От Каина (СИ) - Верт Александр. Страница 36

Сам себя не понимая, Каин не хотел никого видеть и, в то же время, содрогался от того, что был совсем один. Однако не покидал своей комнаты, игнорировал отца, который то и дело подходил к двери, давая почувствовать свое присутствие, а после исчезал, не видя готовности разговаривать.

Чаще всего Каин вспоминал Люцифера. Он думал о падшем, понимал, что тот наверняка беспокоится из-за отсутствия друга, но ощущал себя недостойным внимания добрых зеленых глаз.

Жертвой он себя не чувствовал. Слово «жертва» в его сознании не возникало, только гнев и какое-то странное вязкое отчаянье с ощущением грязи в каждой клетке собственного «Я». Он уже не один раз погружался с головой в горячую воду и раздирал собственную кожу, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства, но это ему не помогало. Он только содрогался от боли, что горячая вода причиняла ранам, и не мог даже плакать, а потом запирал комнату и рывком забирался на стремянку, прихватив с собой палитру. Брал кисточку и дрожащими руками клал краску на подготовленный для нее потолок.

Никогда прежде он не занимался росписью, тем более потолков, однако подошел к делу с дотошностью профессионала. Изучив не одну книгу, Каин тщательно подобрал раствор, которым покрыл каменный потолок, прежде чем взяться за краски, а после долго подбирал каждый оттенок. Художником он не был и раньше рисовал лишь схемы, чертежи и лишь изредка анатомические наброски. Все это было нужно для его обучения, а теперь из него рвалась художественная страсть. Он хотел показать небо, настолько реальное, насколько только можно было себе представить. Он избирал зелень так, словно надеялся вдохнуть в нее чувство свежести, а красные тона так, словно это должна была быть живая кровь, а не краска. При этом до последнего момента он и сам не знал, что собрался рисовать над своей головой в этой комнате в самом центре ада. И даже стоя на стремянке со всей палитрой синих тонов, касаясь кистью потолка и оставляя первый полупрозрачный мазок, он не понимал, чего ждет.

Синее небо над его головой очень быстро засияло тем светом, что он видел лишь однажды. Таким небо бывает лишь в горах, когда кажется, что, протянув руку, можно дотянуться до облаков. Тогда он улыбался и дрожащими руками создавал листья поверх этой синевы.

С каждой линией ему все больше хотелось разрыдаться, но ни одной слезинки не появлялось на ресницах. Он просто продолжал работать, постепенно забывая о странном чувстве на коже, о ране на руках, о еде и сне, о времени и людях. Над его головой высились яблони с огромными плодами, как в детстве, а над ними небо с явным бесконечным светом. И так хотелось протянуть руку еще выше, но камни не позволяли подобного.

Не спеша, с любовью, он выводил каждую линию. Поднимал кисть, касался ей потолка, клал тонкие мазки один за другим, постепенно выводя нужный тон и форму.

Когда алая капля сорвалась и упала на его щеку, он испугался. И в один миг вспомнил все. Его сердце охватила паника, будто это была не капля краски, не бусинка жалкого раствора, а голос боли и отчаянья. В тот миг ему казалось, что сильные руки вновь сомкнулись на его горле. Он задрожал и чуть не рухнул со стремянки, но взял себя в руки, даже не вытер краску со своего лица, поднял глаза к рисованному небу, а дальше, словно гордец, продолжал свою работу с явным вызовом и дьявольской усмешкой.

Когда роспись была завершена, Каин подобрал серые тона, подобные цвету стен, и обрамил ее так, словно кто-то разрушил потолок, открыв новые виды. Тогда он отбросил краски, захлопнул книжки и лег на пол.

Над ним было небо и ему казалось, что он слышит шум ветра. Трава касается его кожи, а из хижины доносится запах свежело хлеба.

Если бы он был обычным мальчиком двенадцати лет, он умер бы еще ночью, не дожив до утра, а если бы дожил, то непременно умер бы днем. В холодную воду непременно упало бы мертвое тело.

Он поднимал руку, стараясь достать до синевы, но тут же вспоминал, что Бога нет, особенно в аду. В тот же миг возникал оскал, а протянутая рука превращалась в кулак.

Теперь Каин точно знал, что настало время его мести. Мести, которая избавит его от мерзкого чувства собственного унижения, ибо только кровь того человека может смыть с него это. Тогда можно будет стереть эту глупую детскую слабость со своего потолка!

Именно с этим чувством Каин встал и покинул комнату, прихватив с собой плащ отца.  Столкнувшись с Кагитором в коридоре, он швырнул ему этот плащ в лицо. Алая слеза из краски по-прежнему была на щеке Каина, словно говорила, что ничего не закончилось.

− Идем со мной, − сказал Каин холодно, ускоряя при этом шаг.

Спокойное лицо Кагитора не изменилось, он поймал плащ, набросил на собственные плечи и последовал за сыном, ожидая его дальнейших слов. Только Каин молчал, нетерпеливо переходя из зала в зал, пока не распахнул дверь оружейной, стены которой хранили мечи прежней истории.

Застыв на мгновение, он шагнул к клинкам, стараясь выбрать тот, что ему действительно подойдет.

− Какой из них покрепче? - спросил он у отца, оставшегося у двери.

− Они все хороши, в конце концов, здесь лишь лучшие, − спокойно ответил Кагитор.

Каин лишь усмехнулся и выхватил тонкий изящный клинок, словно созданный для детской руки. Он направил его на отца.

− Ты ведь знаешь, что я планирую сделать? - спросил Каин, смеясь.

− Я не заглядывал в твои мысли.

Каин усмехнулся и небрежным движением вернул оружие на место.

− Он слишком пафосный для моего дела, − проговорил он, изучая другие мечи. - Нужно что-то под стать тому человеку, что-то столь же мощное и уродливое в своей силе.

Он сделал несколько шагов и вновь посмотрел на отца.

− Я собираюсь заставить его молить о пощаде, и когда он будет валяться в моих ногах, я убью его, − заявил он решительно.

Вот только в конце фразы голос его задрожал. Его решительность явно таяла. Он посмотрел на отца уже другими глазами, скорее напуганными, а лицо Кагитора так и не изменилось. Оно все еще было спокойным.

 − Ты не станешь меня останавливать? - удивился Каин.

− Я же говорил, что не буду указывать.

Его голос был прежним, но взгляд, непривычно внимательный и мягкий, следил за каждым движением сына. Каин оскалился и схватил один из самых больших мечей. Ему хватило силы сделать финт, хоть это был тяжелый двуручный клинок с зубчатым лезвием, но как же странно это массивное оружие смотрелось в руках ребенка.

− Я планирую убить человека! Душа которого явно твоя, а ты говоришь что...

− Хватит! - перебил его Кагитор. - Я не буду тебя останавливать. Если ты хочешь услышать, что твое решение не верно, значит, ты можешь сказать себе это сам.

Это был первый раз, когда Кагитор чуть повысил на него голос. Впервые он говорил с ним суровым тоном, по сути, наказывая словами. Каин чувствовал это в его голосе, но разум его приходил в смятение. В конце концов, часть его действительно хотела, чтобы его удержали, другая же часть искала поддержки. Он опустил и меч, и голову. Вздохнул громко, отчаянно, слушая эхо своего дыхания, скользящее по пустому залу.

− Прости, но можно я останусь один, − прошептал Каин нерешительно.

− Конечно, − ответил ему спокойный голос.

Каин не поднимал глаза, только слышал шаги и скрип двери.

 − Делай все что сочтешь нужным, − сказал Кагитор уходя.

Дверь закрылась, и Каин в очередной раз остро испытал чувство страха. Дыхание перехватило, словно рука вновь сдавила горло. Он выронил меч и задрожал, не понимая, что ему делать.

Хотелось разрыдаться, но слез не было и, отчаянно падая на колени, Каин с болью впивался пальцами в собственные плечи, желая не видеть перед глазами насмешливое лицо того наглого человека и не чувствовать боли в каждой клеточке своего тела...

Глава 31

Глава 31 - Не охлажденная месть

− Это было одно из самых трудных решений, − проговорил Каин, когда зал в аду снова рассеялся. - Пока я расписывал потолок, прошло больше  трех месяцев. Еще около месяца я решал, что мне делать. А после долго искал то место, менял свое решение, вновь запирался в комнате. Пару раз приходил к лавке чудес в надежде, что разговор с Люцифером мне поможет, но в итоге не решался войти. В конце концов, прошло полгода, и только тогда я пошел мстить.