Я спас ссср! том i - Вязовский Алексей. Страница 52

— Что угодно? — по-старорежимному спрашивает молодой парень.

— Мне шампанского бокал, полусладкого. А моему спутнику… — Фурцева-младшая оборачивается ко мне — Леш, ты что будешь?

Небольшая очередь удивленно разглядывает даже не нас, а конкретно меня, но дисциплинированно молчит. Судя по костюмам — иностранцев тут нет, одни советские чиновники.

— А что есть? — я делаю шаг к стойке.

— Все есть. Водка, виски, мартини, вина разные — белые, красные, розовые…

— Бокал мартини с тоником.

Пока бармен наливает, Света ничуть не стесняясь окружающих, начинает расспрашивать меня про одежду, ставя меня этим в неловкое положение. «А это что? А это откуда?». Вся очередь с интересом «греет уши». Чувствую себя очень некомфортно. Фабрикантов Морозовых давно уже нет, а вот барские замашки нашей элиты продолжают процветать в их особняке.

Получив свои бокалы, мы начинаем не спеша прохаживаться по залам. Фурцева-младшая знакомит меня с какими-то иностранными дипломатами, немецкими деятелями культуры, чьи фамилии мне ничего не говорят. Прокалывать память я опасаюсь — а ну как потеряю сознание, или пойдет кровь из носа? Разговоры в компаниях незнакомых людей не складываются — все пялятся на меня, словно на ряженую мартышку, и разговоры крутятся лишь вокруг моей одежды. Каждый пытается узнать, что это за новая мода, и почему у меня рядом с комсомольским, приколот необычный значок с изображением Метеорита. Приходится рассказывать всем о поэзии, но это мало интересует иностранцев, да и наших чиновников.

Тем временем подходит черед официальной части. В Рыцарском зале Фурцева — старшая толкает речь про дружбу между СССР и ГДР, после чего с ответным словом выступает немецкий посол. Все вежливо хлопают.

Потом мы продолжаем наше дефиле по особняку. Я с удовольствием рассматриваю лепнину, фрески и потрясающие камины. Когда еще попадешь в этот закрытый для простых граждан памятник архитектуры? Света ведет со мной тонкий разговор, напирая на тему культуры.

— А вот рядом с Третьяковкой открыли музей-квартиру Васнецова. Мама помогала, пробивала все разрешения. Как бы я хотела туда сходить!

Очень толстый намек. Тихонько вздыхаю, понимая, что отвертеться мне не удастся.

— Я тоже…

— Ой, а давай вместе сходим! В это воскресенье.

— Давай — нехотя соглашаюсь я.

Вдруг сзади раздается рокочущий мужской голос:

— Это он?

— Да — женский голос узнаю, это Фурцева — старшая.

Поворачиваюсь. Действительно, министр собственной персоной. И две свиты. Во главе второй… Ну, здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! Бровастый Брежнев с интересом меня рассматривает. Будущий генсек одет в импортный двубортный костюм, и белоснежную рубашку со стильным синим галстуком, он подтянут и даже слегка загорел. Понятно, что с Хрущевым мотался по Египтам. Какой же он все-таки молодой сейчас. А в моей памяти Брежнев навсегда остался старым, больным человеком с усталым взглядом. Мумией. Но не сегодня.

— Орел! Это ведь что-то кубинское? — И все-таки Брежнев очень обаятельный человек. Искренняя улыбка, внимательные глаза. Он, безусловно, умеет очаровывать своих собеседников. Но сейчас его флюиды направлены на мать и дочь Фурцевых, а я пока прохожу у него по разряду цирковой диковинки.

— Светочка, как ты похорошела! Красавица — вся в маму. — Ильич сыпет комплиментами, даже не дожидаясь моего ответа на заданный им вопрос.

— Да, новый кубинский стиль милитари — я беру Фурцеву-младшую под руку и на меня, наконец, обращают внимание. Мать показательно хмурится на Свету, но та лишь мстительно улыбаясь, прижимается ко мне. Семейный скандальчик на почве дочкиного непослушания! А вот не надо было давить на нее и пихать в династический брак с Козловым.

— Я тоже люблю поэзию — поощряюще улыбается Брежнев. Он моментально улавливает напряжение, возникшее между мамой и дочкой, и старается их отвлечь — Почитаешь нам что-нибудь?

Стихи Брежнев не просто любит, а даже может, выпив в дружеской компании, встать на стул и декламировать их с выражением. Блок, Маяковский, Есенин — вот кумиры Леонида Ильича.

— Почитаю, отчего же не почитать — соглашаюсь я — Но сначала предлагаю обсудить одну давно назревшую и перезревшую проблему.

Все в удивлении смотрят на меня.

— Какую проблему? — А вот Брежнева кажется, ничем не проймешь — Говори. Тут сразу и второй секретарь ЦК, и министр культуры к твоим услугам.

Окружающие льстиво улыбаются его шутке, Фурцева неприязненно поджимает губы.

— Проблему с советским гимном.

Я спокойно смотрю глаза в глаза Брежневу. Потом перевожу взгляд на министра. Света обеспокоенно сжимает мой локоть.

— А что не так с советским гимном? — теперь уже и сам Ильич напрягается. Оглядывается. Кроме советских чиновников, вокруг стоят иностранцы. Я узнаю боливийского посла, американского военного атташе. Всем, судя по их лицам, интересно, чем закончится наш разговор.

— Он исполняется без слов. Это непорядок.

— У гимна есть слова! — возражает мне Фурцева — Просто Никита Сергеевич не очень… — министр мнется, силясь подобрать нейтральные слова, и тоже оглядывается — …хорошо относится к некоторым формулировкам…

Брежнев согласно кивает.

— Так это же легко поправить — я изображаю искреннее удивление — Хотите я прямо сейчас это сделаю?

Михалкову придется слегка подвинуться. Мне кровь из носу надо произвести впечатление и на Фурцеву и на Брежнева.

Они переглядываются, Ильич пожимает плечами.

— Ну, допустим. — Брежнев припоминаетв уме текст гимна и кидает мне пробный шар

— Мы в Войне уже победили — поясняет он окружающим, и в первую очередь иностранцам — Хотелось бы услышать более мирный вариант.

— Пожалуйста — вежливо отвечаю я и делаю вид, что на секунду задумываюсь

На меня смотрят круглыми глазами — неужели это действительно так легко?

— Очень… очень — Фурцева пытается подобрать слова — Точно получилось! И ярко. Ну, хорошо. А… — тут министр мнется, потом решается — «Нас вырастил Сталин — на верность народу»?

Хрущев ненавидит Сталина. И дело не в 20-м съезде и разоблачении культа личности. Все это стало лишь финальным этапом сведения счетов. Сталин приказал расстрелять старшего сына Никиты — Леонида. Тот в Великую Отечественную войну служил пилотом и сел на вынужденную в финском тылу. Разумеется, был схвачен и помещен в концлагерь. Там его склонили к сотрудничеству. Но в отличие от сына Сталина — Якова — парня сумел выкрасть и доставить в Союз НКВД. Сталину доложили, что Леонид не сел на вынужденную, а дезертировал. Коба отдал приказ о расстреле. Хрущев валялся в ногах Вождя народов, пытался вымолить родную кровь, но впустую. Сталин лишь сказал: «Своего сына не пощадил, а твоего тем более». Стоит ли удивляться, что Хрущев искренне ненавидел усатого вождя и как только тот умер, почти сразу начал сводить с ним счеты. Выкинул тело из Мавзолея, устроил 20-й съезд…

Все эти мысли мгновенно промелькнули у меня в голове. Вокруг собирается уже прилично людей, все ждут. Стоит полная тишина.

— Это тоже не трудно изменить — я пожимаю плечами — Может быть так?

— Екатерина Алексеевна — Брежнев, обращаясь к Фурцевой, разводит руками — Это же отлично звучит!