Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич. Страница 42

«Многие русские князья бегут, — сверлят невидимым коловоротом княжескую голову тревожные мысли. — И не просто бегут с собственными вотчинами и уделами, но и соседние прихватывают… Взять хотя бы князей Воротынских. Семен Юрьевич с племянником Иваном Михайловичем и сами с уделами к великому князю московскому Иоанну Васильевичу перешли, и еще два города по дороге прихватили — Серпейск и Мещовск, принадлежащие кому-то из их родственников по младшей ветви Ольговичей. «Разбой средь бела дня», — возопил Александр Казимирович и ну искать тех, кто бы мятежных князей возвратил.

Вызвались воевода смоленский Юрий Глебович да князь черниговский Семен Иванович, родной дядя матушки Аграфены… И что же? — переспросил мысленно сам себя Шемячич, нахмурив более прежнего чело. — А то, что московский государь, призвав племянника своего Федора Васильевича Рязанского, князя Василия Ивановича Патрикиева да воеводу Даниила Щеню, так турнул этих «ратоборцев», что они только в Смоленске и опомнились, — скривил рыльский князь в иронической улыбке уголки губ. — Мало того, что московские воеводы города Серпейск и Мещовск присоединили к Московскому государству, заставив жителей присягнуть Иоанну Васильевичу, они еще и Вязьму, и Козельск из-под Литвы вывели. И сколько Александр Казимирович ни пытался их вернуть себе, посылая своих послов в Москву — все бесполезно. У великого московского князя, как у прожженной бабы-пирожницы на торгу, сто отговорок».

Когда князь черниговский Семен Иванович вызвался «проучить» изменников, он звал с собой и родича — Василия Ивановича. Рыльский князь было рыпнулся, но воевода Клевец посоветовал с этим делом не спешить. «Чужую бороду драть — свою подставлять! — предостерег со знанием дела. — К тому же верх часто одерживает не тот, кто в поле ратоборствует, а тот, кто со стороны на это смотрит. Да и забывать о крымских татарах не след — в любой час могут нагрянуть. Кто удел тогда защитит?..» Василий Иванович прислушался к словам старого воеводы и, сославшись на защиту края от крымчаков, от похода против московского князя воздержался. И не прогадал, как показало время. И перед литовским государем вины не имел, и перед московским обид не увеличил, и дружину в ненужных походах не подрастерял. Впрочем, вспоминать о данном обстоятельстве он не любил. Не своим умом до того дошел — чужим попользовался.

«Да разве только князья Вяземские, Семен Юрьевич да Иван Михайлович, перешли на сторону Москвы?.. — как наждаком, по свежей ране скребнули новые мысли в разболевшейся голове Василия Ивановича Шемячича. — И князья Белевские, Василий да Андрей Васильевичи, и князь Михаил Романович Мезецкий, и князь Андрей Юрьевич Вяземский, и князь Семен Федорович Воротынский. Все — далекие потомки Ольговичей Черниговских… Все от сынов Михаила Святого… Кроме Вяземского. Этот наш, Мономашич, из смоленских князей».

От невеселых дум пухнет и болит голова рыльского князя, которому скоро сорок годков исполнится и у которого сын Иван, родная кровинушка, подрастает. Княжичу Ивану пятнадцать. Он безус, но на коня, не опираясь о стремя, вскакивает и на дворовых девок давно мужским горячим похотливым глазом поглядывает. Сын тоже и радует, и тревожит рыльского князя. Радует, что вырос, что скоро первым помощником будет — вместо наместника отправится в Новгород Северский. Тревожит тягой к церковной и монастырской жизни, любовью к книгам о житиях русских святых. «В деда что ли уродился?» — часто задается вопросом Василий Иванович. Но с ответом не спешит. — Время покажет… Да и дед-то только к концу жизни в монастырь ушел, а по молодости так куролесил, что боже упаси!»

Размышления о князьях Ольговичах, перешедших на сторону Иоанна Васильевича, подняли из-под спуда еще одного из них — князя Петра Ольшанского. Того самого Ольшанского, которого, если верить слухам, соблазнила Аграфена Андреевна, став то ли женой при собственном живом муже, то ли содержанкой. После первой попытки перейти в подданство московского государя Ольшанский был прощен королем Казимиром. Но Казимир в 1492 году отошел к праотцам в ирей. Его старший сын Владислав находился на венгерском и чешском королевском престолах. Поэтому претендовать на польский и литовский не стал. Зато младшие — Ян Альбрехт и Александр — разделили между собой польский и литовский столы. Ян стал величаться королем польским, а Александр, по традиции, — великим князем литовским. И когда Петр Ольшанский и Михаил Олелькович, следуя примеру князей Вяземских, Белевских, Мезецких и Воротынских, вновь попытались перейти на сторону Москвы, то были схвачены и казнены по приказу Александра.

Смертная казнь грозила и Аграфене Андреевне, матушке рыльского князя, которую слуги Александра заподозрили в подстрекательстве супруга на измену. Но Александр Казимирович, помня о романтических встречах с ней, оказал ей «милость» — упрятав навечно в женском монастыре Вильны. Там она, как сказывали верные люди, вскоре умерла от тоски и горя. Умерла еще до смерти своего бывшего супруга Ивана Дмитриевича — инока Волынского монастыря Феодора, тихо скончавшегося в феврале 1494 года и похороненного также тихо на монастырском подворье у Троицкой церкви.

«Вот и развязались сами собой все семейные узлы, все докуки, некогда так угнетавшие меня, — горько вздыхает Василий Шемячич. И тут же поправляет себя: — Ахти мне, нет, не все… За всеми делами, за строительством домов и церквей как-то забылся выводок Настасьи Карповны. Забава, пожалуй, уже замужем… А вот Дмитрий… Ему, надо думать, лет двадцать-двадцать пять… Поди, тоже женат — он куда старше сына моего Ивана… По всем статям пора бы ему уже и проявиться, в дружину ко мне попроситься… Но не идет. По-видимому, Настасья Карповна слово, данное мне, не докучать, соблюдает… А может, и гордыней уязвлен… Непременно надо кого-нибудь к ним в сельцо родительское отправить, разузнать, что да как…»

Дмитрий хоть и был рожден Настасьей от отца, но Василий не только брата в нем не видел, но и родственником не считал. Таких байстрюков, надо думать, немало бегает по весям и градам земли Северской… И что же — их всех братьями считать?.. Да и от самого Василия немало девок брюхатило — и опять что ли сыновья?.. Нет! Дети рождаются только в браке, при святом венчании. Остальное — глупость и несуразица.

«Однако этого байстрюка лучше на глазах держать, — решил окончательно рыльский князь судьбу Дмитрия. — Пошлю-ка я в сельцо пана Кислинского не разузнать о нем, а привезти его сюда. Вместе с семьей, если женат… Так-то ладнее будет».

Поразмыслив о делах близких, семейных, Василий Иванович снова возвратился к делам большим, государственным. Тревожили, не отпускали они рыльского князя. То пчелками, то ядовито жалящими осами жужжали в начавшей лысеть на затылке голове.

«А великий князь московский хитрец из хитрецов… — вновь с каким-то неприязненным удовлетворением отметил он действия Иоанна Васильевича. — Верейское и Тверское княжества к рукам своим прибрал. Сначала вроде за сыном Иоанном Иоанновичем закрепил, а как тот умер, за собой оставил. Хитер!»

Хоть Москва и далеко от Рыльска, но и сюда вести разные оттуда докатываются. Когда в 1490 году умер старший сын московского князя Иоанн Иоаннович, рожденный от брака с Марией Борисовной, княжной тверской, то был слух, что его отравила великая княгиня Софья Фоминична. Возможно, не сама, а через своих слуг, но суть-то одна. В природе византийских цариц было травить неугодных им императоров и царей ядами. Большие мастерицы на то были, особенно, если к престолу рвались. К тому же слух подтвердился последующей вскоре опалой великой княгини и возведением в чин великого князя московского внука, отрока Дмитрия Иоанновича. Тому только пятнадцать лет исполнилось. Сказывали, что бояре, сторонники Софьи, было взроптали такому выбору великого князя, но он им заявил: «Разве я не волен в своих детях и внуках? Кому хочу, тому и дам княжение, и вы мне в этом не указ!». Бояре, услышав такое, сразу прикусили языки. Но все это рыльского князя до поры до времени особо не волновало, хотя на заметку и бралось.