Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич. Страница 25

В эту минуту с улицы в избу, запыхавшись от долгого бега, вскочил отрок Дмитрий. Раскрасневшийся и взъерошенный. И сразу: «Мам, дай хлебца — соседский Дозор не емши».

Видать, со свету в сумраке избы не заметил князя.

«Сбрось малахай да князю поклонись, — сурово заметила сыну Настасья. — Или глаза на затылке, что не видишь. Совсем от рук отбился, — пожаловалась Василию Ивановичу. — Соседского пса, глупыш, подкармливает… будто того некому кормить. Хозяева, чай, имеются».

Одетый по-крестьянски, но обутый в сапожки отрок тут же зыркнул большими, как у матери, глазенками по избенке. Увидев князя, шмыгнув носом, сдернул с русой головенки лисий малахай и поклонился: «Будь здрав, княже Василий Иванович». Но не поясно, как допрежь мать, а чуть-чуть, головой и плечиками.

«С норовом байстрюк, — невольно кольнула неприязнь князя, но он тут же отбросил ее. — Видать, знает, плод какого семени… Да в чертах что-то знакомое, шемякинское просматривается…» — вгляделся пристально.

Подойдя к отроку, погладил ладонью по мальчишеским непокорным вихрам: «Смотрю, Дмитрий, вырос ты. Пора и в дружину ко мне, — пошутил, не найдя иных слов. — Пойдешь?» — «А кем?» — тут же не задумываясь, переспросил отрок. «К примеру, мечником, — улыбнулся князь, — телохранителем». — «Можно и мечником, — согласился малец, — но лучше воеводой». — «Угомонись! — одернула сына Настасья. Но Василий Иванович лишь рассмеялся: «Можно и воеводой, только сперва вырасти надо да воинской науке обучиться…» — «И вырасту, и обучусь», — вновь громко шмыгнув носом, заверил Дмитрий. «Тогда и поговорим…» — убирая руку с головки мальца, заметил князь.

Посчитав, что беседа окончена и пора уходить, он, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкой дверной притолоки, двинулся к выходу. И тут Настасья, вся как-то засмущавшись, порозовев ликом, спросила: «А о батюшке известий нет?» — «С утра — не было, а сейчас и сам не знаю», — отозвался, не оборачиваясь, Василий Иванович, покидая избу Настасьи.

«И что родитель в ней нашел? — невольно сравнил рыльский властитель видимые женские прелести Настасьи Карповны и родной матушки, усаживаясь в седло. — Баба как баба… Правда, глаза с поволокой… большие, зеленые, колдовские. Но у матушки, в ее тридцать пять, и стан тоньше, и лик светлее, и щеки румянее. И вообще матушка лучше всех», — уже не по-мужски, а чисто по-мальчишечьи подвел он итог непростым размышлениям.

А вот задуматься над тем, что прелестного он сам находил в тех дворовых девках, с которыми время от времени вступал в любовные связи, ему как-то не случилось. Интересно знать, ответил бы он на вопрос: почему одни глаз княжий ласкали, а другие даже беглого взгляда не удостаивались?..

В монастыре среди прочего князь не забыл исполнить свое слово: попросил игумена приставить к мальцу Настасьи монаха-наставника. Ефимий знал, кто такая Настасья и от кого у нее дети. Не задавая лишних вопросов, пообещал княжескую просьбу исполнить: «Есть у нас мних Мефодий, вельми грамоте ученый. И русской, и греческой… Чисто преподобный Нестор в лета далекие. Он и займется обучением чада».

— А монастырь, святый отче, чудный видится, — не скрывает радостных чувств князь. — Не каждый град может таким похвалиться.

— Значит, княже, так Господу нашему угодно, — мелко перекрестился игумен на ближайшую церковную главку. — Не будь Господу по нраву дело сие, не быть и монастырю, и красоте этой. А как, княже, твое строительство теремов? Идет или стопорится?.. Ведь каменные палаты возводишь… Дело новое, непривычное.

— Пока только одни каменные палаты муравщики возводят, — уточняет Василий Иванович. — Другие терема из древа возводятся. Но с понимаем того, чтобы стены со временем камнем обложить. Думаю, так и прочнее будет, и теплее.

— Верно, княже, — морщит в улыбке светлый, до восковой прозрачности, лик Ефимий. — В камне — крепь, а в древе — тепло.

Молодому князю Василию и доброму старцу Ефимию хорошо за беседой. Она у них сегодня особо ладится. Может, оттого что день ясный, теплый; что солнышко неспешно катит по голубому небу; что облака, светлые и невесомые, стараются не загораживать светило и его теплых лучей; что нежный ветерок время от времени доносит от Сейма влажное дыхание реки и поймы; что щебечут птахи, воркуют голуби, чирикают воробышки. Может, и по какой иной причине…

— Думаю, отче, в сельце Боровском, что за Сеймом-рекой, церковь малую учинить, — делится князь своими задумками с игуменом. — В замке — две церкви наличиствуют: Спаса и Ивана Рыльского, чаще Ивановской прозываемой; на посаде — три есть: Покровская, Успенская и, Рождества Богородицы, которую рыльчане Рождественской величают. Четвертая строится — Ильинская.

Перечисляя церкви, князь, не замечая того, загибает персты на левой руке. Игумен это видит и улыбается светло и душевно. А Василий Иванович увлеченно продолжает:

— Весной, в половодье, да и в осеннюю распутицу из-за реки селянам нашим не так-то просто в град попасть и Богу помолиться. Так пусть у них будет своя церковь, куда бы они смогли придти в любой час. И не только они, но и путники, и калики перехожие. Мы о том с моим отцом духовным Никодимом не раз и не два речи вели…

— Хорошие, княже, думки у тебя, богоугодные, — одаривает светлой улыбкой старец рыльского властителя. — Весьма богоугодные.

Очи у старца выцветшие, порой тусклые, но ныне в них огонь горит. И он без остатка делится этим огнем с молодым князем.

— А еще, святый отче, задумку имею, — раскрывает Василий Иванович сокровенные мысли, — перенести с берегов Тускура, из разоренного и обезлюдевшего курского края, в монастырь либо в какую городскую церковь иконку одну…

— Не на корнях ли вяза охотникам нашим явленную и многое претерпевшую?.. — проявляет проницательность настоятель монастыря.

— Ее самую. Слух ширится о чудодейственности сей иконы, о многих чудесах ею творимых… Вот бы ее из ветхой и хилой часовенки да в храм прекрасный!.. А?! — горит очами и ликом князь.

— Даже и не знаю, княже, что тебе ответить, — неожиданно охлаждает пыл рыльского властителя игумен Ефимий. — Иметь у нас в граде икону Знамения Божией Матери — дело, конечно, превеликое! Только захочет ли сама икона покинуть те места, где явилась людям в лето 68031 от сотворения мира? Вот в чем докука и тайна великая.

— Как: «захочет ли»? — тускнеет взором князь.

И хотя Василию Ивановичу уже двадцать лет, и он — самый что ни на есть настоящий удельный князь, но эмоции скрывать не научился. Если радуется, то лик его светится радостью, если огорчается — то и признаки огорчения легко прочесть на челе. Или же в очах — не тускнеющем до самой смерти зеркале души человеческой.

Чтобы приободрить князя и развеять начинающие сгущаться тучи на его челе, игумен спешит с пояснениями:

— А известно ли тебе, княже, что эта иконка уже не раз чудесным образом возвращалась на свое место?

— Что-то слышал, но как-то не придавал этому значение… — хмурится Василий Иванович.

Он привык сам задавать вопросы, а тут приходится отвечать. Оттого ему неловко и как-то неуютно. Но ничего не поделаешь — сам возжелал сей разговор.

— Тогда в самый раз нам обоим освежить в памяти некоторые вехи на божественном пути этой иконы, — весьма тактично предлагает Ефимий при молчаливом согласии собеседника. — Так, через несколько десятков лет после ее обнаружения рыльчане уже пытались перенести ее в Рыльск, но икона непостижимым образом вернулась на свое место. И люди вновь стали ходить к ней на Тускур, чтобы молиться и исцеляться. Это побудило одного благочестивого мниха именем Боголюб возвести у святого источника часовенку, куда и была помещена коренная икона Знамение Божией Матери. Вновь многие люди из Рыльска и волостей стали ходить к иконе, ища и обретая защиту Божией Матери. Но в лето 68911 безбожные татарове, в очередной раз разорив Курскую землю, набрели на часовенку. Чтобы надругаться над православной верой, они саблею рассекли на две части чудотворную икону. Разрубленные части эти разбросали по разным сторонам, а часовню сожгли. Боголюба же увели в полон. Казалось бы, икона безвозвратно утеряна для православного люда, и рыльчане несколько лет скорбели о том. Но вот Боголюб был выкуплен из татарского плена. Вернувшись на берег Тускура, он приступил к поискам частей Иконы. Господь помог ему их обнаружить. Как только Боголюб сложил обе части вместе, они чудесным образом срослись. Вновь стали единым целым. Об этом чуде стало известно рыльчанам, и они, возблагодарив Христа и Его Пречистую Матерь, вместе с Боголюбом построили новую часовню. И вот уже около ста лет икона чудесным образом пребывает на своем месте. И я не знаю, стоит ли нам, даже из благих побуждений, нарушать сей покон?..