Легенды о старинных замках Бретани - Балобанова Екатерина Вячеславовна. Страница 18

Прошло еще несколько лет, и Роже почти совсем ослеп. В один прекрасный день опять сел он на своего коня и, с верным соколом на плече, отправился в Париж искать исцеления от слепоты. Дошли до него слухи, что настали наконец лучшие времена, и гугеноты без опасения могли показываться даже в Париже.

Грустный и одинокий среди шумного города, печально сидел он у окна своей комнаты в Париже и прислушивался к шуму, доносившемуся к нему с улицы. Там слышался топот бегущих людей, крики и звон оружия. Встрепенулся Роже: то, казалось ему, были победные крики, — крики гугенотов, для которых настал наконец день освобождения. Волнением и радостью забилось сердце Роже; не мог усидеть он на месте, — схватил он свой меч и, спотыкаясь, ощупью спустился с лестницы. Там окружила его густая толпа и понесла с собою из улицы в улицу. Кругом него люди сталкивались и бились, раздавались молитвы и проклятия, звенело оружие, и Роже, слепой старик, не чувствуя своей слепоты и дряхлости, вместе с другими несся вперед, размахивая своим мечом. Казалось, глаза его прозрели, и перед ним, за окружавшей его толпой, открывалась просторная, залитая солнечным сиянием площадь: там не было уже ни свалки, ни смятения, его собратья, гугеноты, одержали победу и торжественно водружали высокий белый крест. И старик Роже, полный восторга и радости, спешил туда, — к этому символу вечной жизни и освобождения, а верный сокол не переставал кружиться над его головой.

Не успело еще склониться к западу солнце, как улицы Парижа были затоплены кровью и загромождены телами убитых гугенотов, и между ними лежал старик Роже, а верный сокол, сидя на фронтоне соседнего дома, не спускал глаз с тела своего убитого господина.

Ночью подобрали тела убитых, нагрузили их на барки и спустили вниз, по Сене, до земляных бастионов Парижа. И вдоль берега бежала тревожная толпа людей, потерявших своих близких в этот злополучный день междоусобной резни в Париже, когда пришло известие об убийстве доброго Генриха IV, — толпа, спешившая вперед, чтобы поискать их тел среди убитых; туда же несся и сокол, не отставая от зловещей барки.

Но вот, барка пристала к берегу, тела убитых были вынесены и положены рядами на зеленом прибрежье, и люди, прибежавшие вслед за баркой, с горем и слезами стали разыскивать своих близких. Многие узнавали своих родных и друзей и брали их с собою, чтобы похоронить в отдельной могиле, но много осталось тел, никем не признанных, и всех их должны были похоронить вместе в общей могиле.

Среди этих непризнанных тел лежало и тело Роже де Понтарека, но верный сокол, узнав его, спустился прямо на грудь своего господина.

— Эта птица узнала своего хозяина! — с удивлением говорили люди.

— Нельзя хоронить этого старика в общей могиле, — решили все, — у него был верный друг, не покинувший его даже в смерти и прилетевший вместе с другими искать его тела.

И для Роже приготовили отдельную могилу, но было трудно опустить в нее его тело, — сокол с отчаянной смелостью защищал труп своего господина.

Долго потом видали там эту странную птицу, — неподвижно сидела она на высоком белом кресте, поставленном на безвестной могиле. Но миновало лето, и к зиме вернулся сокол в замок Понтареков, и, увидя его, старый привратник понял, что не стало его господина. С тех пор сокол всюду неотступно летал за привратником и его собакой, но никогда не садился к нему на плечо и никогда не влетал в комнату своего старого друга.

Умер привратник, и сокол стал летать за его собакой, а когда и собаки не стало, он один оставался жить в пустом замке и целыми днями сидел на высокой стене и серьезно смотрел вдаль.

Не одна сотня лет прошла с тех пор. Замок стоит необитаемый, род Понтареков пресекся. Каждая осенняя и зимняя буря грозит сокрушить его ветхие стены, но внутри него кипит шумная жизнь: веселые скворцы давно поселились в его башнях, а ласточки прилепили вдоль стен свои гнезда. Только сокол, как говорят, по-прежнему одиноко сидит на высокой стене, и окрестные жители уверяют, что это все тот же сокол, что принес когда-то весть о смерти Роже де Понтарека.

Осенью и зимой печально завывает ветер в развалинах замка и в вершинах деревьев старого, заглохшего парка, словно поет он безотрадную похоронную песню. Но зато весной и летом куда как привольно в густой, заросшей чаще! Всякой Божьей твари кишит здесь видимо-невидимо, и от зари до зари неумолчно звенит веселый птичий гам. И никого не пугает здесь тень старого сокола, что одиноко сидит на высокой стене ветхого замка и задумчиво смотрит вдаль.

КИПАРИС

На большой проезжей дороге, ведущей от Кемпера к Черной горе, виднеются развалины старинного замка или дома с башнями, остроконечной кровлей и рвом, через который когда-то был перекинут подъемный мост. Развалины окружены густой зеленой чащей, — видимо, остаток большого сада, спускающегося к пруду, давно уже успевшему превратиться в болото. Чаща эта — любимое местопребывание грачей, отчего и все это место получило название «Грачиного гнезда».

Еще в царствование Анны Бретонской, бывшей женою Людовика XII, в Грачином гнезде поселился старый французский дворянин по фамилии ла Круа. Приехал он с женой и целой свитой слуг; а сколько навезли они всякого добра, — так это было даже удивительно!

Принялся ла Круа устраивать Грачиное гнездо, — украшать замок, разводить сад… И как раз посреди сада посадил он ветку кипариса.

— Зачем посадил ты кипарис? — заметила ему жена. — Это дерево растет очень медленно, и мы с тобою так уже стары, что нам, конечно, не суждено видеть его даже небольшим деревцом. Наш же единственный сын, дорогой наш Жозеф, вряд ли когда-нибудь заглянет сюда после нашей смерти: он не променяет корабля на замок, жизнь моряка — на жизнь помещика.

— Что нам загадывать так далеко? Я надеюсь, что кипарис все-таки вырастет настолько, что даст по хорошей ветке для наших гробов. Пускай же он растет себе на здоровье, пока не погибнет последний потомок нашего рода.

— Нехорошо класть такой завет, когда сажаешь дерево, — с неудовольствием возразила госпожа ла Круа, и разговор прекратился.

Прошло еще несколько лет, и Господь призвал к себе и старика, и его жену. В один и тот же день при торжественном звоне колоколов вынесли их тела из замковой часовни и понесли на кладбище, и на гробах действительно красовались две кипарисовые ветви. Покойников провожали все бедняки околотка, — очень уж были они добры ко всем нуждающимся и несчастным.

Дом заколотили, и сад понемногу совсем заглох, но кипарис продолжал расти и зеленеть, несмотря на все это запустение.

Вскоре дошло известие, что сын стариков, Жозеф ла Круа, вернулся-таки из морского плавания, но с корабля проехал прямо в королевский дворец, не заглянув даже в опустевший свой замок, а вслед за тем узнали и о том, что он женился на графине де Латур, самой красивой и богатой из придворных дам, у которой было столько наследственных замков по всей Франции, сколько было деревьев в саду Грачиного гнезда. Так и забыл маркиз де ла Круа свой родной дом и сад, где одни только грачи несметными стаями носились над деревьями и криком своим нарушали торжественную тишину. Кипарис же рос и зеленел по-прежнему.

Прошло лет двести, и даже память о ла Круа почти совсем исчезла среди окрестных жителей; замок по-прежнему стоял мрачный и суровый среди зеленой чащи заглохшего сада, грачи по-прежнему носились несметными стаями, и кипарис рос и зеленел как и в старые годы. Но в замке была новость: приехал домой маркиз де ла Круа, последний потомок старого французского дворянина, посадившего в саду своем зеленый кипарис. Приехал он верхом в сопровождении одного только слуги; в замке же не нашел он никого, кроме пастуха, жившего там со своею собакой. Ни о каких богатствах теперь уже не было и помину.

Этот маркиз де ла Круа был уже человек пожилой, но здоровый и сильный, а притом и разгульный. Целые дни проводил он на охоте, гоняясь за лисицами и зайцами и топча при этом поля соседних фермеров, за что постоянно судился и столько переплатил пени за потравы, что окончательно разорился. В замке запустение было ужасное: все покоилось под густым слоем пыли, всюду насела паутина, стекла были повыбиты, крыша кое-где совсем провалилась. В давно запущенном и наконец совершенно заглохшем саду репейник да лопух вытеснили все садовые цветы; бузина и терновник заглушили поросль молодых деревьев. Один только кипарис рос и зеленел по-прежнему.