Три цвета любви - Рой Олег. Страница 3

Такому сказочному персонажу, пусть и в выпадающей из образа арафатке, подобало бы носить заношенные до лохматости стоптанные валенки. Серые или серо-коричневые. И чтоб на одном из них – кривоватая кожаная латка, пришитая через край крупными неровными стежками. Но на ногах у «лешего» красовались стильные зимние кроссовки. Высокие, почти новые, неправдоподобно яркие: пронзительно-синие, с оранжевыми и белыми вставками. Совершенно ослепительные и чудовищно неуместные. Откуда бы у деревенского деда – даже если он не леший, а просто местный житель – подобная роскошь? Должно быть, кто-то из рыбаков-охотников, таких же, как они с Ленькой, «с барского плеча» пожаловал. Егерь-то, владелец избушки, скорее всего, не только Леньку привечает. Сколько им там, егерям, платят? А тут какой-никакой приварок.

Сказочный же дедуля, надо понимать, контролирует процесс. Хотя, может, просто так, для собственного развлечения лезет не в свое дело. Ишь развопился как. Словно чужаки в его собственную избу приперлись. И расположились, да. Классный экземпляр!

Дим воровато, не поднимая руки от кармана, направил на гостя телефон – потом в жизни не простил бы себе, если бы не сфотографировал столь колоритное явление. Ладно арафатка, их сейчас все подряд носят, но кроссовки, надо же!

И воняло от дедка почему-то не лесной чащей и даже не перегаром – а бензином. Современный такой… леший.

Джою дедок не понравился. Набрасываться на непрошеного гостя пес, конечно, не стал – не дурак, – но поднялся со своего места, подошел поближе, остановившись шагах в десяти (или в двух прыжках, если вдруг что) от незваного гостя, гавкнул басовито. Не залился лаем, как цепные пустобрехи, а – обозначил присутствие. Подумав, для убедительности еще и рыкнул – тоже без особого азарта, но убедительно. Дим на всякий случай сделал и общий кадр: слева напрягший плечи Джой, справа «леший» в ослепительных кроссовках.

Зато Ленька гостю будто бы даже обрадовался. Или просто привычка «налаживать контакты» стала у него уже автоматической? Диму, чей бизнес (при всей, в общем, успешности) на фоне Ленькиного холдинга и в микроскоп было не разглядеть, эта способность друга казалась удивительной. Вот как можно улыбаться всем подряд – и чтоб улыбка не выглядела «американской»? Пластмассово-фальшивой то есть. Впрочем, Ленька вообще уникум. Все ему – игра, шуточки, как будто так и не вырос из двенадцати лет. Однако все готовы под его шуточки тут же плясать. Как под дудку Крысолова. Вот и сейчас Джоя осадил небрежно, почти смеясь:

– Фу на тебя! Ты как себя ведешь? Человек пришел, а ты на него бочку катишь. Ай-яй-яй!

Пес тут же повалился на бок, картинно раскидав лапы по сугробу, – и вовсе, мол, я ни на кого никакую бочку не катил, птичка пролетела, вот я и гавкнул.

– Да вы проходите, он больше не будет. – Ленька приветливо улыбнулся «лешему» и повел рукой в сторону избушки. – Чайку с нами выпьете?

– Чайку? – не то недоверчиво, не то недовольно буркнул дедок.

– Ну или не чайку, найдется и что иное, если пожелаете.

Друг рассыпался перед затрапезным гостем так, словно тот был потенциальным инвестором, готовым под соответствующее настроение вложить в дело пару-тройку миллиардов. Вот Ленька и создавал «соответствующее настроение». Очень похоже. Или наоборот – словно заговаривал зубы потенциальному конкуренту (еще не ведающему, что он таковым является), дабы усыпить бдительность. А после – ам, и нет конкурента.

Интересно, акулы улыбаются своей добыче?

Дим редко вспоминал, что Ленька – акула. Хотя поди такое забудь. Владелец гигантского холдинга, поднявшийся – и не пропавший, как большинство тогдашних, – в лихие девяностые. С мелочи начинал, с книгообмена. А сейчас – владелец заводов, газет, пароходов. Газет, правда, в Ленькиной собственности вроде бы не имелось. Но вот насчет пароходов Дим уже не был так уверен. И нате вам – расшаркивается перед обтерханным, хотя и колоритным местным «лешим».

Именовался тот вполне подходяще: Трифон Кузьмич. Виски ему не понравился:

– Дык самогон он и есть самогон. Благодарствуйте, конечно, за угощение, но нам бы чего попроще. По-нашему чтоб… ну там красненького могем или беленькой, еще лучшее. – Он так и выговаривал «лучшее», с ударением на предпоследнюю «е». Экий посконный дедуля, подумал мельком Дим, удивительно, что такие нынче еще остались. В двадцать первом-то веке!

Хотя внутри егерской избушки двадцать первый век казался куда менее реальным, чем посконное «лучшее». Даже широкая лавка под окном была накрыта вытертым гобеленовым ковриком с лебедями – экая древность. Спинкой лавке служил длинный, набитый душистым сеном мешок. И, честно, такого удобного сиденья Дим в жизни, кажется, не встречал, какие там анатомические диваны, что ты!

«По-нашему» у Леньки в рюкзаке тоже нашлось – прозрачная тяжелая литровка «беленькой» (явно недешевой, хотя Дим в водке и не разбирался).

– От это совсем другой коленкор!

Ленька осторожно поинтересовался:

– Трифон Кузьмич, а что это мы с вами раньше-то не встречались? Я к Семенычу (так звали егеря) не первый год наезжаю, а вас не припомню.

– Дык я тут живу-то всего третий год. У меня дом в Брянской губернии. Ну был то есть. Тут, вишь, кака история вышла. – Кузьмич повозился, устраиваясь поудобнее: когда еще выпадет возможность поведать свою историю свежим слушателям? – Дочурка моя с зятем фермерствовать надумали. Надоело им, вишь, в городе. И то – чего там, в Брянске, ловить? Даже еще и не в самом Брянске. В столицу ехать, карьеру делать (он так и сказал «карьеру делать») поздно уже, не молоденькие, свои детки взрослые, все выучились, все при деле каком-нибудь. Да и кака там карьера у продавщицы да у электрика? Не, зять у меня рукастый, не токмо электрик, он и столярку, и сантехнику всякую – все могет. А тут, вишь, домик их под снос обозначили – трасса, что ли, какая-то там идет, не то еще другое строительство. Квартирку взамен выделили, ясно дело, но они-то привыкшие собственным домом жить: огородик там, курочки, козочка, иногда свинок подращивали. В земле-то оба умеют копаться, в квартире им тесно и душно. Ну я им свою хату и отдал, а сам сюда, к куму перебрался. Он тоже вдовый, осьмой год уж, кум-то, ему тож одному куковать невесело. А вдвоем мы ого-го! Кум-то, пока один куковал, сильно по этому делу поплыл… – Дедуля щелкнул себя по кадыку. – Я ему мозги-то прочистил, ты чего, грю, на погост раньше срока собрался? Погоди пока, не время. И – завязал кум! Не то чтоб начисто, тут у нас совсем без этого дела тоже никак. Но аккуратно потребляет, в плепорции. С морозу там или с устатку. Хозяйство его вдвоем налаживаем. Вот крышу прошлым годом перекрыли, нонешним – баньку бы подновить надобно.

Початую литровку дедуле отдали с собой.

От свежего воздуха и длинного-длинного дня Дима сморило рано. Ленька еще возился, приготовляя что-то к завтрашнему действу и шикая на лезущего под ноги Джоя, а Дим подремывал. Как будто на теплых волнах качался. Качался, качался, качался… Стуки, возня и шорохи наконец смолкли, но обступившая его тишина почему-то не убаюкивала, а наоборот. Да и тишина была не совсем тишина. Даже посыпавший вдруг снег шептал за окнами довольно явственно. Переговаривался с принесшим его ветром, постукивал мелко в окна, позванивал стеклами, поскрипывал досками ветхого крылечка…

– Не извольте беспокоиться, беспременно передам, – пробурчала Леля, словно свекровь еще могла ее слышать.

В ее возрасте, видите ли, пора стать серьезнее! Можно подумать, Леля сама не понимает, что сорокалетняя женщина, демонстрирующая ужимки пятнадцатилетнего подростка, выглядит смешно и жалко. Но Леля ведь никогда! Никогда-никогда!

Она же не уродует себя, как вон та сворачивающая за угол девица! С волосами, выкрашенными в три цвета: бледно-синий с зеленоватым оттенком, почти бирюзовый, вырвиглазный персиковый, скорее даже оранжевый, и – ослепительно белый. Собственно, в пестрых волосах нет ничего ужасного… Вот если бы трехцветная девица надела длинное черное пальто или коротенькую джинсовую курточку (трехцветную, как волосы, или белую), было бы отлично. Но на фоне унылого пуховика цвета подгнившей болотной тины и еще более унылого полосатого серо-коричневого шарфа грубой вязки пестрая девицына голова выглядела неуместно, как бриллиантовое колье с купальником. Она-то, Леля, всегда чувствовала, что уместно, а что нет.