Машина пробуждения - Эдисон Дэвид. Страница 3

Купер вдруг осознал, что ничего особенного не ощущает: ни паники, ни гнева, ни оторопи, ни даже отрешенности, хотя и проснулся в… ну… там, где проснулся. Никаких эмоций, разве что некая затуманенность сознания и звенящая, сбивающая с толку пустота в голове.

Увидев, что Купер пришел в себя, Эшер усмехнулся, но ничего не сказал, лишь немного наклонился и пристально посмотрел на гостя. Момент затянулся. А затем разбился.

– Что… – выпалил Купер, а потом на секунду умолк, пытаясь выбрать один-единственный вопрос среди тех, что просились на язык. – Почему солнце стало зеленым?

Последнее, что помнил Купер, – он, так и не раздевшись, рухнул в собственную постель после очередного долгого дня, полного трудов и переписки. И эти люди рядом с ним определенно не были его друзьями, а это место никак не походило на его дом, и уж совершенно точно он не стал бы обмениваться сообщениями с какими-то там пепельнокожими головорезами. В одном он был уверен: все это не сон. Слишком уж больно ему было, да и логика не поспевала за причудами воображения, как обычно бывает в ночных грезах.

– Приветствую пробужденного, – с улыбкой на лице произнес Эшер. – Выпей-ка. – Его длиннопалые ладони казались просто огромными. – Сесстри устроила тебе полный осмотр. – Он протянул Куперу кружку, и пар, поднимающийся над ней, источал ароматы жасмина и пряностей. – Если от этого тебе станет легче, я выходил из комнаты, пока она обследовала твое обнаженное тело.

Купер посмотрел на кружку в своих трясущихся руках и с трудом подавил желание швырнуть ее прямо в лицо незнакомца. В мыслях он, как всегда, выразился весьма нецензурно и, опять же, как всегда, ничего не сказал вслух. Но скривил губы, хотя и чай, и хлеб с маслом пахли просто божественно.

– Пей уже, – велел Эшер.

Жасмин и перец обожгли рот. Горячий чай, настоящий. Он помог Куперу прийти в себя и развеять туман, окутавший разум. Впервые он по-настоящему огляделся вокруг. Они сидели в комнате с незнакомыми письменами на стенах. Неподалеку на деревянном столике красовался престранный граммофон, труба которого была вырезана из огромного закрученного рога, а сам столик оказался завален книгами. Если быть более точным, книги громоздились на всякой пригодной для того поверхности. Эшер вновь протянул поднос, и на сей раз Купер с радостью принял его предложение.

– Это гостиная, – произнес Купер, прежде чем откусить тоста; вкус еды показался ему бесподобным.

– Что? Ах да! Так и есть. А меня зовут Эшер, – представился серый незнакомец, качнув головой.

Купер ответил ему взаимностью, хотя и набил рот пропитанным маслом блаженством:

– Быть может… вы расскажете… где это я?

Эшер дождался, пока Купер дожует и осушит кружку с ароматным чаем, и только затем протянул ему руку.

– Встать сможешь? Поднимемся по лестнице, и я все тебе покажу.

«Конечно же, я могу встать», – подумал Купер, прежде чем попытаться… и вновь рухнуть на софу. Он нахмурился и прихватил с подноса еще один тост, но Эшер заставил его подняться, и, сделав несколько шагов, он уже не ощущал прежней слабости.

Купер шел следом за Эшером по узкой лестнице, изгибавшейся под немыслимыми углами и поднимавшейся выше, чем казалось логичным. На очередной узенькой площадке обнаружился приставной столик с китайской вазой, из которой торчали несколько стеблей наперстянки.

– …нельзя ее обременять цветами… – пробормотал себе под нос Эшер, покачав головой.

Когда они добрались до самого верха, серый человек с некоторым благоговением во взгляде открыл растрескавшуюся дверь. Махнув пепельной рукой, он пригласил Купера пройти первым.

Когда Купер ступил на пристроенную к крыше деревянную «вдовью дорожку»^[1], его сковало ледяное оцепенение. Перед ним раскинулся огромный город. И не просто город, а карикатура на… на все города разом, буйная оргия архитектурных фантазий и упадка. Здания и жилые массивы тянулись до самого горизонта, и у Купера закружилась голова от неспособности вместить в себя все это безбрежное пространство– от пронзающих небеса шпилей вдалеке и до разрушающихся, почерневших и заброшенных развалюх там, где они сейчас стояли. Куда бы он ни повернулся, повсюду взгляду открывался лишь город. Тут были и районы, где, по всей видимости, бурлила жизнь, но наблюдались и вымершие территории – целые жилые массивы, брошенные гнить в этом издевательском хаосе. То, что сейчас видел Купер, казалось просто самой идеей города, самопроизвольно проступившей в реальность и обретшей плоть.

На разной высоте над зданиями повисли облака смога, окрашивая город в цвета различных камней: дымчатого топаза, аметиста и цитрина. Ветер был удивительно теплым и приносил в своих изменчивых потоках ароматы десятков различных благовоний. Над городом разливались песни соревнующихся колоколов, прокатываясь волнами из одного края в другой и поднимая в воздух стаи потревоженных птиц.

Спорили между собой и небеса. Те бледно-желтые, что Купер недавно видел в окно, словно утекали за горизонт, следуя за своей крошечной зеленой звездой. Тем временем на востоке, на фоне голубого свода, играли в салочки тяжелые облака, а их желтое солнце, казалось, то появлялось, то вновь выпадало из бытия.

Эшер подвел совершенно ошарашенного спутника к видавшей виды подзорной трубе, закрепленной на деревянном штативе у самого края балкончика. Купер помедлил. Хочется ли ему смотреть? Хочется ли принимать реальность этого лихорадочного сновидения? И все же он наклонился к окуляру и окинул город взором, хотя его и тревожила мысль, что стоит разглядеть примерещившийся кошмар в деталях, познать его форму и суть, как ничего уже нельзя будет изменить и все это станет настоящим. А когда это произойдет, он сам бесповоротно, раз и навсегда заблудится во снах, сойдя с ума и превратившись лишь в призрак среди других призраков.

Благодаря подзорной трубе он смог увидеть отдельные части целого: покосившиеся и облупившиеся под гнетом лет монументы и мавзолеи, выполненные как из камня, так и из золота, – их неторопливо поглощала городская растительность. За стенами, в окружении пышных садов и ажурных беседок, прятались особняки. На западе обнаружилось изваяние скорбящей женщины, отлитое из чистого серебра, – она сидела, упершись массивной головой в более новую каменную стену, и гирлянда пароотводных труб, опутавшая ее шею, изрыгала лиловый, как синяк под глазом, дым. Неподалеку, посреди пришедшего в запустение, запачканного мазутом двора трубил в свой шофар^[2] алебастровый ангел, словно призывая владельца, который уже никогда не вернется. И цепи, повсюду были цепи – со звеньями размером с целый дом, перекинутые через каналы или же свернутые наподобие винтовых лестниц и уходящие под землю.

Переместив взгляд, Купер увидел просторные аллеи, обсаженные платанами, вязами и менее знакомыми ему деревьями, и дороги – одни были пусты, и их черная поверхность блестела, другие же кишели пешеходами. Широкие шоссе разбегались от лежащей в тени точки, напоминая чем-то огромную паутину. В самом ее центре разинула пасть центральная площадь. И хотя она должна была быть просто гигантской, чтобы ее удалось различить с такого расстояния, но то, что находилось за ней, обладало еще более грандиозными размерами. Было ли это какое-то здание, гора или что-то куда менее обычное?

Над площадью вздымался купол, которым одновременно можно было бы накрыть сотню стадионов, – полусфера из бронзы и стекла, казавшаяся отсюда словно сплетенной из воздушных кружев, однако каждая нить их, должно быть, равнялась шириной целому городскому кварталу. Конструкция вздымалась на северо-восточном участке горизонта подобно рухнувшей луне. Она была увешана флагами и озарялась исходящим изнутри зелено-золотистым светом. Этот величественный купол возвышался посреди скопления сфер поменьше – пузырьков из камня и металла, жавшихся к центральному строению и усеянных ажурными мостами и тонкими, как иглы, башенками.

– Кто там живет? – спросил Купер, указав на купол, – ничего более огромного и представить было нельзя.