Призраки (Рассказы) - Скобелева Екатерина. Страница 18

— Доводилось ли вам видеть более интересное лицо? — спросила миссис Вандербридж. — Он мог бы позировать Тициану, правда?

— Он действительно так красив?

— Он чуть старше и печальнее, вот и вся разница. Когда мы поженились, он выглядел точно так, — на миг она помедлила и затем почти с горечью выпалила: — Согласитесь, в такого человека легко влюбиться! Какая женщина — в этом или ином мире — устоит перед ним?

Бедное дитя! Я видела, как она терзается, и догадывалась, что ей нужно кому-то излить душу. Но до чего же странно, что она вынуждена откровенничать с незнакомым человеком! Я спросила себя, почему такая богатая и привлекательная женщина может чувствовать себя несчастной. Бедность приучила меня считать, что деньги — это первооснова счастья, и все же миссис Вандербридж, несмотря на природную красоту и окружающую роскошь, несомненно, пребывала в подавленном состоянии. Я ощутила, как мгновенно закипает во мне ненависть к мистеру Вандербриджу, ведь в чем бы ни заключалась тайная трагедия их брака, я инстинктивно чувствовала, что виновна в ней не жена. Она была так мила и обаятельна, словно все еще была единогласно избранной королевой красоты в пансионе для юных девиц, поэтому в глубине моей души поселилась уверенность, не требующая доказательств, что не ее нужно винить, а если не ее, тогда, во имя Господа, кого еще, кроме мужа?

Через несколько минут кто-то заглянул к ней в гости на чай, а я отправилась в свою комнату и достала из чемодана синее платье из тафты, купленное на свадьбу сестры. Я все еще разглядывала его с некоторым сомнением, когда раздался стук в дверь: это горничная с грустным лицом принесла мне чашку чая. Она поставила поднос на стол, но все не уходила, нервно комкая в руках салфетку и ожидая, когда же я оставлю в покое распакованный чемодан и сяду в мягкое кресло, которое она подвинула поближе к торшеру.

— Как вам миссис Вандербридж? — спросила она отрывисто, и в ее голосе замерла тревожная нотка. Подобная нервозность и странное выражение лица заставили меня поглядеть на нее внимательнее. В этом доме, судя по всему, буквально все, начиная с хозяйки, желали поинтересоваться моим мнением. Даже молчаливая горничная обрела, наконец, голос, чтобы приступить к расспросам.

— По-моему, она самая красивая женщина, какую мне только доводилось видеть, — ответила я после секундного колебания. В конце концов, нет ничего дурного в том, что я скажу, как восхищена ее хозяйкой.

— Да, она хороша собой, все так считают, и характер такой же приятный, как черты лица… — да она, оказывается, на самом деле весьма говорлива… — Никогда я не служила такой милой и добросердечной леди. Она не всегда была богатой — наверное, поэтому никогда не ведет себя грубо или эгоистично и много времени проводит в заботах о других людях. Шесть лет прошло с тех пор, как я живу с ней в одном доме — с первого дня ее замужества, и все это время никогда не слышала от нее дурного слова.

— Охотно верю. Она должна быть довольна жизнью — у нее есть все…

— Должна быть… — горничная понизила голос и настороженно оглянулась на дверь, которую закрыла за собой, когда вошла. — Должна быть, но это не так. Никогда я не видела человека столь несчастного, как она в последнее время… с прошлого лета. Наверное, не стоило затевать этот разговор, но я так долго ни с кем не делилась своими подозрениями, что они нестерпимо мучают меня. Я не могла бы любить ее больше, будь она моей сестрой, и все же я смотрю, как она терзается день за днем, и не говорю ни слова — даже ей. Как я могу себе позволить такую вольность!

С этими словами, рухнув на ковер у моих ног, она закрыла лицо ладонями в непритворном страдании. Сочувственно потрепав ее по плечу, я подумала, какой замечательной женщиной была хозяйка дома, если слуги так сильно привязаны к ней.

— Вы должны понимать: я здесь чужая и едва знаю миссис Вандербридж, а с ее мужем и вовсе не знакома, — предупредила я, поскольку всегда, насколько это возможно, старалась избегать откровений прислуги.

— Но мне кажется, вам можно доверять, — я видела, что нервы у горничной напряжены до предела, как и у хозяйки. — А ей нужен человек, способный помочь. Нужен настоящий друг — тот, кто будет на ее стороне, несмотря ни на что.

И снова, как было в комнате внизу, у меня промелькнуло подозрение, что я попала в дом, где люди злоупотребляют алкоголем или принимают странные лекарства — а может, и вовсе поголовно сошли с ума. Мне доводилось слышать о таких случаях.

— Но чем я могу ей помочь? Она не доверится мне, а даже если будет откровенной, что я смогу сделать для нее?

— Вы можете быть рядом и наблюдать. Встать на защиту… если заметите какую-то угрозу, — она поднялась с пола и стояла, вытирая покрасневшие глаза краешком салфетки. — Я не знаю, что это за опасность, но уверена, что она есть. Пусть даже незримая.

Да, несомненно, все в этом доме сумасшедшие, иного объяснения быть не может. Сцена выглядела невероятно. Я все повторяла себе, что такого в жизни не бывает. Даже в книгах такого не напишут — слишком уж неправдоподобно.

— А как же муж?.. Это он должен ее защищать.

Горничная одарила меня тоскливым взглядом:

— И защитил бы, если бы мог. Он не виноват… не надо так думать. Он один из лучших людей на свете, но помочь ей не в силах. Не в силах, потому что не знает, не догадывается, в чем дело.

Где-то звякнул колокольчик, и, подхватив пустой поднос, она задержалась, чтобы напоследок бросить мне умоляюще:

— Отведите беду, если увидите ее.

Когда горничная ушла, я закрыла за ней дверь и включила все лампы в комнате. Действительно ли над домом сгущалась тень какой-то трагической тайны, или все просто сошли с ума, как мне показалось вначале? Дурное предчувствие, смутное ощущение тревоги, возникшее в тот момент, когда у меня за спиной лязгнули окованные железом двери, накатило снова, когда я осталась одна в приглушенном сиянии затененного электрического света. Что-то было не так. Кто-то заставлял страдать красавицу-хозяйку, и кто же, во имя здравого смысла, мог это быть, кроме мужа? Но горничная-то назвала его «одним из лучших людей на свете», и невозможно было сомневаться в надрывной искренности ее голоса. Пожалуй, загадка была слишком сложна для меня. В конце концов, я со вздохом решила временно отбросить бесплодные раздумья… с тревогой ожидая того часа, когда придется сойти вниз и познакомиться с мистером Вандербриджем. Я чувствовала, что возненавижу его всей душой с первого же взгляда.

Однако в восемь часов, когда я неохотно спустилась к ужину, меня ждал сюрприз. Мистер Вандербридж поприветствовал меня с такой теплотой, что я, едва посмотрев ему в глаза, поняла: в его характере нет злобы или порочности. Он действительно оказался удивительно похожим на мужчину с портрета, увиденного мною на выставке, и хотя выглядел старше того итальянского вельможи, у него был столь же задумчивый вид. Конечно, я не художник, но частенько предпринимаю попытки читать по лицам характер разных людей. В данном случае не нужно было обладать особенно острой наблюдательностью, чтобы распознать, что за человек мистер Вандербридж — даже сейчас его лицо кажется мне самым благородным, какое я только видела. Но при отсутствии некоторой проницательности вряд ли мне удалось бы заметить тайную печаль в его облике: лишь когда он впадал в задумчивость, эта грусть омрачала его черты, а в остальное время мистер Вандербридж казался оживленным и даже веселым, и в его темных выразительных глазах загорался порой неукротимый огонек иронии. Судя по тем взглядам, которыми он обменивался с женой, в их отношениях не было недостатка в любви или нежности — как с его, так и с ее стороны. Очевидно, что он все еще горячо любил супругу, как и до свадьбы, и это внезапное открытие еще более затруднило разгадку той тайны, которая окутывала их. Кто же был виновен в том, что какая-то зловещая тень нависла над домом? Кто, если не он и не она?