Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий. Страница 24
— Это вы самую суть ухватили, — кивнул я.
Аня посмотрела на меня без улыбки:
— Сейчас я тебя очень удивлю, Семён… Но в таком возрасте девочки ждут от отношений того же самого. Они ждут сказки в декорациях реального мира. Ждут такого мальчишку, который заставит их чувствовать себя принцессами. Само твое отношение к Кате — как к особенной, исключительной девочке — это половина успеха. И твоя очевидная необычность — вторая половина. Ты уже подарил Кате сказку, пусть и не очень приятную пока. Но сказка всё равно лучше реальности, и Катя хочет дочитать до конца. Это история, которую пишете вы оба.
Я вздрогнул, когда она произнесла последние слова, и отвернулся.
— Нет. Эту историю пишут другие. Наши одноклассники, учителя, родители. Все! Когда все они обрушатся на нас, она не выдержит. Сказка превратится в кучу дерьма.
— Семён… Девушки подчас оказываются выносливей парней. Почему ты заранее готовишься к поражению?
— Да потому что я, блин, взрослый человек! Потому что я знаю, как строятся отношения. В какой-то момент неизбежно дело дойдёт до пестиков и тычинок.
— И что в этом плохого?
— Это будет началом конца. — Я тяжело сглотнул и, наконец, сформулировал, что меня беспокоило: — Сказка закончится. Уж вы-то должны знать: романтическая прогулка взявшись за руки под луной — сказка, но когда внутрь тебя лезет, брызжа спермой, твёрдый хер — это уже п**дец. Секс — это переход на следующий уровень, там ответственность, там обязательства, там — взрослая жизнь. А она ещё ни хрена не взрослая и…
— Рано или поздно сломается, — кивнула Аня. — Семён, ты сам разве не видишь, что все проблемы — только у тебя в голове? Ты готов оттолкнуть от себя своё счастье только потому, что волнуешься за Катю. Ты за всех волнуешься — за Катю, за Гошу, за меня. Но разве не будет справедливее дать нам поступать по своему усмотрению? Если уж мы решили связать свои судьбы с твоей, то это наш выбор.
Я встал, подошёл к окну. Посмотрел вниз — на скамейке у школьного крыльца, кутаясь в пальто, сидела мама. Я закрыл глаза:
— Прикол в том, что я старше вас всех. И я знаю, как устроена жизнь. В ней никогда не бывает «долго и счастливо», не бывает сказки. В худшем случае финалом оказывается прыжок с балкона, в лучшем — пожизненная позиция «девяносто шесть».
— «Шестьдесят девять», — поправила Аня.
— Нет. «Девяносто шесть». Это когда вы отворачиваетесь друг от друга и таращитесь каждый в свою маленькую вселенную с сенсорным экраном, снова и снова лаская её эрогенные тач-зоны большим пальцем, испепеляя одни мозговые клетки, а другие топя в серотонине и дофамине.
Я вдруг понял, что пла́чу. И Аня это поняла. Она встала из-за стола, подошла ко мне.
— Всё нормально, — прошептал я. — Можете меня обнять, если хотите. Не обещаю, что сдержу спонтанную эрекцию, но влюбляться и хватать за грудь не стану точно.
Она обняла меня молча. Как старшая сестра, наверное. И я сдержал обешание… Ну, почти. Моё лицо прижалось к её груди, но тут скорее её вина.
— Ничего, — погладила она меня по голове. — Плакать не стыдно…
— А мне и не стыдно. Мне — плохо. Меня тошнит. Я до блевотины обожрался этим миром. Я им отравлен. И не знаю, что мне делать.
Я отстранился от Ани в тот миг, когда почувствовал, что прижимаюсь не к старшей сестре, а к красивой девушке.
— Знаешь, почему я на Гришку кинулся? — тихо спросил я. — Потому что к нему уйдёт моя жена через восемнадцать лет. Нет, я не из ревности. Просто мне сдохнуть хотелось от одной мысли, что они ещё раз начнут с начала, вырвут у вселенной ещё один шанс на сказку, а я… А я — сгорел. И нет у меня силы на ещё один рывок. Сил было — только шагнуть с балкона.
Аня мягко толкнула меня к стулу. Сама вернулась на место и, внимательно на меня посмотрев, сказала:
— Расскажи мне о ней.
— О ком?
— О своей жене.
20
«Здравствуй, Даша!
Это я, Семён, не узнаёшь? Наверное, не узнаёшь, ведь я пишу тебе из прошлого, и у меня корявый почерк двенадцатилетнего недоумка (кстати, мне скоро тринадцать), а не корявый почерк тридцатиоднолетнего недоумка. А ты вообще мой почерк когда-нибудь видела?.. То, что мы с тобой в интернетах много переписывались — это да. А вот настоящих писем друг другу никогда не писали. Даже электронных.
Я чего пишу-то? После того, как ты от меня ушла, я выпрыгнул с балкона и разбился к хренам собачьим. Но говно ж не тонет, и на том свете меня послали обратно. Не знаю, может, рылом не вышел… В общем, мне тринадцать лет, и тебя в моей жизни нет даже на горизонте. А та охерительная рана, которую ты мне нанесла — есть. Вот так вот бывает в жизни. Нет… Это я передёргиваю, прости за пятна на бумаге (ахахах, прикол, ты ж всегда смеялась над моими дурацкими шутками), на самом деле так бывает не в жизни, а в смерти. „Горькая память о том, о том, что будет потом…“ ©
Хожу к психологу. Я тут уже натворил всякого, но, за малолетством своим, не сел и отделался лёгким испугом. Психолога зовут Аней. Она… Ей, в отличие от тебя, лет двадцать пять, и она — отпадная красотка. И не дура! (!!!) Больше скажу — умная девочка. Понять до сих пор не могу, то ли она мне полностью поверила, то ли всё же считает больным, но, несмотря на это, хочет помочь… Так-то, подумав, я не считаю её идею таким уж бредом. Гугла у меня под рукой, к сожалению, нет, так что без конкретики, но читал я об одном психотерапевте, который разработал уникальную методику лечения психов. Типа, если человек говорит, что вокруг него постоянно летает крылатое говно, то его не надо в этом разубеждать. Врач говорит: мол, да, говно кругом. И летает. Все знают, но скрывают. И человек успокаивается, прекращает гнать. Смиряется. Мол, ну, говно, ну, летает. Но жить-то как-то надо. И становится нормальным человеком. Никто и не подозревает, что он видит говно.
Так что Аня, возможно, умница. Жаль только, что того психотерапевта потом посадили. И жаль, что я на самом деле не шизик, а в действительности покончил с собой.
Сегодня говорили с Аней про тебя. Я, наверное, с час рассказывал. Казалось, нечего и сказать, но стоило начать — оно понеслось. Вспомнил, как мы с тобой познакомились на день города. Ты подругу ждала, я — друга. Стояли рядом и вдруг разговорились. А потом — свалили и обломали друга с подругой. Влюбились, что ли, с первого взгляда? Нет вроде. Просто как-то весело было друг с другом. Не грузили себя тяжёлыми вопросами, плыли по течению и, наверное, какое-то время были искренне счастливы. Потом пришла привычка. Потом пришёл Гриша, а ты ушла…
Глупо было бы на тебя обижаться. За что? Полюбила другого, ушла. Почему ты должна была страдать рядом со мной, человеком, который едва находил силы жить в реальном мире? У нас даже детей ведь не было, чтобы хоть их привести в оправдание. Нет, я не обижаюсь. Но это не значит, что твой поступок не послужил причиной моего самоубийства. Даже нет, не причиной… Причин было — миллион. А когда ты ушла, я просто увидел все эти причины. Тысячи их. И ни одной — за жизнь.
Что нас с тобой действительно объединяло, так это чтение. Читать мы любили. Помнишь, как лежали рядом перед сном и читали одну книгу на двоих? Я читал быстрее и иногда засыпал, пока ты добиралась до конца страницы. И всё равно было куда веселее, чем смотреть дурацкие сериалы. Помнишь „Чёрного принца“ Айрис Мёрдок? Там пожилой дядька влюбился в девчонку, которой едва двадцать лет исполнилось. Кажется, я что-то такое вспоминал, прежде чем прыгнуть. Кажется, я думал: не хочу быть таким жалким. Нет! И в этот момент в сердце взорвалась такая ярость… Я шагнул, не сомневаясь, и до сих пор не пожалел.
Может быть, всё это — мои посмертные переживания, глюк продолжительностью в микросекунду, вызванный предсмертными мыслями? Возможно. Однако я вижу свою руку, которая выводит синие строки на листе в клетку, и это — реальность. Чем бы она ни была на самом деле, другой у меня нет, и отрицать её я не собираюсь. Я ж не Базаров, господи…
В общем, извини за сумбурность. Я в кои-то веки не пытаюсь структурировать текст, просто выплёскиваю на бумагу всё, что приходит в голову, как сказала Аня. Да, она, выслушав меня, посоветовала написать тебе письмо. Сказала, что это очень толковый психологический приём, к которому, в частности, прибегают, когда не могут смириться со смертью близкого человека. Написать письмо с извинениями и прочим говном и послать его… Куда-нибудь, откуда оно не вернётся.
Аню можно понять. Она-то, наверное, думает, что, раз тебя не существует, то это всё равно как если бы ты умерла. Она всё ещё пытается свести мои проблемы к чему-то простому и обыденному, завязанному на шизофрению. Мол, если я прощусь с тобой у себя в голове, то ты оттуда исчезнешь, и я стану нормальным. Но прикол-то в том, Даша, что ты — существуешь. Тебе сейчас тринадцать лет, поскольку ты старше меня на месяц. Кстати, с прошедшим днём рождения тебя. Второго сентября, я помню. Ни разу не забыл. Пока были студентами, мы постоянно смеялись над тем, как это стрёмно и нелепо — родиться в самом начале сентября. Не успел протрезветь после торжественной линейки — и опять в дрова. Ха! Помнишь, как мы нажрались в баре „Кровавой Мэри“ и, пока шли домой, заблевали, кажется, половину Красноярска? Ужас. Хорошо, что тогда у нас уже были стабильные отношения, иначе ты бы наутро наверняка поспешила бы со мной порвать, как со свидетелем своего падения. Но я к тому времени тебя видел уже всякой, как и ты меня, и мы всё равно оставались вместе и наслаждались жизнью, иногда вместе сходя с ума.
Я вот говорю — „помнишь, помнишь“. А ты не помнишь. Учишься себе в школе, может, с мальчишками целуешься. И знать не знаешь, что где-то за двести километров от тебя есть такое унылое чмо, как Сёма Ковалёв, который знает твоё имя, день твоего рождения и, что самое страшное, твой адрес. Я был у тебя дома раз сто. Из них раз пятьдесят мы с тобой после занятий увлечённо доламывали ваш старенький диван, но он держался. Советская закалка… А однажды твоя мать пришла с работы раньше, и мы едва успели одеться. Блин… Вспоминаю — и аж слеза наворачивается. Вот сейчас уже правда извини за капли на бумаге. Не то чтобы мне так сильно секса не хватало, просто… Прекрасное было время, Даша. Волшебное. Студенчество — последняя возможность побыть детьми, используя преимущества взрослых. А потом жизнь превращается в огромную кучу говна.
Позволь мне закончить письмо на этой мажорной ноте. Я прощаю тебя за всё. Да я и не сержусь ни за что — ни на тебя, ни на Гришу. Дело не в вас, дело во мне. Я как-то неправильно жил, неправильно мыслил и загнал себя в тупик, из которого был только один выход. Он же вход…
P.S. Тебе, наверное, будет интересно узнать, что у меня сегодня свидание с одноклассницей. Её зовут Катя. И, если у меня будет настроение, я постараюсь побыть с ней счастливым хоть немного. Аня на этом настаивает… А если я не попробую и не облажаюсь, то Аня скажет, что я саботировал наше пари и будет права. А пари нужно легитимно выиграть, потому что тогда… Ну, в общем, тогда всё станет ещё сложнее. Однако когда Семён пасовал перед сложностями? Никогда! Меня даже смерть не остановит, mwa-ha-ha!
P.P.S. Не знаю, зачем посылаю это письмо по реальному адресу, зачем вывожу его на конверте, пишу твоё имя. Может, из какого-то противоречия. Чтобы доказать, что я не сошёл с ума, это весь мир — безумная клоака, тюрьма строгого режима, куда нас запихал некий сверхразум, чтобы иногда смотреть и ухахатываться. В любом случае — прощай. Я тебя отпускаю. Люблю, целую, обнимаю.