Картины доисторической жизни человека (В дали времен. Том Х) - Елисеев Александр Владимирович. Страница 7

Наконец человек проснулся от непривычного шума и, как охотник, привыкший ко всяким происшествиям ночи, прежде всего схватил свою боевую палицу и два длинных копья, а потом осторожно высунул голову из шалаша и взглянул на то, что происходило около него. Пораженный увиденным зрелищем, с диким криком, подобным воинственному клику африканских и австралийских дикарей, он выскочил из своей засады, пустив предварительно одно копье в самую середину врагов. Шайка грабителей колыхнулась назад. Поджав хвосты и оскалив зубы, волки скорее с изумлением, чем со страхом смотрели на появившегося человека, фигура которого, вероятно, даже еще не была им знакома. Два могучих удара палицы, раздробившие черепа двум хищникам, осмелившимся приблизиться к охотнику, научили их уважать врага, но вид пролитой крови возбудил в них другие инстинкты. Со страшным ворчанием и лязганием зубов отступили волки назад, готовясь броситься на человека. В этот критический момент охотник, видя превосходные силы своих противников, счел более благоразумным отступить к своему шалашу, отмахиваясь дубиной, со свистом рассекавшей воздух. Ободренные отступлением врага, хищники возобновили наступление, и их оскаленные зубы готовы были, казалось, разорвать одинокого дикаря, не имевшего ничего для защиты, кроме палицы и кремневого копья, но он успел спрятаться в шалаш. Толпой окружили тогда волки хижину, скрывшую от их мести врага, и приступили к осаде, тем более что из внутренности шалаша несся тоже вкусный запах мяса и шкуры. В ночной тишине и безмолвии страшна была эта осада; слышно было лязганье волчьих зубов, старавшихся перегрызть сучья, составлявшие стены шалаша; порой острые морды хищников успевали втолкнуться в промежутки между балками, кусками дерна и валежником.

Сидя внутри своей хижины, и он и она слышали страшную работу своих врагов, готовившихся пожрать их самих, слышали лязг и щелканье зубов и хриплое злое ворчание животных, от ужасной деятельности которых колыхались стены жилища. Положение одинокой семьи было отчаянное. В это время проснулся младенец, проснулся и громко закричал, прося у матери груди. Молодая мать, несмотря на весь ужас своего положения, взяла плачущего ребенка и, прижав к своей полной груди, утолила его голод. Успокоилось дитя, весело улыбнулось и протянуло ручки сперва к матери, а потом к отцу, стоявшему у дверей своего шалаша, заложенных толстыми сучьями и ветвями, — готовым встретить палицей вламывающегося врага.

Между тем, возбужденные криком младенца, быть может, показавшимся им криком молодого ягненка или олешка, волки стали нападать еще энергичнее и злее, силы их как будто удвоились, а свирепость росла с каждым моментом. Запах мяса и человека возбуждал их голод и аппетит, а свирепые инстинкты и жажда свежей теплой крови говорили в зверях все сильнее и сильнее…

Несмотря на сравнительную неподвижность физиономии первобытных людей, эта последняя все-таки выдавала то, что у них было на душе. Прижимая ребенка к своей груди, молодая мать как-то испуганно глядела то на свое дитя, то на мужа, полная силы и энергии, готовая, как львица, защищать своего детеныша. Две глубокие складки, собранные на лбу, судорожно сжатые губы и глаза, мечущие искры, так изменили ее слегка побледневшее лицо, что его трудно было узнать. Не побледнел зато ее суровый муж, — дикий охотник, привыкший встречать опасности лицом к лицу. Правая рука его продолжала судорожно сжимать могучую палицу, готовую раздробить голову врага; крепко сжатые, словно у дикого зверя, бросающегося на противника, челюсти временами оскаливались, образуя резкие складки вокруг рта; густые брови, сведенные на лбу, оттеняли глубоко-впалые, сверкавшие диким огнем глаза, которые можно было сравнить с искрами, мерцающими во мраке ночи; волосы лесного человека, казалось, ерошились и вставали; двигались сами уши, прислушиваясь к ворчанию и царапанью хищников, старавшихся пробиться через крепкую стену шалаша.

Вдруг словно с неба ниспавшая мысль озарила охотника и преобразила его. Выпустив из рук своих палицу и копье, он отбросил в сторону тяжелый топор; с лица его сразу сбежало дикое выражение, и что-то похожее на злую радость озарило его, сгладив морщины на лбу и оттянув складки около углов рта. Односложное, короткое, как хлопанье бича, дикое, как вой зверя, восклицание вырвалось из полуоткрытых губ, но в нем слышались скорее радость и довольство, чем испуг или ужас. Жена поняла мужа, поняла, казалось, саму его мысль, когда он бросился к противоположному углу хижины, где были сложены сухие смолистые сучки елей. Положив ребенка на мягкий мох, она схватила два кусочка дерева и начала тереть их один о другой с такой энергией, как будто в этом заключалось спасение их семьи, — зависело ее существование.

Отец, между тем, приготовлял большие сучья и кусочки старого трута. Через несколько минут задымилось дерево, еще минута, — вспыхнуло желтое пламя трута, и живой огонек пробежал по кучке мха, прохватывая ее насквозь. Ярко запылали затем смолистые сучья и, словно факелы, озарили багровым светом внутренность хижины.

Схватив их в правую руку, с тяжелой палицей в левой, сверкая очами, блиставшими на огне, с диким криком выскочил из своего шалаша охотник на борьбу с звериной силой. Огненный отблеск смоляных факелов пробежал вокруг, освещая багрово-желтым огнем и поляну, и хижину, и близ стоящие деревья, и кучку волков, толкавшихся вблизи…

Шарахнулся в сторону испуганный зверь при виде неожиданного зрелища; блистающий огненный враг с пламенным оружием был слишком ужасен для тех, которые никогда не видали ничего подобного в первобытном лесу. Стихийная сила огня была непобедима для зверя, превосходила все то, что он мог себе представить; и он бежал перед огненным чудовищем, как не бежал, быть может, никогда… Один-двое из волков пытались из любопытства или от злости подойти поближе. Страшной пастью, вооруженной двумя рядами острых зубов, они хотели пожрать сам огонь, но бороться со стихиями суждено только человеку, все остальное должно трепетать перед ним… Обожженные насмерть звери упали на землю и, уткнувшись изуродованными мордами в росистую траву, страшно завыли, потрясая ночную тишину леса громкими криками боли и мучений.

Человек торжествовал…

…Десятки зверей бежали перед человеком, вооруженным силой стихии, подчинившейся его уму; человек победил еще раз грубую физическую силу, поразил могучих врагов один — при помощи разума, который дал ему перевес даже над косными силами природы.

Спокойствие ночи, нарушенное так ужасно, вновь затем возобновилось; опасность была забыта, и утомленный человек заснул в своей хижине, еще более уверенный в своих силах, еще более счастливый не столько победой, сколько тем, что нашел новое ужасное оружие, с которым ему не страшны теперь никакие чудовища таинственного дремучего леса…

Чуть забрезжилась заря, человек был уже на ногах, хотя спал спокойно всего несколько часов. С чувством, понятным только охотнику, он окинул радостным взором поле своей ночной борьбы и трупы размозженных и обгоревших врагов. Полюбовавшись на трофеи победы, он оттащил трупы погибших волков подальше от жилья в кусты и по возможности изгладил следы борьбы, исправив стены своего шалаша, пострадавшие при неожиданном нападении стаи лютых хищников.

Солнышко было уже довольно высоко, когда охотник, покончив с этим занятием, принялся за обработку сырых материалов вчерашней охоты — обделку шкуры и костей убитого оленя. Вместе с женой он усердно предался этому делу, в котором выказал все свое искусство и уменье обращаться с самыми первобытными орудиями, выделанными им самим из камня, дерева и кости.

Разостлав шкуру на земле и укрепив ее большими камнями по углам, он принялся небольшими, полукруглыми, заостренными с одного края камешками, похожими на скребки, скоблить внутреннюю сторону кожи, стирая мезгу и поливая ее время от времени водой для умягчения. Еще совсем сырая шкура поддавалась легко, и работа шла успешно… Молодая женщина тем временем растирала и мяла рукою в глубокой деревянной посудине жидкий жир, добытый из того же самого животного; этим жиром она увлажняла кожу, втирая его для того, чтобы эта последняя и по обработке сохранила известную степень мягкости.