Магистр ее сердца (СИ) - Штерн Оливия. Страница 34

Мариус обреченно оглядел гору старых свитков, которые планировал перебрать сегодня. Часть он уже пересмотрел, записи, сделанные старым магистром, мелкий бисерный почерк, хрустящие листы. В основном, ведение дел Надзора, хозяйственные выписки, ничего интересного. Манера магистра писать так, что приходилось изрядно напрягаться, разбирая написанное, начинала подбешивать.

Мариус еще раз окинул взглядом свитки, тоскливо подумал о глинтвейне, катке и Алайне.

Прошелся по кабинету, вслушиваясь в то, как шуршат подошвы туфель о пол.

Зачем ему все это? Если бы можно было сейчас бросить должность Магистра, с удовольствием бы бросил. Вернулись бы в Роутон. Поженились, наконец. Он уже и без того сильно задолжал своей птичке по этой части. Возможно, кто-нибудь родился бы уже в следующее лето, и старики, Марго и Робин, радовались бы, глядя на младенчика…

А вместо этого он должен тащить на себе проблемы Надзора, проблемы земель Порядка, дворцовые интриги. Алечка тоскует, это видно. Не понимает, отчего он поступает так, а не иначе, и от этого больно и неприятно. Как будто одна за одной, с треском, рвутся те невидимые струны, что протянулись меж ними двумя.

И, в общем-то, понятно, что бросить все сейчас нельзя.

Но как хочется…

Он потер переносицу, собираясь с мыслями.

Утро. Утро еще одного дня. Время спуститься под магический купол и проведать Авельрона.

…Брат Алайны и наследный принц крагхов был еще одной и непрекращающейся головной болью. Мариус так и не признался Альке, что накануне ее второго визита Авельрону стало так худо, что было понятно: принц не жилец. Раны на спине неожиданно полностью закрылись, но при этом Авельрон продолжал чахнуть на глазах, за считанные часы превратившись в живой скелет, на котором только глаза и жили. Однако, все его органы были не повреждены, продолжали работать… А вот жизнь как будто кто-то выпивал, кто-то… с той стороны, со стороны магического астрала, где Мариус пока что был совершенно беспомощен.

Впрочем, сам Мариус сдаваться тоже не собирался. Начал дважды в день подпитывать Авельрона собственной магической энергией. Это было несложно. После того, как Мариус оказался в самом центре разворачивающегося торнадо свободной магии, его резерв возрос многократно. Да и восполнять его было несложно.

"Мы еще поборемся, кто бы ты ни был", — мысленно пообещал магистр тому неведомому, что выпивало Авельрона досуха.

И все равно, было странно и неприятно, что так тщательно выстроенный купол не уберег Авельрона от неведомой дряни.

И еще более неприятно, что нельзя было все говорить Алечке. Она бы не поняла снова, и снова бы обвинила его в том, что Авельрон умирает.

Да, он умирал. Но не по вине Мариуса, и уж точно не по вине магического купола. К сожалению, купол работал только по эту сторону бытия, где все было материально, и магия была проста, вполне ощутима и понятна любому, кто имел резерв.

К сожалению, купол не помешал твари, которая вцепилась в Авельрона со стороны астрала. Да Мариусу сперва и в голову не приходило, что там может быть что-то такое, что будет действовать целенаправленно. Всегда считалось, что сущности астрала непоследовательны и никогда не выбирают себе жертву. А тут — на тебе…

Беда была в том, что Мариуса не учили работать с астралом. Да и никого не учили. Астрал просто был — и все, об этом знали, но никогда и никто его не использовал. Как заглянуть "на ту сторону", тоже никто не знал. Никто — кроме Магистра Надзора.

Именно поэтому Мариус заставлял себя перебирать его записи, тратя на это часы.

Но проклятая тварь не оставила конспектов — либо же Мариус просто до них еще не добрался. Что теперь делать? Он не знал.

…Сиделка вскочила при виде Мариуса, поклонилась.

— Иди, — он махнул девице рукой, — иди, перекуси.

А сам не сводил взгляда с Авельрона, который теперь лежал на спине, укрытый по грудь теплым одеялом. Страшные, костлявые руки покоились по обе стороны от туловища. Грудь тяжело вздымалась, в легких что-то тихо хрипело, как будто Авельрон и дышал-то с трудом. А взгляд был светлым, осмысленным. И на жутком, уже мало похожим на человеческое, лице — выражение полного спокойствия, как будто… Уже смирился. Со всем. С тем, что, возможно, следующего утра уже не будет.

— Ну, как дела, — механически произнес Мариус, присаживаясь на стул напротив умирающего.

Не дожидаясь ответа, он взял руку Авельрона — холодная бледная кожа, синие вены под ней — и пощупал пульс. Слабенький, едва слышный и быстрый.

— Бывало и лучше, — брат Алайны усмехнулся.

Мариус покачал головой. За время этой странной болезни губы Авельрона истончились, сделались сероватого оттенка, зато зубы словно стали длиннее, острее и белее. Неприятное ощущение, как будто у хищного зверя.

— Держись, — попросил Мариус, — я надеюсь, что скоро доберусь до того, что спрятал Магистр. Ты будешь жить.

— Хотелось бы, — сказал Авельрон. И, чуть подумав, признался: — мне страшно. Постоянно такое ощущение, что меня выталкивают из тела. Я тогда попадаю в черноту и ничего не чувствую.

— Я буду поддерживать твое тело, пока не разберусь во всем. Дай-ка мне вторую руку.

Вот так, держась за руки.

Мариус на минуту прикрыл глаза, высвобождая львиную долю резерва, позволяя горячим потокам проложить дорожки-ручейки под кожей, влиться в холодные руки Авельрона.

Неприятное чувство, отдавать свой резерв. Оставалось только убеждать себя в том, что это поможет — по крайней мере, до тех пор, пока не будут найдены ответы на все вопросы.

Кажется, пальцы Авельрона потеплели. Мариус посмотрел на мужчину, хмыкнул. На щеках появился слабый румянец, глаза блестели. Казалось, жизнь возвращается в измученное неведомой хворью тело.

— Так значительно лучше, — прошептал Авельрон, — спасибо.

— Я вечером зайду, — пообещал Мариус.

Поднялся со стула, принюхался. Захотелось грязно ругаться — под куполом неизменно разливался запах разморенных жарким солнцем трав. Мелькнула мысль о том, что даже когда Авельрон умрет, его, Мариуса, этот запах будет преследовать в самых жутких кошмарах.

— Погоди, — бледные пальцы с внезапной силой вцепились в край сюртука, — я… поговорить с тобой хотел.

Мариус выдавил из себя бодрую улыбку и уселся обратно.

— Слушаю.

— Мне кажется, что скоро меня совсем не станет, — сходу заявил Авельрон.

— Мы еще поборемся…

— Да, да… — он устало закрыл глаза, потом посмотрел на Мариуса долгим задумчивым взглядом, — я мечтаю о том, чтобы у тебя все получилось, но… В общем… Я, как мне кажется, уже имею право на последнее желание.

— За купол не пущу, — говорить это было неприятно. И хотелось надеяться, что Авельрон поймет.

Он понял.

Брат Алайны вообще оказался на диво понятливым парнем.

— Я хотел попросить за сестру, Мариус. Пообещай, что не оставишь ее. Пообещай, что сделаешь все, чтобы она была счастлива. Ты ведь… скажи, ты правда ее любишь? Она ведь… не игрушка для тебя, а?

В груди словно раскрылся стальной цветок. Любит ли он Альку? Любит ли?..

— Я умру за нее, — честно ответил Мариус, глядя в серые глаза Авельрона, которые были так похожи на другие, такие родные, любимые.

— Пообещай, — упрямо повторил умирающий, все цепляясь скрюченными, как будто сведенными судорогой пальцами за рукав.

— Она будет счастлива, Авельрон, — Мариус аккуратно высвободился, — клянусь. Но тебе… знаешь, не думай о дурном. Пока я тебя держу здесь, ты не умрешь. Дважды в день я тебя подпитываю, этого достаточно. Будем держаться, Рон, будем.

Он положил худую руку принца поверх одеяла. Вздохнул. Огляделся.

А потом понял, что Рон снова уплывает. Дыхание сделалось глубоким, спокойным. А взгляд стекленел.

Мариус почувствовал, как волосы на затылке зашевелились. Чувство, что кто-то смотрит на него сквозь глаза Авельрона, было таким сильным, что руки сами взметнулись в охранном жесте, вычерчивая в воздухе простой магический щит.