Клеймённые уродством (СИ) - Савченко Лена. Страница 35

— У него есть какие-то противопоказания, о которым нам стоит знать? Зависимость от наркотиков? Что-то еще?

— Нет. — за меня ответил Стив.

Хуже было только когда мне сказали, что Джейка нет. Что его убили. И знаешь, наверное меня прокляли. Потому что первого моего парня убил Пит, второго забили насмерть, третий оказался частичным мудаком, потом тоже умер, четвёртый вообще ни о чем, о нем даже вспоминать не стоить — жалкая пародия на панка, а пятый — Пит. И вот что сейчас с ним будет? Подумать было страшно, что это из-за меня. Если бы я не настояла на том, что бы парень отправился домой, то сейчас он был бы жив. Вся жизнь, блять, у меня складывается их этих «если бы». Если бы я чего-то не сделала, было бы лучше. Наверное, если бы я не рождалась, было бы лучше всем. И намного.

Мимо проносились дома, улицы и судьбы. А мне хотелось плакать, я не переставая грызла ногти, иногда переключаясь на губы. А Пит все так же лежал, без движения, со слабым пульсом и дыханием…

Его быстро вкатывали в здание больницы, бросая какие-то слова тем, кто его принимал. И тогда я услышала «Прости меня» до боли знакомого голоса. Не сразу поняла, подумала даже, что показалось, что какая то нечисть решила пошутить.

— Пульс поднимается. Давление?

— 146 на 132.

— В 3 палату. Готовьте…

Что? Почему? Спина взмокла, когда я почувствовала лёгкое дуновение ветра, повернула голову и едва различила знакомый силуэт с зеленым ирокезом, который, кажется, виновато улыбался.

— Нет! Не смей! СУКА, НЕ СМЕЙ ЭТОГО ДЕЛАТЬ!

Я подалась вперед, хотела бросится к телу на каталке, которое стремительно отдалялось, но Стив успел схватить меня за руку, развернуть и крепко прижать к себе, не давая вырваться.

— Он не может, он не имеет права умереть! Стив, скажи ему! Скажи!

Я продолжала кричать, пытаясь выбраться из цепкой хватки друга, но все без толку. Только ощущала, как Стиви весь дрожит, как трясётся рука, которая прижимает мою голову в его груди и хочет казаться успокаивающей.

— Он же может, он же боролся! Он умеет управлять телом, потоками сознания! Стив!

Но от каждой реплики слезы текли только сильнее, горло сводило судорогой, а удары, которые я пыталась нанести панку становились только слабее. Когда я обмякла, Стив чуть ослабил хватку и я рванулась, побежав по коридору в сторону, куда укатили Питера.

— Мисс, вам..

— Отвали, — я оттолкнула медичку, которая попыталась остановить меня, кажется немного перестаралась и девушка впечаталась в стену.

— Разряд. Разряд.

Палата встретила меня длинным писком и тонкой линией кардиограммы. Над Питом стояло трое.

— Запишите время смерти, — молодой парень выдохнул и посмотрел на часы, — 6 часов, 21 минута.

Я попятилась, наткнулась спиной на чью-то грудь. Стив.

— Остановка сердца в виду множества полученных травм.

Я вжалась в него настолько, насколько это были возможно. Глаза были круглыми от страха и слез.

— Все, зовите Сэма, пусть переводят в морг.

Я окаменела. И внутри и снаружи. Собранный с таким трудом витраж с грохотом рухнул вниз, разбившись на то, что уже не собрать. Я не кричала. Перестала плакать. Я стояла, чувствовала как каменеют все мышцы, как микро судороги бегают по шее и скулам и не могла закрыть глаз. Все смотрела на то, как возвращают на место ту штуку, для подачи электричества сердцу. Как вытаскивают из вены какую-то капельницу. Как из палаты выходят все трое врачей, оставляя тело одно и странно косятся на нас со Стивом.

— Мне жаль, — наконец прохрипел панк, найдя мою ладонь и сжав ее. Как в трансе я двинулась в палату, выпуская руку друга, подошла к Питеру и осторожно взглянула на него, проверила зачем-то п

Глава 20

Тени. Тени на стенах. Тени во мне. Я лежу в темной комнате и смотрю в потолок. Не моргая. Не шевелясь. Дверь закрыта, из под проема внизу проникает немного света. Внизу шумно. Иногда он приходит. Не слышно скользит к кровати, садится на ее край и смотрит на меня. Как кажется, осуждающе. Я не реагирую — так же не шевелюсь. Когда я спала в последний раз? Когда выходила из комнаты? Вроде днем, в туалет.

— Зачем ты это делаешь?

Его голос похож на шуршание бумаги, не естественный, жуткий. Слеза катится по щеке, впитывается в подушку. В горле пересохло. На тумбочке стоит тарелка с салатом и чай. Уже остывший. Вроде Марго принесла.

— Выйди в бар. Элис, пожалуйста.

— Не хочу.

Голос глухой, тихий — говорить сложно, курить еще сложнее — до рвотного кашля. И так раз за розом уже три дня. Завтра похороны. Нужно будет заставить свою задницу подняться с кровати и выйти из комнаты. Но так не хочется. Какой смысл мне там находится? Смотреть на его мёртвое, бледное лицо со следами от избиений? Мне хватило зрелища в больнице, когда охрана силой оттаскивала меня от тела Питера. Ладно хоть не вызывали копов, загремела бы за дебош. Интересно, сколько раз за день они наблюдают подобную картину?

— Нельзя весь день лежать и смотреть в потолок.

Шуршание, он куда-то переместился, но комнаты не покинул. Я повернула голову — на меня смотрели два серо-голубых пронзительных взгляда. Потянулась рукой к его лицу — она прошла сквозь.

— А тебе нельзя было умирать.

Колючий, как шарф, который натирает шею, голос. Я не отводила взгляда — он прикрыл глаза.

— Почему ты не поехал на такси?

— Не хотелось.

Вздохнула, повернувшись на бок. Чуть прищурилась, закусила губу. Его рука морозом прошлась по телу, задержалась на щеке.

— Скажи, ты настоящий или я поехала крышей?

— Настоящий, вроде как, — он легко пожимает плечами.

Это происходило каждый вечер и до и после похорон. Иногда я замечала его даже днем. Ночью, если удавалось уснуть, перед самым погружением в царство морфея, я ощущала как он шебуршится сзади и мне становится немного спокойнее.

На следующий день я стояла перед зеркалом, разглядывая себя в зеркало. Не большая грудь, хрупкое, но подтянутое тело. Кое где татуировки, самая большая — на правом боку снизу поднимается на ребра и представляет из себя замысловатый узор из рун не этого мира. На правом предплечье разбитый череп — у Питера на том же месте бита. И так все тело — в татуировках, каких-то шрамах больших или мелкий, едва заметных. Тонкая шея, прикрытая сине-зелеными патлами, выбритые виски под ноль. Сами волосы опускаются ниже плеч сантиметра на 2–3. Серые глаза, не особо большие, но убого не смотрятся, прямые губы, острые черты лица, чем-то смахивающие на лисьи. Ненавижу себя. Все равно, что бы не происходило, кто бы мне не говорил, что я красива — ненавижу.

Стук в дверь. Я вздрогнула, обернувшись — Джессика. Шатенка не уверено приоткрыла дверь, как бы спрашивая разрешения, а потом зашла.

— Ты идешь?

— Да. Пытаюсь собраться с силами, что бы что-то надеть на себя.

Девушка вздохнула. Сама она была одета как обычно — под темные тона, но максимально пестро. У нас не принято приходить на похороны в чёрном. Траур не снаружи, он внутри.

— Тебе помочь чем-то?

— Если можно. Притащи бутылку виски.

После нескольких глотком стало немного легче — ровно настолько, что бы открыть наконец шкаф и влезть в одежду. Потом снова наступило опустошение.

— Будешь ставить волосы?

— Нет. Иди, сейчас возьму бумажник и спущусь.

Она обняла меня напоследок и быстро вышла — майка на плече намокла.

Я полезла было в тумбочку, когда открыла верхний ящик — заметила, что дно чуть сдвинуто. Нахмурилась, достала нож, вскрыла. Я смотрела на конверт с минуту, потом трясущимися руками взяла его, вытащила от туда бумажку. Выдохнула, развернула ее.

«Эээ, привет. Не знаю как пишутся такие вещи. Я просто молюсь, что бы ты не нашла это раньше времени, потому что иначе мне несдобровать. Понимаешь, я чувствую и вижу Сестру все чаще. Первая маячит постоянно на горизонте, так что думаю — я в Списках. И довольно скоро. Так что если ты это читаешь — я мертв. Что ж, мы все умрем однажды, верно? Я, ты, Стив, другие — никто не вечен»