Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 38

Да и уголков негулянных и плохо выгулянных осталось — страсть! Список начал составлять перед отъездом, так мелким почерком на два листа, и ето где я побывать не успел! Где хоть с наскока раз, так тех ещё больше! Не один год изучать со всем интересом и немножечко даже с приключениями.

— Смотри, пообещался! — Тут же оживляется тётя Песя, — Только без денег! Считай себя моим гойским племянником, со всеми втекающими!

— Вытекающими, мам, — Улыбается девчонка сквозь слёзы.

— А я как сказала?

— Втекающими. Так не говорят.

— Почему? — Удивилась женщина, — Так ведь правильней! Я таки хочу, штобы Егорка втёк к нам в следующем году, и очень не хочу, штобы вытек в этом!

Пока они спорили, поднялся наверх Санька. Фира, завидев ево, принимается реветь с новой силой, и отцепляется от меня, штобы перецепиться к Саньке.

Всё одно к одному наложилось, неладно. Из больницы они недавно вышли, отощавшие и соскучившиеся. Больше канешно Фира, но и тётя Песя таки да! Одни глаза и сиськи. Фира и вовсе — икона. В смысле — глазища на сухой доске да краски поблёкшие.

Сыновей Песса Израилевна пообнимала после больницы, потом меня и Саньку, да к плите!

Несколько дней то готовила всякое вкусное и диетическое, то комнатки отскребала, хотя тётя Хая их таки не в грязи держала! Хозяйка потому тётя Песя, што и баба справная, пусть и на чудной идишский лад.

Фирка тоже соскученная. В больнице-то тухло совсем, тем более с тифом надо лежать и не шевелиться. И не почитаешь особо, потому как мозговая горячка может приключиться.

Посетителей туда тоже не пускают, а даже если и пройти за взятку, то сам дурак.

Вышла она, тока-тока нагулялась наново со мной и Чижом по городу, ан всё, уезжаем. Она и наговориться-то после больницы не успела, а нате! Собираемся уже.

У самово сердце разрывается, так жалко. Даже мыслишка такая в голову, што может — действительно? Остаться? Я хоть и не семит, но именно што в Молдаванку — легко! Они здесь такие евреи, што вроде как и да, но не шибко и религиозные.

Всю ночь тогда без сна почти — представлял себя как Шломо и сам с собой же спорил всячески.

А к утру и понял, што нет, не смогу. Погостить — таки да, а жить постоянно, таки к чорту.

— Всё, — Мягко оторвал я Фиру от Саньки, — хватит. Нам ещё собираться надо, а до тово перетащить вверх, што оставляем.

— Оставляете? — Удивилась тётя Песя.

— До будущево года, — Ответил ей, ссыпаясь вниз по лестнице.

Мы вроде и не раскидывались деньгами на покупки, ан накопилось, и немало! Одёжка ладно, почти вся с собой и возьмётся, кроме поменьшавшей. Санька больно уж вытянулся за последний месяц — на хороших-то харчах, да под южным солнышком, чисто бамбук. Такой себе оглобель стал! Был ниже меня почти на пол головы, теперь настолько же выше.

Посуда всякая, ну куда её тащить? Чайник тот же, лампа керосиновая, циновочка на пол. Куда?

Под вагонами если скакать, так не наскачешься с таким грузом. А ехать как баре, как мы и будем, так оно и тоже не надобно. Билет один стоит больше, чем всё ето добро!

Книжки в основном оставляем. Математику, задачки шахматные да несколько книг с поезией с собой беру, а другие здесь. Купил вот по случаю учебники для прогимназии с первого по четвёртый — думал, для Саньки, да думалка от жадности дешёвой плохо сработала. На Хитровку, да с серьёзным багажом, ето никакие Иваны в знакомцах не помогут!

Непременно полюбопытствуют, а там учебники, да за весь курс. Ох и у многих тогда нехорошее в душе ворохнётся! Они же сверху, да в грязь, а тут совсем наоборот лезем. Бог един знает, как такое аукнуться может.

Вот и получается, што покупал Саньке, а вышло — Фирке!

— Вот, — Провёл рукой по стопкам, — тебе да братам. Штоб учились!

Та снова в слёзы! Ну баба, хоть и маленькая, все они такие — сырые. А потом реветь прекратила, только носом шмыгает.

— Выучусь, — И на меня решительно так смотрит, — Ты не думай, я умная! Еврейское женское училище я окончила почти, а дальше у мамеле денег на меня не было. А теперь — вот!

Экстерном буду. Тебе меня не придётся стыдиться!

Придерживая одной рукой рвущуюся провожать до самого вокзала Фирку, Песса Израилевна махала рукой вслед отмахивающимся мальчикам, пока пролетка не выехала со двора.

Вздохнув, женщина прижала к себе дочь и терпеливо ждала, пока та проревётся.

Гладя Фиру по голове, она мучительно подбирала умные слова. Подбирались они с трудом, завалянные за давней ненадобностью в самый дальний чуланчик памяти.

— Ты таки думай за хорошее, — Сказала наконец женщина, — Да, уехал! Не реви! Уехал, но обещал таки вернуться, а это уже как? Маленькая, но гордая победка нас и тебя! Мы таки сделали ему хорошо за Одессу, так?

— Так, — Шмыгнула носом дочь, не размыкая рук.

— Вот! Если ему не будет в этой гойской Москве большого нехорошо, то на будущий год мы таки можем ждать его во всеоружии красивой тебя и мине с разным вкусным.

— А если таки будет? — Встревожилась девочка, — Нехорошо?

— Тут уж што где, — Пожала плечами Песса Израилевна, — не угадаешь. А главное знаешь што?

Она отстранила дочку от себя, развернула её и широким жестом показала на оставленные книги.

— Это по-твоему серьёзно или как? Тут одних денег на полгода жить, а он тебе! Значит, што?

— Што?! — Фира подняла заплаканные, но сияющие нездешней надеждой глаза.

— Хочет! — Подняла палец мать, — Хочет вернуться до тебе, даже если сам того пока и не понимает. Ясно? За хороший нрав и чуть-чуть хозяйственность ты ему уже показала, красота у тебя будет только лучше, и он это понимает, потому как умный. Мальчик. Осталось только показать по приезду, што ты серьёзно отнеслась к его подарочным книгам, и тогда он совсем никуда, если ты только сама этого не захотишь!

Провожатово нашего до самой Москвы и самую чуточку потом, велено было слушать, считать за любимово дядюшку и называть Иваном Спиридоновичем. Кратенькую историю, кто есть кто из нас, выучили наизусть, а на случай не ожидаемых, но почти што и неизбежных несостыковок, дядюшка у нас двоюродный.

Такой себе бездетный, и потому приглядывающий за нами как за надеждой рода, успешный коммивояжёр и негоциант. Видим мы ево редко, но всегда так, што с его стороны подарки, а с нашей причёсанность и примерное поведение.

Физиономия такая себе одесская, што повернуть хоть на русского, хоть на грека или жида — на раз-два. Даже без краски и таково всего.

Губу нижнюю чутка оттопырить и одеть на лицо шаббатное выражение — Мендель как есть, ну или близкая родня. Такой себе идиш из тех, што и самих раздражает.

Развернуть горделиво плечи, нацепить па пальцы пару золотых перстней и намазать волосы, так один из коммерческих соплеменников Косты. Чуть иначе намазаться и вести — армянин.

Ну а нет всему етому, так русак как есть, из любого сословия.

Всё ето было показано ещё до отъезда — два раза виделись, штоб вовсе уж дядюшку не дичиться.

Едет он в Москву по своим и атаманским делам, а мы уже так, пристёжкой. Присмотреться по дороге. Сейчас как жид выглядит, из крещёных. Такой себе персонаж, што издали видно чуть не слепому — жид. Из крещёных.

Мы с Санькой тоже получаемся — жидята немножечко. Такая себе маскировка, што в Москве раз! И нету нас, потому как переоделись просто, а Иван Спиридонович ещё и физиономию сменил.

— Приехали, господин хороший, — Извозчик остановил кобылу перед входом в вокзал, — на чай бы!

Дядюшка ево проигнорировал, получив за то в спину антисемитское гадостное, но тихохонько, потому как он мужчина рослый и с тростью.

— Извольте! — Бойко подлетел носильщик с тележкой, и тут же поскучнел, получив за нашими спинами какой-то знак от извозчика. Даже сдал было назад, но Иван Спиридонович уже поставил на тележку саквояж и повелительно кивнул подбородком на прочий багаж.