Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 65

Дома порадовался за нас шумно, успокаивая Марию Ивановну, а потом, пока Татьяна на стол накрывала, расспросил уже подробно. Потихонечку. Што там судья говорил, как, да што я об том думаю.

— Тихо буду сидеть! — клятвенно пообещал я, — Насколько это вообще возможно.

На лице опекуна отразился нескрываемый скепсис.

— До аттестата! — уточнил я, вздохнув, — Оно у меня как-то само! Приключается!

Сороковая глава

Отложив в сторонку Гёте, потёр усталые, красные от постоянного напряжения, глаза. Учусь! За математику или там языки я не переживаю, а вот за литературу с историей очень даже да! Оно ведь как вышло-то? Пока я никто и звать меня никак, пусть даже и с танцами, то сдать экзамены за прогимназию — тьфу!

А тут — политика пошла. Стачка, наговорил потом всякого, да и вообще. Учителя, они на такое не смотрят, но тут такое дело, што экзамены экстерном, они через чиновников идут. Разрешение, комиссия и такое всё. Ну и сядут у меня на экзамене чиновные дяденьки, с нехорошим прищуром и цепным мировоззрением.

Не факт, што точно да, но могут! Учителки, по крайней мере, очень сильно за то переживают.

А литература и история дело такое, што не примеры и формулы точные нужны, а просто — мнение. Официально утверждённое, в бронзе начальственной отлитое, в граните надгробном высеченное. Не как думаешь надо писать и говорить, а как положено. Утверждено свыше. Ну а я уже объяснил, значица, што и как об том думаю. Запомнили.

Могут придираться, и сильно. Тема не раскрыта, почерк скверный, и дышите вы, молодой человек, не в ногу!

Сочинения с изложениями пишу каждый день, почерк заодно вырабатываю. По истории гоняют, по литературе — как надо, а не как думаю.

Память-то у меня хорошая, но слишком много собственного мнения. Раньше притом составленного, а не сейчас. На Хитровке ещё читывал всякое, из мемуаров, так там порой ну вообще ничего общего с официальными учебниками истории! Такая себе параллельная история. И вот, вылезает при гонянии.

В качестве отдыха с пользой — немецкий. Не вспоминаю, а учу, но ничего так, идёт! Два языка родственных, да идиш немножечко, так немецкий и укладывается потихонечку в голове. Вот, через Гёте продираюсь! Со словарём. Ничо!

Ещё гитарой снова занялся. В смысле — всерьёз занялся, а не просто поиграть и поголосить иногда. Не так даже, што и тянет сильно, но чем-то себя надо занять!

Танцами ещё, часика полтора перед ужином. Мало! Не хватает движения-то. Полчасика с утра вместе с Чижом, полтора перед ужином. Ну ни о чём ведь! Так только, размяться.

И всей отдушины уличной, што три раза в неделю вместе с Санькой в Училище бегаю, вольнослушателем. Сам ведь! Сам себя в тиски зажал! Но чувствую, што тово, перестарался слишком.

Я ведь даже на Масленицу не как положено — с боями кулачными, а чинно, с Марией Ивановной и Надей прогулялся, да на народ посмотрел. А себя не показал! Даже разочка единого не подрался, а?! Не только на Масленицу, но и вообще.

Сам в такое не верю, но вот! Пескарь премудрый, понимаешь ли! Март к середине подходит, а я стух уже. Только и радости, што Санька прав оказался, и открытки мои пошли.

Не так штобы и очень, потому как сильно на любителя. Такие только образованной публике и полуобразованным, но с пониманием. Не всем притом, сильно не всем. Как настойка с перцем и мёдом — на любителя. Меньше даже.

Но идут! Карикатуры ещё в газету, так што меня даже официально приняли в штат.

Оно не то штобы и нужно, да и не принято особо это — в штат карикатуристов, но подстраховочка на случай вовсе уж хреновых дел. Дескать, вот какой я положительный! В газете работаю!

«О, как морозно в январе, когда удобства во дворе!» [33] С картиночкой! Тоже может с открытками и отрывными календариками будет, и тоже сильно не для всех.

Совсем чуть-чуть признания может выйти, и ещё меньше денег от этого чуть-чуть признания. Но и то! Официальный заработок творческого человека. С волчьим билетом ещё вполне, даже и несмотря на возраст, а вот сиротский приют с каждым днём всё дальше отодвигается. Почитал ещё, но недолго, в глаза как песка насыпали! Нащупал ногами пушистые домашние туфли на войлоке, и вдел ноги, да и дошлёпал до кухни.

— Та-ань!

— Аюшки!? — приветливо отозвалась та, возясь с обедом.

— Заварка старая есть? На глаза положить.

— А и найдётся!

Горнишная захлопотала, мимоходом глянув мне в глаза.

— Ой! Упырь как есть! Книжками покусанный!

Ватка с чаем на веки, да и прилёг. Бездельничаю, даже и непривычно в последнее время!

Мно-огое поменялось! Вон, с горнишной помирились. Всё фыркала на меня, пусть даже и тишком, а как открытки пошли, так и всё! Не потому, што поклонница, вот уж нет! Хотя собирает, да притом с автографами — коллекция, значица, для перепродажи когда-нибудь! Фыркать перестала, потому как я ей понятен стал. Не полубарчук при деньгах шальных, как раньше дразнилась, а человек с профессией! В газете работаю! А к Саньке она и раньше хорошо, и жалела почему-то. Вот… мирно теперь живём.

Разбудили меня голоса.

— Вот же! Сам не заметил, как заснул!

Скинув засохшую вату, потёр глаза и от души назевался, глядя на часы. Ничо себе! Никак Надя уже из гимназии?

Надя пришла, да не одна, а с родителями и фотографом. Юркий такой мужчинка почти французистого типа.

— Шалом, — поприветствовал я его машинально, зевая. Ну и дальше на идише чутка. Дрогнул тот, и глазами так на Владимира Алексеевича с супругой.

— Месье Поль?! — опекун иронично приподнял бровь.

— Ну а если и да? — отозвался тот с обречённым видом.

— Для коммерции удобней, — поясняю я за француза, — здесь-таки не Одесса и не Западные губернии, где все привыкли, могут и косо посмотреть. Разница в доходах у Рабиновича и месье Поля может отличаться в разы.

— Я могу надеяться… — просительно начал месье из жидов.

— А… — дядя Гиляй махнул расстроено рукой, — такой анекдот пропал! Слово.

Успокоенный фотограф вновь захлопотал. Оказалось, што пришли фотографировать кота, ставшего прототипом сэра Хвост Трубой. Ну и всех домашних заодно, раз уж пришёл.

Я сразу заволновался, и на дядю Гиляя этак укоризненно. Люди к такому событию загодя готовятся, а тут так! А?! Безответсвенность и небрежность, вот как это называется! Ишь, сюрприз у них!

В ванную комнату умываться, да причёсываться. Потом лучший костюм… Санька пришёл, ещё сильней меня заволновался.

Владимир Алексеевич, смотрю, смутился мал-мала. Дошло, што мы с Санькой не из господ ни разу, и это для нас ого! Событие!

— Небось и в деревню послать можно, — страшно округляя глаза, прошипел Санька.

— Кому?

— Да хоть кому! Штоб знали, а?!

— И то! — согласился я, — Голова! То-то разговоров будет! Знают даже если, то через пятые языки и десятые уши, а тут — нате! Фотографическая карточка!

Мы так переволновались, што нас первыми и фотографировали, штоб успокоились. Потом уже Гиляровских и нас с ними.

— Сколько карточек, месье? — поинтересовался фотограф. Мы с Санькой переглянулись, и не сговариваясь:

— Десять!

— По десять каждой! — поправился я, и Чиж закивал.

— В деревню, — начал он загибать пальцы, — Фире с тётей Песей в Одессу, Косте-моряку…

— Ви знакомы с Костой? — фотограф уставился на нас.

Киваю осторожно, а то мало ли…

— Шикарно! — восхитился месье Кац, — а не ви ли таки случаем, автор песни за Косту-моряка?

— Почему случаем? Я вас таки уверяю, обошёлся безо всякого случая!

— Шикарно! Люблю свою профессию за такие вот знакомства!

С фотографированием кота возникли не то штобы сложности, но и немножечко таки да! Кот отказывался сидеть так, как надо, заодно обшипев заробевшего месье Каца. Выход нашла Мария Ивановна, велевшая Наде встать за фотографом.

Кот такой сразу — раз! И насторожился за свою любимицу. Встал на табуреточке, суровый такой, и на возящегося у штатива фотографа — не мигая! Бдит.