Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана. Страница 16

— Хм… что ж, — Бейнир окинул взглядом зал, где под столами храпели гости, а слуги прибирали остатки пиршества и уже тащили новые кушанья. Начинался день, полный радости. — Пойдем.

Без помех поговорить в доме было невозможно: у каждого найдется дело к вождю, тем более люди уже видели, что он проснулся. Однако, если Альвдис хотелось поболтать с отцом, и он соглашался, то они шли в ее комнату. Там можно было сесть и не торопясь побеседовать.

Альвдис прикрыла дверь; Бейнир прошел по комнате и выглянул в окно. Отсюда был виден склон горы, поднимающийся вверх, и незаконченный дом, на строительстве которого трудились рабы, и дальше, выше, над сломом хребта — сумрачное небо. Кажется, скоро пойдет снег.

— Так что ты хотела сказать? — спросил Бейнир, отвернувшись от окна.

Альвдис нерешительностью в разговорах с отцом никогда не страдала. «Если что-то хочешь сказать, то говори прямо и смотри в глаза, — учил ее в детстве Бейнир. — Так я пойму, что ты говоришь правду, и услышу тебя».

— Отец, я заметила, как Хродвальд смотрит на меня… Не даешь ли ты ему надежду, что я могу стать его супругой?

— Хм… — Бейнир прокашлялся. Он не ответил сразу, и Альвдис поняла: так и есть! Хитрить вождь не очень-то хорошо умел. — Я бы на твоем месте подумал об этом.

— Отец! Но Хродвальд мне совсем не по нраву. Если честно, то не представляю, что я добровольно избрала бы его в мужья. — Альвдис старалась говорить спокойно и твердо, Бейнир не терпел ни слез, ни истерик. — Ты обещал, что дашь мне выбрать себе мужа.

— Тебе уже стоит подумать об этом, — повторил Бейнир. — Все равно однажды ты войдешь под сень священных деревьев и принесешь клятвы — так почему бы не поразмыслить, с кем именно?

— Мне еще восемнадцати нет, а замуж я пойду не раньше двадцати. Чем я хуже жительниц нашей деревни? Им ты позволяешь ждать, их родители позволяют — а мне уже надо думать о том, как свадьбу сыграть?

— Альвдис! — Бейнир выставил перед собою раскрытые ладони в знак того, что не желает ссориться с дочерью. — Остановись, не нападай на меня, словно волчица! Я ничего не обещал Хродвальду. Да, скажу тебе честно, он спрашивал о тебе, сказал много лестных слов о том, какой красавицей ты стала. С этим я согласился, но только с этим. По правде говоря, он и мне не сильно по нраву, а уж тебе в мужья я его и вовсе желать не стану. Хотя Далла и говорит, что он хороший воин и добрый сосед, и было бы недурным поступком укрепить отношения… Но мало ли у нас соседей! Я, скорее, не о Хродвальде с тобой говорю. Вот сын у Торлейва так хорош, ты видела? Он уже во многих битвах участвовал и годится для тебя в мужья, если, конечно, тебе приглянется.

Альвдис немного успокоилась. К счастью, мачеха не настолько влияет на отца, чтобы тот нарушил свое слово и выдал дочь замуж без ее на то желания. Женщины северян были гордыми и зачастую сами избирали себе мужей, а она дочка вождя. Как бы ни любил Бейнир Даллу, дочь он не предаст.

— Спасибо, отец, — улыбнулась Альвдис. — Мне не хотелось бы выходить замуж по принуждению. Дай мне время, и я подумаю, найду и выберу, но не сейчас. И если Хродвальд снова заведет речь о том, что я могла бы стать хозяйкой в его доме, ты скажешь ему?..

— Я скажу, — кивнул Бейнир.

Его хорошим расположением духа следовало вспользоваться.

— Тогда я хочу тебя еще кое о чем попросить, отец.

В гости был зван не только Хродвальд Черный, но и несколько других соседей; все они прибыли рано или поздно, и во Флааме стало тесно от людей и лошадей. Кое-кто из северян уже поставил «драконов» в сараи на зиму и приехал верхом. Бейнир и сам разводил лошадей и как раз торговался с Хродвальдом и ещё двумя приятелями, продавая им нескольких молодых скакунов. Скакуны, на взгляд Мейнарда, были хуже тех, на которых ездила франкская конница и знать; ну так тут и места другие. Эти мохнатые лошадки хорошо ходят по горным тропам, и возки, нагруженные товарами, таскают легко. Мейнарду нравилось работать с лошадьми, и потому он успел оценить покладистый нрав тех, что выращивали тут. Иногда по вечерам он заходил в конюшню, чтобы вычистить стойла, подбросить сена в кормушки и погладить коней по широким задумчивым мордам.

Зима все не спешила наступать, осень выдалась долгой. Дожди, конечно, становились все холоднее, и рано или поздно должен был пойти снег, который укутает все пушистым покрывалом. А пока хватало забот: строящийся дом успели доделать, с остатками урожая разобрались, и все ещё выходили на лодках во фьорд, дабы наловить свежей рыбы. Альвдис сказала Мейнарду, что так будет, пока вода не замерзнет. Если замерзнет: сюда иногда даже приливы доходили, и Аурландсфьорд замерзал редко, хотя это все-таки и случалось. Охотники надеялись, что и в этом году будет лед: тогда можно ходить за добычей на другую сторону прямо по фьорду, нацепив коньки или лыжи, а не обходить его по дуге. Вроде бы на той стороне водились какие-то особенно пушистые лисы…

Бейнир, к удивлению Мейнарда, разрешил дочери учить франкский язык — чем она его убедила, оставалось только догадываться. Мейнард не спрашивал. Ежедневно он находил время, чтобы научить Альвдис некоторым новым словам, объяснял, что они значат, как произносятся и пишутся. Буквы стали для Альвдис настоящим открытием после рун. Она оказалась способной ученицей и схватывала все на лету. Чтобы никто не помешал, Мейнард приходил к ней в комнату, где обязательно сидела ещё и служанка, полуглухая старуха, которая обычно пряла и не прислушивалась к разговорам. И каждый раз становилось все труднее выходить, хотелось еще парой слов перекинуться с Альвдис, ещё о чем-то пошутить, чтобы она засмеялась.

Мейнард чувствовал, что оживает. Это не случилось с ним в монастыре — быть может, только в самом начале, когда он пришел и попросил отца-настоятеля о милости. Милость даровали, и некоторое время она освещала жизнь нежным светом, который, как надеялся Мейнард, разгорится и засияет ярко, словно пламя. Он помнил этот пожар, он раньше знал, что такое — жить и гореть. Когда он был моложе… Но потом это ушло, и Мейнард знал, почему. Он полагал, что Бог может возвратить ему это.

Однако Господь промолчал, а ответ отыскался внезапно, и этим ответом стала девушка с серебристыми волосами.

Мейнард понимал, насколько это неправильно. Понимал он также, что Альвдис ему никогда не обладать, и что однажды, когда придется расстаться (он-то, может, и проживет во Флааме до скончания дней своих, а вот она уйдет в иной дом, рано или поздно), это снова ввергнет его во тьму. Мейнард никогда не любил женщину так, чтобы видеть в ней спасение, и никогда бы не подумал, что спасение это явится ему в образе женщины. Клирики говорили о другом. Они, брызгая слюной, грозили страшными карами тому, кто отступится от веры, тому, кто не уверует по-настоящему, тому, кто… Проще говоря, грозили они всем. Страсть осуждалась, женщины почитались существами греховными.

Мейнард еще раньше, в монастыре, однажды спросил отца-настоятеля:

— Отчего так часто говорят о карах Божьих и так редко — о Его любви?

Он прекрасно знал все о карах, а любви не понимал.

Аббат Ричард пожевал губами, похожими на высушенные дольки яблок, и ответил:

— Видишь ли, любовь, и в том числе любовь Божья, смущает людские сердца. Казалось бы, должно случаться наоборот, однако это так. Большинство людей проще заставить бояться, чтоб они не грешили, чем требовать от них не грешить из любви. Хотя ты прав, Мейнард, прав! О любви нужно говорить больше и стараться, чтобы услышали. Я попробую больше о ней рассказывать в проповедях. — Но получалось у него не слишком. На братьев, которые собрались в том монастыре, сильнее действовали все равно беседы о карах небесных.

Этот разговор канул в небытие, как и многие другие, и ответ все не приходил. Теперь вот пришел. Мейнард слишком уже разуверился, чтобы полагать, будто именно таким образом Бог ответил на его молитвы. Нет, христианский Бог нынче по-другому говорит со своими детьми, а уж ответить, прислав в судьбу Мейнарда девушку-язычницу — это и вовсе не в Его вкусе.