Осколки небес (СИ) - Колдарева Анастасия. Страница 5
— Пожалуй, — Варвара помедлила и снова откинула одно из полотнищ. — Эта женщина напоминает натурщицу Рембрандта. При такой комплекции и освещении ее бедра и живот должны быть покрыты апельсиновой коркой.
— Чем?
— Целлюлитом. Куда ты его дел? Ноги выглядят тугими и ровными пластилиновыми колбасками, упакованными в целлофан. Отсутствие реалистичности создает ощущение фальши, подделки. Не говоря уже о том, насколько неудачно выбрана цветовая гамма. Вместо вульгарного оранжевого здесь бы органичнее смотрелась слоновая кость с бежевыми оттенками.
— Ты ходила в художку, — констатировал Андрей.
— Нет. Рисую как курица лапой. И вообще: ни одного выдающегося таланта.
— Кроме занудства, — Андрей прикрыл оранжевый срам на картине тканью и добавил: — Заказчица требовала загар.
— Непременно из солярия? Натуральный выглядит золотисто-коричневым. Ну, или красным, если кожа как молоко. Кстати, а ей самой понравилось?
— Вполне, — соврал он.
— Если работы хорошо продаются, можно и уступить чужим капризам. Наверное, ты привык к другим отзывам.
— Если честно, она не купила картину, потому что увидела — и оскорбилась. Пребывала в блаженном неведении относительно собственных габаритов. Муж погуливал, она решила напомнить о себе и преподнести такой вот необычный подарок: себя любимую во всей красе. Но как я ни старался, из песни слова не выкинешь, и тридцать лишних кило одним махом не сбросишь.
— И что с ней стало?
— Понятия не имею. Подняла визг, хлопнула дверью, и с тех пор я о ней не слышал.
— Грустно, — призналась Варя. — Себя нужно любить. А мужа, который…
Звонок в дверь прервал ее на полуслове.
— Пицца, — констатировал Андрей.
— Так быстро?
— Здесь недалеко готовят. Идем.
Он был рад прервать общение. Желудок давно воспроизводил голодные рулады, а Варвара по-прежнему раздражала: теперь ещё и провокациями на откровенность. Нужно поменьше с ней разговаривать, показать спальню — и пусть займется своими делами. А вечером неплохо бы прогуляться до «Кристалла»…
На том он и порешил.
Свет медленно померк. Капля за каплей разлитое в пространстве сияние уплотнилось и угасло, впитавшись в самое себя. И затвердело, отяжелело, сковало движения.
Ушло много времени, прежде чем он понял: метаморфоза завершена. Он обрел тело. Настоящее, грубое физическое тело: тесное, громоздкое, неповоротливое, болезненно ограничивающее свободу. Прижав ладонь к груди, он ощутил, как бьется сердце, как двигается диафрагма, наполняя легкие воздухом и выталкивая его обратно через трахею, горло, рот. Щекотно и непривычно. В ушах гудели звуки — чудовищно низкие, медленные и протяжные. Открытые глаза, напряженно всматриваясь во мрак, поначалу не воспринимали ничего, кроме примитивных цветов видимого физического спектра и размытых пятен, которые и светом-то назвать было нельзя. Он словно оглох и ослеп, отрезанный от собственной реальности и погруженный в чужую, человеческую.
На мгновение пронзил испуг, и он с удивлением ощутил, как сердце убыстряет ритм. Разжав кулак и разогнув руку в локте, прочувствовал сокращения мышц. Покрутил головой, разминая шею, и огорчился, когда не вышло повернуться назад: как же теперь слепому и глухому узнавать, что творится за спиной? И спину собственную не увидеть?.. Он беспокойно ощупал затылок, уши, подбородок и дернулся, когда палец угодил в глаз. Зажмурился, прижимая руки к лицу. По щеке, оставляя мокрый след, скатилось что-то колючее и холодное. Он растер влагу между пальцами, сфокусировал взгляд. Слеза от боли.
Ощущения…
Прикосновения…
Шершавость, твердость, податливость, сырость. Ожог холодного ветра — какое странное противоречие. Поежившись, он поднял воротник куртки стойкой. Неуклюжее тело сковывало сущность, одежда сковывала тело — как во всем этом можно было существовать? Двигаться? Жить?
Под подошвами ботинок чавкнул размокший, грязный снег. Глаза привыкли к темноте, и вокруг проступили контуры многоэтажных зданий, устремившихся в темно-серое, подсвеченное красным ночное небо. Ветер трепал голые ветви деревьев и колол щеки снежной крошкой.
Улица казалась пустынной. Привыкая к новому способу передвижения, ограниченному весьма скудными возможностями, он двинулся к углу ближайшего здания мимо автомобильной стоянки. Ветер бесцеремонно проникал под одежду, пробирая до костей. Пожалуй, для первого раза ощущений было достаточно, лучше «выключить», пока они окончательно не запутали.
Тусклый свет фонаря на миг высек из мглы его силуэт и отбросил гигантскую крылатую тень на дорогу. Он остановился, запрокинул голову. Ледяные капли ударили в лицо, и он открыл рот, ловя их, ощущая пресный вкус на языке.
— Эй, ты!
Голос звучал непривычно низко, и поначалу он принял восклицание за гул ветра в проводах. Но, похоже, обращались к нему.
— Отвали от моей тачки! — проорали из распахнутого окна на третьем этаже.
Как это было понять? Что крылось за просьбой отвалить от тачки?
Вокруг громоздились дома, машины. Вой сигнализационных сирен. О… Это он натворил? Стоило быть внимательней.
Он поджал незримые крылья и в наступившей тишине зашагал прочь.
Если до полуночи публика в «Кристалле» ещё сохраняла внешнюю пристойность, то после часа многое менялось. Из соседнего зала, с танцпола, временами начинал доноситься дикий девчоночий ор, переходящий в визг. То и дело раздавались взрывы басовитого мужского хохота. Споры велись на повышенных тонах, чтобы перекрыть грохот музыки. Иногда возникали потасовки, которые быстро и почти без шума пресекала не дремлющая охрана.
В прокуренном насквозь баре было жарко, душно и темно. Табачный дым пластами висел в воздухе и разъедал глаза, от него все казалось серым, мутным и плывущим. Густые алкогольные пары били в ноздри и в голову, точно отбойный молоток.
Выслушивая болтовню Сергея об очередном дизайнерском проекте, Андрей глотнул пива из литровой прозрачной кружки. Стекло сначала запотело от холода, потом быстро нагрелось в душной атмосфере, и теперь теплые капли стекали по наружным стенкам. Андрей поморщился, вытирая пальцы о штанину джинсов, машинально полистал материалы, над которыми Болотов корпел последний месяц. Серьезные заказы ему попадались редко, но метко. То девяностолетняя бабулька, впавшая в маразм, посулит золотые горы за дизайн столовой для собак; то хозяева подземного кафе пожелают отделку в славных традициях Святой Инквизиции. Впрочем, Серега и обычные проекты умудрялся превратить в апофеоз нелепости. Вроде нынешней комнаты для слепой девочки, которую родители попросили украсить объемными панно с сюжетами из русских сказок. А Серега с детства любил зеленых троллей и экспрессионизм и горой стоял за свободу творческого самовыражения — не трудно догадаться, чем грозила обернуться его неуемная и неуместная изобретательность.
В общем, проект оставлял желать лучшего, равно как и истощившийся к тридцати годам талант его создателя, однако сообщать подобные вещи в людном баре в половине второго ночи не годилось. Возилось внутри нехорошее предчувствие, что за честность от подвыпившего непризнанного гения можно и по шее схлопотать.
Как-то скучно да однообразно было сегодня в «Кристалле». Теплый алкоголь лениво плескался в желудке, одурманив ровно до того состояния, когда соображается вяло и с ленцой, мышцы дрябнут, а удовольствия — ноль, сплошное раздражение. Из приятелей подтянулся один Болотов, остальные надумали отоспаться перед трудовыми буднями. Объявилась и вчерашняя знакомая, Инесса, — вот уж с кем не приведи бог снова проснуться в одной постели!
Ночь оказалась безнадежно испорченной. Вдобавок Серега, облокотившись на стойку и грузно дыша в ухо, вдруг сообщил грудным басом:
— Андрюх, по-моему, вон тот мужик в углу уже битый час на тебя пялится.
Устроившаяся по левую руку Инесса не расслышала и навязчиво вцепилась в рубашку: