Тонкий лед (СИ) - Кольцова Оксана. Страница 34

— Мне все равно, как смотрел сын Торлейва.

— Это греет мою грешную душу. Может, все это и безумие, может, не простят меня высшие силы, что я беру у девушки такое обещание, не давая подобного взамен, но я уповаю на твою милость, прекрасная Альвдис.

— Поцелуй меня еще раз, — попросила она, — и обещание скреплено.

К кострам они возвратились довольно быстро: не стоило навлекать на себя гнев Бейнира и надолго пропадать в снежной ночи, иначе вождь быстро бы заподозрил неладное. Когда вернулись к теплому свету, Мейнард остановил Альвдис и сказал:

— Я привез кое-что для тебя.

Он извлек из мешочка на поясе что-то, блеснувшее золотом, и положил ей на ладонь.

— Ох, Мейнард! Как это красиво!

На медальоне, привезенном неведомо из каких земель (работа была явно не северная), сияло солнце. Его тонкие лучики расходились от центра и пропадали по краям, а на солнечном диске была вычеканена птица. То ли чайка, то ли ещё кто-то, не разобрать. Но, раскинув крылья, она парила, свободная и прекрасная.

— Сейчас ночь солнца — так забавно, верно? — проговорил Мейнард. — Вот я и решил подарить тебе солнце. Нашел в собственной сокровищнице и сразу понял, что это должно быть твоим. А еще, — он понизил голос, чтоб никто не услышал, — я над ним пошептал. Наденешь?

У медальона имелась длинная цепочка, и Альвдис повесила подарок на шею, но не могла перестать любоваться им. Зачарованный медальон соединился с ее силой легко, словно не было в нем чуждого, спрятанного под броней франкского колдовства.

— Спасибо, — проговорила девушка шепотом. Горло вдруг сдавило от подступающих слез. Что бы ни случилось дальше, эту ночь она запомнит на всю жизнь. — Погоди… Я тоже кое-что дам тебе.

Она сняла перчатку и стянула с пальца простенькое костяное колечко: его вырезал отец и подарил Альвдис, когда ей исполнилось десять. Теперь кольцо она могла носить только на мизинце. Оно не шло ни в какое сравнение с золотым оберегом, однако…

— Я его всегда ношу, — объяснила Альвдис, — и хотя тебе оно мало, пусть у тебя побудет.

Мейнард выглядел обескураженным; пожалуй, впервые ей удалось так его удивить.

— Госпожа… Альвдис. Это слишком значимый дар.

— Не больше, чем твое солнце. Просто возьми и сохрани, и никому не говори о нем. Если оно тебе разонравится, возвратишь весной.

Он сжал ладонь, а потом опустил кольцо в мешочек на поясе.

— Я сохраню его.

ГЛАВА 14

По словам старожилов, зима в этом году северян пощадила. Она шла, как и положено зиме — со снежными бурями, яркими солнечными днями, когда на белые равнины невозможно смотреть, кажется, будто ослепнешь, — однако медленно уступала дорогу весне. Мейнард чувствовал весеннее дыхание в воздухе, соленый ветер с далекого моря. Ветры манили и звали в дорогу.

Всю зиму он провел в Хьёрте, возвратившись сюда после Йоля и больше не покидая селение; дел сыскалось превеликое множество, и стоило Мейнарду решить одни вопросы, как тут же находились другие. Но зато с дружинниками он сошелся близко, и они наконец признали в нем вожака — во много благодаря рыжему Рэву, который почуял в Мейнарде хорошего воина и по доброй воле ему подчинился. Мейнард затеял тренироваться вместе с ними, и северяне наперебой показывали ему свои приемы для боя, а Мейнард учил их франкским, саксонским и тем, которых поднабрался в странствиях за свою долгую жизнь. Приходилось сдерживаться, чтобы не прорвался случайно дар (вот уж покалечить невзначай Мейнард никого не хотел), однако оказалось, что с недавних пор управляться со спящей силой стало легче. Теперь Мейнарду не приходилось прилагать большое усилие, чтобы ее сдерживать. Как и почему — оставалось лишь гадать.

Сайф, вначале на ратные забавы глядевший скептически, после тоже не удержался и присоединился. Мейнард отыскал для него в оружейной тонкую саблю, при виде которой Сайф ахнул и попросил себе клинок, и тот немедля был ему дарован. Такими мечами сарацины сражались там, на юге, и для Сайфа это оказался словно привет из дома. Ничто его так не впечатлило — ни драгоценные камни, ни награбленные шелка — а полоска стали и несколько книг в кожаных переплетах повергли в самый настоящий восторг.

Сарацин, будучи мужем ученым, хорошо умел и читать, и писать на нескольких языках, а потому Мейнард засадил его разбираться с теми свитками и книгами, что нашли у Хродвальда, и вести подсчеты, касающиеся поселения. Последним, кстати, занималась и седовласая Ведис. Вначале она при виде сарацина делала знак от сглаза, однако чуть позже, когда Сайф предложил объединить усилия, неохотно согласилась. Ведис чтение и письмо почти не давались, что ее раздражало, а Сайф так ловко щелкал цифры и так хорошо понимал руны и чужеземные знаки, что домоправительница его невольно зауважала. К весне они подружились, и Мейнард часто видел их, сидящих вместе на скамье под стеной дома Ведис, погруженных в разговоры.

Конрад и Фредеганд, молодые монахи, так радовались освобождению из рабства, что благодарили Мейнарда каждый день. Он отмахивался от этих похвал, думая о том, не выкупить ли у Бейнира кого-то еще, раз свои рабы закончились; однако во Флааме жили в основном захваченные крестьяне, а не божьи люди, и жили уже давно. Точно так же, как и в Хьёрте, скоро они и сами освободятся и будут решать, что им делать: отправляться домой или жить тут дальше. Монахи же порешили, как только стает снег, ехать во франкские земли, а оттуда, с Божьей помощью, возвратиться в Англию. Оба в монастыре были с малых лет и иной участи для себя не хотели. Мейнард собирался отправить их вместе с торговым обозом, который, если прежде не приедут купцы, отошлет в ближайший город по весне — следовало продать шкуры, масло, шерстяные ткани и другие товары, что заготовили зимой. Поселению нужны деньги. Рэв посоветовал монахам добраться с купцами до земель данов, и, возможно, там будут английские торговые корабли. Грабежи на побережье не мешали людям заключать сделки.

Монахи уговаривали Мейнарда ехать вместе с ними, возвратиться в святую обитель, однако он сомневался. Он не просто так попросил у Альвдис время до весны: следовало окончательно решить, как жить дальше, и не тянуть с этим многие годы. Что толку терзаться сомнениями, когда время уходит? Если бы не Альвдис, Мейнард, может, поддался бы на уговоры братьев. Но она…

Ее тоненькое костяное кольцо он повесил на кожаный шнурок и носил на шее, скрывая под одеждой, а когда шел париться в баню — снимал заранее, чтобы никто не увидел. Недоставало еще вопросов. Это для себя Мейнард должен был решить только сам, без чьих-либо советов, увещеваний и помощи.

Он не солгал ей: там, под сияющим ночным небом, он внезапно ощутил, как в душе наконец-то что-то сдвинулось. Никто не знал, что той ночью Мейнард заплакал, впервые за очень долгое время. Он проводил Альвдис в пиршественный зал, посидел вместе с нею и гостями. А потом ушел ненадолго и поднялся среди спящих деревьев по знакомой тропе выше, где мог остаться один. И там, касаясь ствола старой ели, слушая, как она недовольно скрипит промороженными ветвями, Мейнард подумал о великом дереве Иггдрасиль, о свечах перед алтарем, о драгоценном реликварии, а потом — о вещах, что были до этого… и заплакал.

Он ощутил наконец огромное раскаяние, чистое, которого не смог почувствовать в монастыре, и чернота отступала, унося с собой кошмары, оставляя только незапятнанный снег. Небо взблескивало зеленым между кронами деревьев, лес дышал и разговаривал, даже камни, казалось, не спят. И там Мейнарду показалось, что Бог наконец ответил. Это не было словами, как и говорила Альвдис, это оказалось чувством, освобождающим, спокойным. Мейнард стоял в лесу, пока не стал замерзать, и лишь тогда возвратился в большой дом, дальше праздновать Йоль со своими новыми друзьями. А через несколько дней уехал в Хъёрт, чтобы там, отстранившись от всего, и в первую очередь — от любви, вспыхнувшей так ярко, принять уже окончательное решение.