Машина пробуждения - Эдисон Дэвид. Страница 41

Замок оружейной Пурити вскрыла без особых проблем – еще одно умение из освоенных ею за время регулярных и негласно одобряемых попыток бунта. В данном случае она обучалась под руководством работающего на «Отток» шулера, с которым флиртовала целых две недели. Он так мило встряхивал своими имбирного цвета кудряшками и обладал столь обезоруживающей улыбкой, что Пурити даже позволила ему первому подобрать отмычку и к замку иного рода.

Щеки Клу порозовели при воспоминании о его пальцах, так старательно искавших путь к тем местам, где им не подобало находиться. «Как же его звали? – попыталась припомнить она. – Я чудовище».

Разумеется, она представилась ему ложным именем, иначе бы ее в ту же секунду похитили ради выкупа. Благодаря своей умственной неполноценности все эти культисты оказывались для нее просто игрушкой на один раз, зато на своем полном жестокости и неприятия смерти пути они обретали весьма интригующие навыки.

Еще несколько минут она сражалась со шлемом. Быть может, стоило подсунуть что-нибудь мягкое между собственным лбом и его поверхностью, чтобы он наконец перестал сползать и позволил ей продолжить запретное предприятие. Она огляделась в надежде подыскать хоть что-то, но если что и можно было использовать в качестве подкладки, так только надетое на ней платье да чулки.

«Что ж, сойдут и они».

Пурити прислонилась спиной к стене и, скрипя зубами от стараний не потревожить шлем на голове, начала стаскивать с себя чулки. Украшенные драгоценными камнями лимонножелтые туфельки проблем не доставили, а вот чтобы довершить начатое, ей пришлось изогнуться, словно старому алкоголику, выблевывающему внутренности. И только раздевшись, она сообразила, что от столь воздушной ткани проку будет мало. Пурити приподняла шлем на пару дюймов и, удерживая его одной рукой, запихала чулки по обе стороны головы; когда она вновь опустила шлем на брови, тот все же не царапал ее скальп так сильно, как прежде, но устойчивости у него не прибавилось. Пурити вздохнула и побрела к преграждавшей ей путь белой овальной двери.

За ней лежали личные покои князя, высеченные из редчайшего белого камня миллиардника так, чтобы напоминать ветви Рощи Сердца. Только самому князю, а также лордам и леди Невоспетых, дозволялось заходить внутрь – Пурити тщетно пыталась найти хотя бы одну служанку, убиравшую в апартаментах повелителя Неоглашенграда, но, похоже, ни единая душа из тех, кто населял Купол, никогда не поднималась выше третьего уровня Малайзон. А она уже стояла на шестом, с чулками, намотавшимися на уши, и краденым преторианским шлемом, болтавшимся на ее голове.

«Охохонюшки, Пурити, глупая, что же ты творишь?»

Впрочем, на это оскорбление в собственный же адрес было легко ответить: «Я сыта по горло пленом, и если мне не удается выбраться из Купола, то я, черт побери, хотя бы выведаю все его секреты». Она властно кивнула самой себе, и шлем едва не раздробил ей переносицу. Девушка вскрикнула и тут же испуганно сжалась.

Чтобы успокоить нервы, прежде чем открыть дверь, Пурити Клу напомнила себе о том, что накопила изрядный опыт в нарушении всех мыслимых правил. Она перебирала в уме все свои прошлые выходки так, словно читала мантру отваги, пересчитывала многочисленные причины, подвигшие ее на преступление против властителя этого мира, – пускай тот и исчез. Ей было всего десять, когда она нашла потайную дверь, ведущую из кабинета барона Клу в комнатку, где тот предавался пороку, – отец был горд донельзя. Когда она выдала себя за своего брата Помероя, присоединившись к рыцарскому турниру, в котором могли принимать участие только мужчины, и менее чем за пятнадцать секунд сшибла Эразма Фен-Бея с коня, папочка, конечно, встревожился, но почти не скрывал своей радости – и баронессе не оставалось ничего иного, кроме как смириться с унижением и присоединиться к мужниному добросердечному подшучиванию над графом и доктором Фен-Беев, пока последний занимался сломанными ребрами бедного Эразма. В возрасте шестнадцати лет, когда Пурити Клу была впервые представлена почтенному обществу, все поместье гордилось ее точеной фигуркой и забранными в косу золотыми локонами. Но когда она прошлась не опираясь, как подобает, на руку брата, а поддерживаемая парочкой прожженных ловеласов – каждый сжимал в своей лапе одну из ладошек милого дитяти, – даже барон оскорбился.

Спустя пару лет она потратила целую неделю, пытаясь покончить с собой, и эта выходка была уже не столько бунтарской, сколько просто странной. Разумеется, ничего не вышло, но Пурити оказалась куда более настойчивой, нежели кто-либо мог предположить, – братишка проиграл спор отцу, а она в процессе несколько повысила самооценку. Привязанная к телам знать воспринимала самоубийства всего лишь как крайнюю форму мазохизма; после того как Пурити на протяжении семи дней раз в полчаса перерезала себе горло, она была вынуждена согласиться: искать выход в этом направлении бессмысленно.

Поэтому вряд ли можно было считать чем-то несвойственным ей то, что она предпочла не торчать еще дюжину часов за рукоделием, а рискнула проникнуть в Пти-Малайзон – далеко не миниатюрная^[23], кстати, архитектурная вишенка, в незапамятные времена установленная поверх самого просторного «помещения» Купола – первозданной Рощи Сердца. С расположенного там трона князь наблюдал, как Умирающие прокладывают свой путь к Поляне Анвита, где целые эпохи назад смертные Третьи люди впервые нашли способ выйти из круга жизней.

Пурити ощущала родство с птицами, кружившими над Рощей Сердца, разглядывая вершины стародубов, мамонтовых деревьев и ржавников, стволы которых, высоко вознесшиеся над землей, казались такими прямыми. Выше поднималась только массивная золоченая колонна, поддерживавшая свод Купола. С того места, откуда наблюдала Пурити, кроны казались зелеными грозовыми тучами, напоминая о темно-изумрудных облаках, что пролились на ее семью дождем этиленгликоля в день, когда случился выкидыш у ее сестры Паркетты. Ядовитый дождь в отравленный день.

Воспоминания Пурити о тех временах лишь усилили ее неприятие выпавшей ей участи, – конечно, та же участь постигла и всю прочую знать, но Клу лишь с натяжкой была готова назвать остальных аристократов действительно ровней себе. Впрочем, хотя они и были пижонами, родившимися в результате кровосмешения, все же девушка не думала, что благородные дома заслужили подобное наказание за ту тысячу лет, что пользовались привилегиями: вначале их жизнь ограничили пределами города, а затем и вовсе обрекли на безумие и закулисные игры в огромной золотой клетке. В моду вошли убийства, Круг Невоспетых пожирал самое себя – частенько в прямом смысле, – и еще существовал одинокий подлый Убийца. Антифриз смыл слезы по нерожденным детям, скорчившимся в такой красивой зеленой грязи.

Что-то расправило крылья в груди Пурити, что-то, обладающее огромным разрушительным потенциалом, и она с радостью приняла это чувство, хотя и затруднилась бы дать ему название. Она пыталась быть хорошей девочкой, увлеченной рукоделием, зваными ужинами и отрубанием голов менее хорошим девочкам… а может, и больше, – Пурити отметила про себя, что уже несколько запуталась в этой теме. Но пять лет! Пять лет клаустрофобных улыбок и механического повторения одних и тех же бессмысленных действий изо дня в день. Она перепробовала все мыслимые планы побега, и ни одна из попыток ни к чему не привела. Посему вполне естественно, что тоскливый плен однажды толкнул ее к покорению запретных высот. Тоска и с трудом подавляемый гнев. Пурити подумалось, что теперь она прекрасно понимает чувства Умирающих, которые те испытывают, когда приходят сюда за освобождением.

Позади раздался неожиданный шум, и разозленная птица в груди девушки чуть не упала в обморок от страха. Клу обернулась так быстро, что платиновый шлем полностью слетел с ее головы и, с грохотом упав на пол, отбил ей пальцы.

– Чтоб мне лакея трахать, больно-то как! – взвыла она, прыгая на одной ноге, но тут же забыла о физической боли, когда увидела две головы, таращащиеся на нее из-за угла, – два совершенно одинаковых лица, выражающих одновременно и скуку, и удивление.