Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич. Страница 11

— Прости за вчерашнее. Бес попутал да и хмельного зелья хлебнул лишнего… — повинился тихо.

— Прости и ты меня, батюшка, — всем своим существом подался Василий Иванович к отцу.

— Уже простил, — похлопал тот дланью по плечам чада своего. — Возможно, сын, ты и прав… Не стоит нам, князьям русским, врагам Руси помогать. Худо ли, бедно ли, но в своем доме мы должны разбираться сами…

Василий молча уткнулся в широкую грудь отца. Не хотел показывать слабости, подкатившего к горлу кома, а к глазам — влаги. Да и надежней так как-то было на груди отцовской… как в детстве.

— Ты вот что, сын… — легонько отстранил старый князь молодого. — Ты мою духовную грамотку возьми-ка… — протянул Василию пергаментный свиток с княжеской печатью. — Все-таки на войну иду, не на пир. Впрочем, и на пиру всякое случается, — усмехнулся грустно, одними уголками глаз.

Василий не спешил взять грамотку.

— Не стоит батюшка. Бог даст — живым и здравым вернешься.

— Бери, бери, — насупился отец. — Конечно возвернусь. Наш род в сечах крепкий, живучий… Я это, — встряхнул грамоткой, — на всякий случай… Удел-то должен за тобой остаться. О том и великому князю литовскому Казимиру Ягелловичу отпишу.

— Спасибо за доверие, батюшка, — взял свиток Василий. — Пуще глаз хранить его буду.

— Храни, как положено; но глазами, сын, не разбрасывайся. Трудно без глаз-то… И береги матушку. У нас с ней всякое бывало. Но то — наше дело, и Бог нам судья… А ты — береги!

— Батюшка… — попытался что-то возразить взволнованный Василий.

Но Иван Дмитриевич только рукой махнул: не стоит мол…

— Ты теперь остаешься не только наместником, но и князем… И как князь обязан не только град Рыльск блюсти и хранить, но и Новгород Северский, и все грады, и всю волость нашу. Время тревожное. Отовсюду беда может нагрянуть. Будь готов встретить любую напасть крепким духом и сильной рукой. Как там случится между Ахматом и Иоанном, то одному Господу Богу ведомо. А хан, хоть и дружит с Казимиром, но на любую гнусность пойдет — ордынец ведь, басурманин. Смотри, чтобы грады наши не порушил. Верных людей поближе к границам держи, ибо береженого и Господь бережет, а небереженого…

— А небереженого горе ждет, — поддакнул Василий, знавший эту поговорку.

— Вот именно, — даже не подумал рассердиться князь за то, что был перебит на слове. — А еще, сын, мою присуху Настасью Карповну с ее чадами ни сам не забижай, ни матери-княгини не позволяй. Обещаешь? — уперся взглядом, словно двумя острыми засапожными ножами.

— Обещаю.

— Вот и хорошо. Я тебе верю, — убрал он лезвия глаз своих в глубину глазниц, а то и далее. — А теперь иди распорядись, чтобы дружину мою покормили перед дорогой. Время не ждет… пора возвращаться.

Еще и полдник не случился, как дружина северского князя Ивана Дмитриевича покинула замок на горе Ивана Рыльского и сам град Рыльск. Юный князь Василий Иванович с ближней шляхтой какое-то время сопровождал родителя, пока тот не приказал вернуться назад. Разные чувства терзали душу рыльского наместника.

Глава третья

Великий князь московский и государь всея Руси Иоанн Васильевич родился в лето 69482 в 22 день января месяца. Отмечая это событие, монахи-летописцы отметили, что будет он грозен к ордынцам, у которых в эту самую пору случилась великая замятня: ханы Большой Орды убивали ханов Золотой. И все безжалостно вырезали друг у друга целые веси и града. К той поре, о которой идет речь, Иоанну Васильевичу исполнилось уже сорок лет. Был он пригож лицом, которое обрамляла курчавая светло-русая с рыжеватой подпалиной бородка, а украшали широко посаженные глаза — большие, светло-карие и очень выразительные. Взгляд был ясен и проникновенен. Правда, в минуты гнева глаза наливались такой густой тьмой, что казались черными, как провалья бездонного колодца, или речные омуты. И были страшны. Прямой, продолговатый, с чувственными крыльями ноздрей, нос дополнял общее приятное впечатление о внешности великого князя. Роста он бы выше среднего, что в детстве и юности заставляло его сутулиться. А это тут же повлекло прозвище Горбатый. Но с годами, когда тело окрепло, раздалось вширь и укряженело, сутулость пропала. О прозвище все постарались забыть, чтобы не стать безъязыкими или вообще безголовыми. На Руси это свершалось быстрее быстрого, в отличие от добрых и полезных дел, творившихся куда медленнее.

Одеяния великий князь и государь носил разные. По праздникам и приемам иноземных послов — торжественные, по полному чину Большой Казны. Сорочка и порты из добротного полотна, отделанные червчатой тафтой по подолу — каймой, обшитые тафтой или золотыми нитями по швам. Сорочка к тому же украшалась пуговицами, обшитыми тафтой или же золотом. Поверх плеч к сорочке полагалось ожерелье пристяжное — обнизь, подобие воротника из бархата и атласа, украшенное жемчугом и пуговицами из дорогих лалов и адамантами. Поверх сорочки надевался зипун или охабень — легкая шуба, покрытая парчой и серебром. Она еще называлась нагольной или белой. И нередко на польский манер величалась кафтаном. Подкладка этого зипуна или кафтана была тафтяной, а подпушка — камчатная. По вороту шли нашивки из 12 или 14 пуговиц, отделанных камкой или золотом и серебром. Довершало это одеяние ожерелье стоячее в три вершка шириной и 9 вершков длиной, изготовленное из бархата с подкладкой из атласа. Оно богато украшалось жемчугом и называлось верхней обнизью. С помощью полутора десятка пуговиц пристегивалось к вороту кафтана. При этом кафтан мог быть один, а обнизей могло быть несколько — по желанию великого князя. На полах кафтана имелись зепи — скрытые внутренние карманы и калиты — большие накладные карманы, украшенные камкой и пуговицами. Завершал торжественное одеяние становой кафтан, бармы и шапка Мономаха. В зимнее время поверх всего надевалась еще шуба на собольем или лисьем меху.

По будням — одежды надевались будничные, не столь дорогие. А во время охоты — удобные для верховой скачки.

Воинские походы предполагали свой вид одежды, и великий князь надевал воинскую справу на нательное белье. А поверх панциря — легкий кафтан. Так и нарядно, и надежно, и удобно.

Если нужно было для дела, не чурался и иноческих одежд. А что — народ это любит…

Иоанну Васильевичу рано пришлось вникать в государственные дела. Когда ему едва исполнилось шесть лет, по суду, учиненному Дмитрием Шемякой совместно с московским боярством и духовенством, был ослеплен отец, великий московский князь Василий Васильевич, получивший прозвище Темный. Встала необходимость иметь верные глаза, чтобы не только удержаться на престоле, но и вовремя реагировать на события, происходившие как внутри государства, так и на его границах, в соседних государствах. И кто это мог бы сделать лучше родного сына? Никто. Потому Василий Васильевич и приучал сына к государевым делам, брал на совет с боярами и князьями. Перед советом просил внимательно следить за тем, как будут вести себя думцы, с какими выражениями лиц будут принимать то или иное решение. Когда же совет заканчивался, то великий князь, оставшись наедине с сыном, спрашивал, кто как вел себя. И юный Иоанн Васильевич подробно, до описания движений головы, мимики лица, скольжения взора каждого князя, боярина, дьяка и лиц священнического сана давал отчет. Иногда приходилось описывать одежды думцев, в которых те изволили быть на совете. Это вырабатывало в нем наблюдательность, умение читать людские души, а не только видеть поверхностное настроение. Это же заставило его судить об окружении великого князя не по их словам, а по делам.

Когда Иоанну исполнилось семь лет, то он был помолвлен с пятилетней дочерью тверского князя Бориса Александровича — Марией. Великий князь искал себе верных и сильных союзников, вот и остановил взор на князе Борисе и его дочери. А с лета 69601, после венчания с Марией, юный князь по воле отца стал не только присутствовать на советах и в судах, но и подписывать грамоты, величаясь наравне с родителем великим князем. Позже были воинские походы. Как против татар хана Седи-Ахмата, приведшего войско на Оку-реку, так и против удельных князей. «Запомни, Иоанн, все неустройство на Руси от удельных князей, — поучал Василий Васильевич, направляя юного князя против очередного возмутителя спокойствия. — Их надо извести. Тогда мир и порядок будут». И Иоанн Васильевич этот отеческий наказ запомнил крепко.