Сердце умирает медленно (СИ) - Сокол Елена. Страница 42

Я коротко кивнула и вошла.

Не нужно было траурной одежды, чтобы заметить скорбь на их лицах. Она и сама стала их повседневной одеждой. То, что не скроешь за улыбкой, потому что глаза останутся такими же безжизненно серыми и тусклыми, то, что не спрятать за годами обычной жизни. Скорбь утраты. Она навсегда остается отпечатком боли во взгляде тех, кто потерял самых близких людей.

— Здравствуйте. — Выдохнула я и отважилась посмотреть им в глаза.

Сердце сжалось, качнулось, подпрыгнуло в груди. Стоило только увидеть мать, терзавшую побелевшими пальцами воротник собственной блузы и смотревшую на меня, как на инопланетянку.

— Меня зовут Эмили Уилсон.

Наступила тишина.

Мы, все трое, замерли возле входной двери, не зная, что говорить или делать.

Я чувствовала укор совести. Мой приход ничего не изменит в их жизни. Все, что у них осталось — это вещи, к которым можно было прикасаться точно так же, как когда-то прикасалась к ним их дочь. Одежда, которая еще хранила ее запах и которую можно было прижать к себе и представить, что обнимаешь ту, которой больше нет. Пленки, фотографии, дипломы — то, что навсегда останется лишь воспоминанием. И мне было невыносимо стыдно за то, что сердце, которое бьется во мне, никогда не сможет заменить им живого человека, которого они потеряли.

— Бенджамин Келли, — протянул руку мужчина. Его голос хрипел от волнения. — А это — моя жена, Рут.

— Очень приятно, — сглотнув, я опустила голову в знак приветствия.

Женщина так и продолжала стоять и смотреть на меня с приоткрытым ртом.

Что-то мелькнуло слева. Я сначала не поняла, что это было, но потом услышала стук когтей по полу. Обернулась. Черно-белый бобтейл, старый и давно нуждавшийся в стрижке. Пес застыл, глядя на меня, непонимающе. В этом взгляде не было агрессии, скорее — недоумение. Он сделал шаг, еще один, затем склонил голову набок и остановился.

— Это Санни, не бойтесь. — Произнес мужчина.

— Хорошо. — Ответила я, инстинктивно вцепляясь пальцами в сумку.

И в этот момент, собака, словно среагировав на мой голос, робко завиляла хвостом. В ее поведении ощущалась растерянность. Животное направилось к нам на полусогнутых, продолжая вилять хвостом и будто не веря своим глазам. Санни словно узнал меня. Хотя это было абсолютно невозможно. Он приближался осторожным, стелящимся шагом, медленно. Виляя уже почти всем телом и скуля, бедный пес подходил все ближе.

— Господи, Бен… — Прошептала женщина, глядя на эту картину.

И я не смогла удержаться. Наклонилась и протянула к собаке руки. Секунда, и тот бросился в мои объятия, принявшись лизать и крутиться, как заведенный волчок.

— Он испортит вам одежду, — виновато заметил хозяин дома.

— Ничего страшного, — ответила я, подставляя Санни лицо.

Влажный язык прошелся по щекам и шее. Мощные лапы уперлись в мои колени, едва не валя меня с ног.

— Я до сих пор не верю. — Надломлено произнесла Рут, когда мы, наконец, угомонили пса и устроились в гостиной.

Они с мужем сидели на диване, я — напротив них в кресле. Санни лег в ногах, продолжая обнюхивать меня и тыкаться мокрым носом в колени.

— Как я позволила этому случиться? — Продолжила женщина, прикладывая платок к припухшим векам. — Ночами мне кажется, что я слышу ее плач. Постоянно. Бесконечный, печальный плач. Она просит ее спасти. Это ужасно. Я так ее любила…

— Мне очень жаль, миссис Келли.

— Но перед самой ее смертью мы так отдалились… Если бы я знала, что больше не увижу ее…

— Тише, Рут, тише. — Мужчина погладил ее по спине.

Ему самому трудно было сдерживать слезы.

— Каждый раз, когда звонит телефон, каждый раз, когда стучат в дверь, я жду, что это будет она. Но… так не бывает. — Всхлипнула женщина, зажмуриваясь. — Моя бедная Сара…

Перед моими глазами встала картина. Ее дочь. Она лежит сейчас где-то. В какой-то коробке, совсем без кислорода. Ее тело разлагается. Все тело, кроме сердца.

- Мне очень жаль… — Снова пробормотала я.

Невозможно было спокойно смотреть на ее слезы. Если бы я только могла что-то сделать, чтобы вернуть ей дочь, непременно бы сделала.

— Я не понимала, как такое возможно. — Рут посмотрела на меня, качая головой. Ее губы дрожали. — Она лежала, моя доченька, вся окутанная проводами, датчиками, приборами. Ее грудь наполнялась кислородом, на щеках был румянец. Она словно спала. — Женщина всхлипнула так громко, что мое сердце сжалось. — Я держала ее за руку, понимаете? Она была теплой, не холодной. Я молилась о ее выздоровлении, а мне говорили, что надежды больше нет. Как так? Ведь если сердце бьется, значит, жива?

Муж крепко обхватил ее ладонь. Ему было больно ничуть не меньше.

— С мозгом произошел необратимый процесс. Вот, что они сказали. — Ее лицо исказилось гримасой боли. — Я отказывалась принимать это. Не верила. Врачи задавали все больше и больше наводящих вопросов о ее здоровье, брали анализы. Сначала я не понимала, к чему клонят, но они уже все спланировали и спрашивали мое разрешение на изъятие органов… — Было слышно, как стучат челюсти Рут от горя. Слезы новым потоком брызнули из глаз, колени заходили ходуном. — А я беззвучно кивала им. Снова и снова. Подписала, где надо. Потому что мне было уже все равно. Понимаете? Все равно.

— Понимаю. — Отозвалась я.

И это ее будто отрезвило.

— Я не думала ни о каких благих делах, деточка. Ты сидишь передо мной, живая и здоровая. Но когда я отдавала тебе сердце своей дочери, то не думала ни о чем. Мне хотелось лечь и умереть вслед за ней. — Рут смахнула слезы уже ладонью. — А когда вернулась домой, когда прошли похороны, и меня все оставили в покое… Тогда на смену апатии пришли сомнения. Вдруг я поступила неправильно? Господи… — По ее щекам потекли новые ручейки. — Я замкнулась в себе, все упрекала и упрекала. Не могла простить. Хоть никто меня и не винил, но мысли, что я могла убить своего ребенка, позволив вырезать сердце, они не давали мне покоя. К тому же… перед Богом… — Она зажмурилась, трясясь всем телом. — Бен, мою девочку похоронили без сердца…

— Не надо, Рут. Посмотри на нее. — Он указал на меня рукой. — Разве это не чудо? Наша дочь была обречена, но теперь, благодаря ей, эта девушка жива. И, значит, память о Саре жива вместе с ней.

Женщина выпрямилась, всхлипнула и посмотрела на меня. Ее тело продолжало содрогаться, руки тряслись, но в глазах лучилось некое подобие надежды.

— Можно? — Спросила она.

Я встала, сразу поняв, о чем она говорит.

— Да, конечно.

— Я эту ночь почти не спала. — Шатаясь, она приподнялась и подошла ко мне. — Все думала, как бы не заплакать, когда буду обнимать тебя и слушать сердце своей дочери.

Я распростерла объятия, и Рут, обхватив меня, осторожно прижалась ухом к груди. В эту секунду сердце необыкновенно заволновалось, заставив меня слегка вздрогнуть. Оно очень трудилось, сжимаясь и разжимаясь настолько активно, чтобы его обязательно услышали. Я обняла Рут. Так, как это сделала бы ее дочь. Так крепко и тепло, чтобы она почувствовала мою благодарность. Так, чтобы Сара могла тоже ощутить силу материнского тепла вместе со мной.

И когда аромат духов этой женщины коснулся моего носа, на мгновение даже показалось, что я всегда его знала. Таким он был удивительно знакомым. Разумеется, не мне — Саре.

— Спасибо. — Прошептала я.

И мы разрыдались все втроем.

— Вы вернули мне жизнь, счастье. — Призналась Рут, целуя мои щеки и обнимая еще раз.

— Ощущение родного. Необыкновенное чувство. — Согласился ее муж, приникая ухом к области моего шрама.

И снова не удержался от слез. Пес тоже жался к нашим ногам во время этой трогательной сцены и тихонько скулил.

— Сара была очень талантливым ребенком. — Рут подала мне фотоальбом и присела напротив.

Ее муж принес нам чаю.

— Спасибо. — Кивнула я.

— Не просто талантливым, одержимым. Лет с четырех она истязала бедный дедушкин рояль. Могла чуть не сутками заниматься, пока не добьется совершенства.