История Востока. Том 2 - Васильев Леонид Сергеевич. Страница 24

Начнем с того, что природно-климатические условия Юго-Восточной Азии – как ее островного мира, так и горных долин большей части Индокитая – не были слишком благоприятны для развития цивилизации. Далеко не случайно она, несмотря на обнадеживающие признаки далекого неолита и раннего бронзового века, стала формироваться в этом регионе лишь на рубеже нашей эры, да к тому же за счет энергичной культурной диффузии извне, в основном из Индии. Собственно, тропики и сейчас не считаются климатической зоной, благоприятной для энергичного развития активной производительной деятельности. Не лучше обстояло дело с этим и в прошлом, что не могло не оказывать своего воздействия как на темпы развития, так и на размеры цивилизационного пласта здесь. Можно добавить к этому, что если мигранты из Индии и несли с собой элементы развитой цивилизационной структуры, то местное население приспосабливалось к ней не слишком быстро, чему в немалой мере способствовали и непрекращавшиеся долгое время миграционные потоки с севера – потоки, чуждые индуизму и буддизму и потому далеко не сразу усваивавшие элементы индо-буддийской цивилизации, что, конечно, не содействовало ни убыстрению темпов цивилизационного развития, ни наращиванию мощи цивилизационного пласта в странах Юго-Восточной Азии.

Словом, далеко не случайным следует считать то, что очень многие районы Юго-Восточной Азии – будь то север Бирмы, Лаос или острова Индонезии типа Сулавеси и Калимантана, наконец, Филиппины – вплоть до сравнительно недавнего времени находились на первобытном либо полупервобытном уровне, будучи лишь едва затронутыми влиянием внешней по отношению к ним цивилизации. И хотя на этом фоне выгодно выделялись более развитые районы типа Явы, Суматры, а также побережья Индокитая, общая картина цивилизационного освоения региона не становилась от этого чересчур радужной. В цивилизационном плане страны региона развивались за счет воздействия извне, не имея либо имея недостаточно собственных потенций для такого рода развития. В принципе это не столь уж необычная картина для истории. Очаговый характер возникновения и развития цивилизации с последующей экспансией ее вширь нормален и фиксируется с глубокой древности, что было показано, в частности, в первой части данной книги. Но из этой бесспорной посылки далеко не часто делаются необходимые выводы. Иногда выводы такого рода даже замалчиваются либо оспариваются под тем благозвучным предлогом, что подобная постановка проблемы принижает национальное достоинство тех или иных народов, например населения Африки южнее Сахары. Конечно, гораздо благозвучнее утверждение, что народы любого района мира сами все для себя создавали с глубокой древности, а не были в положении заимствовавших чужие достижения, в частности чужую цивилизацию. Но что делать, если дело обстояло именно так?! Переписывать историю, жертвуя истиной ради показного благозвучия?

Что касается Юго-Восточной Азии, то здесь дело обстояло, как только что было упомянуто, именно так: основы цивилизации были получены извне и медленно, на протяжении долгих веков, с большими либо меньшими успехами они усваивались, а порой и утрачивались, как то весьма заметно в той же Индонезии. Теперь несколько слов о том, какие именно цивилизапионные основы усваивались и как шел процесс усвоения, что он давал местным обществам.

Индуизм был здесь древнейшим и во всяком случае общим почти для всех цивилизационным пластом, от Цейлона до Филиппин. Только, пожалуй, для Северного Вьетнама, с III в. до н. э. оказавшегося под сильным культурным воздействием Китая, следует сделать исключение: здесь заимствованным чуждым цивилизационным пластом, усваивавшимся на протяжении тысячелетий, было конфуцианство. Конфуцианство, как о том специально пойдет речь в интересующем нас плане ниже, при анализе взаимодействия традиционных структур народов Дальнего Востока и колониализма, имело ряд черт и признаков, которые способствовали созданию внутренне крепкой структуры, эффективно функционировавшей при сильном централизованном правительстве и не изменявшей свой стереотип существования при отсутствии сильной центральной власти, когда ее функции брали на себя социальные корпорации, внутренне также чрезвычайно прочные и основывавшиеся на железной дисциплине их членов. Что же касается индуизма, то его внутренняя прочность обусловливалась существованием системы каст, без которой она исчезала. Каст нигде к востоку от Индии и Цейлона практически не было, отсюда и результат: индуистский пласт, несмотря на спорадическое усиление его значимости за счет новых мигрантов из Индии, быстро таял, мало что оставляя после себя.

Буддийский пласт проник в Юго-Восточную Азию почти параллельно с индуистским и распространялся на той же территории. Но что показательно: если в Индии противостояние индуизма и буддизма в начале нашей эры завершилось сравнительно быстрым, полным и, что существенно, мирным поражением буддизма, то здесь было как раз наоборот: индуизм таял, а буддизм оставался, занимая его место. Что же было характерно для буддистского цивилизационного пласта, да к тому же наложенного на пусть таявший, но все же имевший место в прошлом индуистский? В нем оставались существенные элементы мировоззренческой культуры с ее установкой на поиски спасения вне феноменального мира и с ее культом этическо-кармической нормы. Эти элементы усиливались за счет наложения буддизма на индуизм (они были общими для обеих доктрин), но из буддизма к ним прибавлялись принципы социального равенства и справедливости, близкие по духу к аналогичным представлениям первобытных эгалитарных обществ. Первобытность была для многих стран Юго-Восточной Азии и в I тысячелетии н. э. достаточно близка, а наложение на нее буддизма при таявшем кастовом антиэгалитарном индуизме приводило к усилению эгалитарных идей, в том числе и к социальной готовности обществ постоять за эти идеи в случае необходимости.

Сильной административно-политической власти обычно не способствовали ни индуизм, ни буддизм (иное дело, как упоминалось, конфуцианство). И хотя порой в Индонезии возникали большие империи, такие, как Маджапахит, они, подобно тому, что имело место и в Индии, быстро гибли, не имея достаточного запаса внутренней прочности и активно поддерживавшей их социальной опоры. Несколько иначе, но в целом примерно так же обстояло дело с исламскими государствами.

Мусульманство проникло в Юго-Восточную Азию поздно, хотя и распространилось там быстро. Но позднее проникновение, да еще не в виде завоевания, которое несло бы с собой готовую, веками складывавшуюся и потому хорошо институционализированную структуру власти, а в ходе культурной диффузии, не сумело заложить крепкий фундамент мусульманской цивилизации. Конечно, кое-что из нее пришло и укрепилось. Возникли султанаты – типично исламская форма политической администрации. Но все это было весьма поздним, вторичным, сырым и для институционализации требовало времени, не говоря уже о не слишком благоприятных природноклиматических условиях. Словом, исламский цивилизационный пласт здесь тоже оказался ослабленным. Самое сильное в нем – принцип религиозно санкционированной политической власти – не сумело себя выразить. Достаточно напомнить, что в Юго-Восточной Азии, за исключением раннего и весьма кратковременного Малайского султаната Искандер-шаха в XV в., практически почти не было скольконибудь крупных и воинственно активных, стремившихся объединить вокруг себя других и преуспевших в этом государств ислама. Типичной картиной была мозаика мелких султанатов, хотя и враждовавших, воевавших друг с другом, но при всем том не изменивших политическую картину в целом. Единственное, что укоренилось от исламской цивилизации весьма крепко и к тому же наложилось на уже существовавшие аналогичные представления, это все те же идеи эгалитаризма, принципы борьбы за социальную справедливость. В этом были единодушны все, включая и конфуцианцев.

Колониализм появился в Юго-Восточной Азии рано и столкнулся здесь с недостаточно развитым обществом, сравнительно слабой государственностью, включая острые политические междоусобицы, а также с пестрым цивилизационным пластом, мощь которого в различных местах региона варьировала от нулевой отметки до весьма заметных размеров. Длительное время колониализм оставался на уровне торгового, довольствуясь лишь факториями, небольшими анклавами невдалеке от побережья, и опираясь на сотрудничество вождей и правителей окружавших эти анклавы небольших государств, чаще всего султанатов. Давление чужеземной структуры в этих обстоятельствах, несмотря на жесткие способы эксплуатации труда (включая и рабский), в целом ощущалось не слишком, а усилиями миссионеров оно к тому же в немалой мере и гасилось. Соответственно слабым было и сопротивление. Что же касается приспособления традиционной структуры к чуждой, то его рамки ограничивались небольшой территорией анклавов (крупнейший из них был на Яве) и были весьма ограниченными, во всяком случае до XIX в.