть. Однажды в парижском ресторане я уже пыталась намазать на хлеб запеченный камамбер…

Мистер Джонсон, надевший по случаю обеда черный пиджак, галстук и белые перчатки, наблюдал за процессом. Все тот же молодой человек, тоже в пиджаке и перчатках, предлагал нам всевозможные блюда, накладывал их на тарелки и подливал вино. Еще один мужчина, постарше, надо понимать, помощник повара, приносил блюда с кухни и уносил обратно грязную посуду. Все было потрясающе вкусно, хотя иногда я не могла понять, что именно ем, а спросить стеснялась.

Когда лакей (а если исходить из штатного расписания, это был именно лакей по имени Томми) в очередной раз предложил мне нечто запеченное, я представила, как эта троица будет стоять у меня над душой три раза в день… нет, два, потому что завтрак без слуг. Видимо, эмоции так явно отразились у меня на лице, что Люська сказала, привередливо ковыряя филе палтуса:

— Когда я здесь одна, обычно ем без слуг. Они все приносят и оставляют на буфете, а я накладываю и уношу в жральню, к телевизору. Слуги знают, но делают вид, что не знают. А я знаю, что они знают, но тоже делаю вид, что не знаю.

— I like eating in the zhralnya too [23], - шепотом поведал страшную тайну Питер, который хоть и не заговорил по-русски, но понимал если не все, то очень многое.

Мы переглянулись, как трое заговорщиков.

— А мне можно? — спросила я.

Питер со значением обернулся к дворецкому, тот подошел и почтительно наклонился. Питер что-то прошептал, мистер Джонсон посмотрел на меня и кивнул. Люська тоже повернулась к нему, и дворецкий передвинулся, чтобы выслушать ее шепот. Потом снова посмотрел на меня и снова кивнул. Я почувствовала себя лошадью на базаре — всегда неприятно, когда знаешь, что о тебе говорят, но не слышишь, что именно.

После обеда Питер в библиотеку не пошел. Сигары он не курил — и вообще не курил, а пить бренди мог и в нашем обществе. Слуги собрали посуду, подали кофе и десерт. Впрочем, для десерта у меня места уже не осталось, поэтому я ограничилась рюмкой Grand Marnier [24]. Мы долго еще болтали, Люська переводила, когда я путалась в английских словах или не понимала Питера. Они наперебой уверяли меня, что месяц пройдет быстро, я получу большое удовольствие, заодно подтяну английский, а потом они вернутся и устроят мне массу всевозможных развлечений.

Огромные напольные часы в углу пробили половину одиннадцатого, и я поняла, что сейчас усну прямо за столом.

— Пора ложиться, — сказал Питер. — Завтра вставать в пять утра.

— Свет, мы не будем тебя будить. Я позвоню из Парижа. И еще будем каждый день говорить по скайпу. А сейчас да, пора, — поддержала Люська.

Кто бы спорил! У меня так слипались глаза, что я еле соображала, куда иду. Да и выпила очень даже немало, а уж крепкий ликер с кофе и вовсе меня добил. Я из тех, кого кофе вечером не возбуждает, а наоборот усыпляет.

Мы поднялись по лестнице, на площадке Люська обняла меня, Питер снова расцеловал в обе щеки, мы пожелали друг другу спокойной ночи, я им — удачной поездки, и за ними захлопнулась дверь спальни. Я пошла было в свою сторону — и…

И снова, уже в третий раз, почувствовала все тот же пристальный взгляд. В этом не было ничего страшного, скорее, странное. Или я уже сплю на ходу?

Я обернулась. Перегоревшую лампочку поменяли. Коридор был пуст. В глаза плеснуло знакомой яркой синью. Ступая на цыпочках, я пошла обратно. С крайнего портрета, висевшего напротив двери Люськиного будуара, прямо мне в глаза смотрела молодая темноволосая женщина в синем переливчатом платье.

Днем я рассмотрела за оконным стеклом только смутный силуэт, но не сомневалась — это она. Сон мгновенно улетучился. Хмель, кажется, тоже.

Света, а ты знаешь, что это такое свойство портретов анфас — кажется, что они смотрят прямо на тебя и следят за тобой?

Света, а ты знаешь, что раньше в коридоре было темно, и ты даже не подозревала, что там есть этот портрет?

И, кстати, Света, что за несуществующий портрет ты видела в несуществующем окне, а?

Когда-то очень давно я серьезно увлекалась историей костюма и даже подумывала о том, не стать ли дизайнером одежды, но с шитьем у меня не очень ладилось, так что не срослось. И все равно мне достаточно беглого взгляда на портрет, чтобы приблизительно определить по одежде если не страну, то хотя бы время. На этом портрете явно была дама все той же тюдоровской эпохи. Точнее — примерно середины XVI века.

Избегая смотреть таинственной незнакомке в глаза, я изучала детали ее наряда. Расширяющиеся книзу съемные рукава, узкий лиф с коротким мысом и прямоугольным вырезом, под которым жесткий корсет, лютый враг женской груди. Маленький бюст он стискивал до полного визуального исчезновения, и только у пышногрудых дам что-то соблазнительно круглилось и выглядывало из-под выреза. Зато лиф без единой морщинки. Из-под разреза верхнего узорчатого платья-гауна видна матово-синяя юбка нижнего платья-котта. Такие наряды носили знатные дамы при Генрихе VIII, точнее, при его шести женах — тон при дворе задавала именно королева. Нет, последнюю, Екатерину Парр, можно исключить, при ней уже начали входить в моду двойные рукава с широченными буфами, закрытые лифы с длинным мысом и всевозможные причудливые воротники, которые при королевах Марии и Елизавете станут просто чудовищными.

Хотя первую, Екатерину Арагонскую, тоже можно отбросить. Она предпочитала строгие чепцы-турэ, домиком закрывающие волосы, и вместе с ней, разумеется, их носили все ее придворные дамы. А у женщины на портрете френчхуд — французский чепец-полумесяц с сетчатой вуалью, да еще сильно сдвинутый на затылок. Такую моду ввела вторая жена Генриха, Анна Болейн, которая много времени провела во Франции. Конечно, при дворе английское платье причудливо соседствовало с французским, венецианским и даже немецким, но, позируя для портрета, дамы обычно старались одеться не в последний писк моды, а во что-то более традиционное.