Лилия в янтаре. Исход (СИ) - Чикризов Виталий. Страница 62

День всё-таки не был таким уж поганым. И Единорог нашёлся, и какая-никакая инструкция к нему, и с селянкой мне повезло. Нашлась она. В первом же похожем на сарай домике, куда я заглянул, нашлась. Поскольку выглядела она лет на тридцать пять, то было девушке, вернее, конечно, женщине, лет двадцать. Была она так примечательно некрасива, как в иных селениях бывают некрасивы только редкие, чистокровные, породистые шведки. Небольшие глаза под нависающими надбровными дугами, впалые скулы, прямая прорезь рта и тяжёлая челюсть напоминали о палеогеновой юности человечества и о том, что все мы, млекопитающие, где-то родственники, в том числе и обезьяны, и лошади.

Селянка замешивала тесто в здоровенной лохани, я же застыл на пороге. Во-первых, с яркого солнца надо было проморгаться. Во-вторых, живой человек нашёлся как-то так сразу, неожиданно, и я не знал, что ей говорить и как себя вести. Не продумал линию поведения. Я ж ребёнок. Как она на мои расспросы отреагирует? Если сразу путевой лист выпишет, так потом труднее разговорить будет. Надо с первой попытки. Сделать морду кирпичом, типа я тут самый жгучий перец, с охраной от хозяина заявился, всем строиться, ать-два? Тут есть риск. Она может быть тупая настолько, что до неё серьёзность момента попросту не дойдёт и она меня всё равно пошлёт. Это раз. Два: она может испугаться и перейти в энергосберегающий режим функционирования с отключением внешних рецепторов, контроля сфинктеров и центров речи. Наконец, она может как раз оказаться умнее или наглее ожидаемого и решить, что если чего важного, то вон целый рыцарь есть. Он бы и спросил. О секретности моей миссии, в коей рыцарю отводится роль исключительно силового агрегата, она даже и не подумает, естественно. Попробовать её сначала как-то расположить к себе? Безотказный (почти) способ с некрасавицами, вот только способы эти, какие я знал, уже не детские, а детские я если и знал, то уже забыл. Разжалобить? Печальные глазки - это тоже убойный аргумент в умелых детских руках.

- А, Ружеро, - селянка, наконец, подняла голову и разглядела меня в дверном проёме. - Проходи. Чего ты там стоишь? Выздоровел уже? Вот и хорошо.

О! А вот и четвёртый вариант, о котором я не подумал: я тут часто бывал и она меня, похоже, хорошо знает.

- Не-а, - я уселся на скамью рядом с нею и решил добавить третьего способа. С глазками. На всякий. - Кости зажили, а голова - нет. Память я потерял.

- Как? - немедленно и предсказуемо отреагировала селянка, поворачиваясь, чтобы и тесто месить, и меня видеть. - Совсем-совсем?.. Ох, божечки! - её взгляд наткнулся на левую половину моего лица. Ну да, как доктор Гарбо и говорил, не красавец. Яркая розовость сплошного ожогового рубца от уха до носа и от темени до подбородка сменится со временем белизной, а вот бугристость и стяжки никуда не денутся. Глаз не затянуло - и то хорошо.

- Не, не совсем, - я криво усмехнулся и красочно, как мог, расписал ей, как, уцелев в адском пламени, несколько дней не мог не только ходить, но и говорить. Хорошо, сестра мастера и его малолетняя племянница выходили, но память так совсем и не вернулась.

- О-ой, бедняжка! - она машинально попыталась всплеснуть руками, но потянувшееся за ними липкое тесто не дало. - И как же ты теперь так? Много не помнишь?

- Много. - не стал я скрывать. - Вот с мастером одну штуку делали, так это помню. Что делали помню, а из чего, как, и куда ездили - нет. Теперь надо работу заканчивать, а как?

- Не знаю... - растерялась селянка под моим требовательным взглядом. - Что же делать?

- Найти бы кого, кто помогал нам...

- Так Боско и Маджио же! - радостно перебила меня она.

- Боско и Маджио?

- Ну да! Неужто и их не помнишь?

- Нет. - покачал я головой. - Я и тебя так вот помню, а имя - нет.

- Джулитта, Джулитта я!

- Точно! - я прищурился и улыбнулся. - Джулитта тебя зовут!

- Да, да! - она довольно рассмеялась. - Ты меня помнишь!

- Помню... Слушай, Джулитта, тут такое дело, понимаешь... выехали мы из города ни свет ни заря, позавтракать не успели, тут у меня сразу дела нашлись, тоже не до еды, так не евши и остался. Рыцарь, вона, уже подкрепился, а я так нет. У тебя ничего съедобного не найдётся?

- Да вон, в корзине возьми. Я мужу приготовила отнести, но я ему ещё соберу.

В корзине, стоящей под столом, прикрытые чистой тряпицей нашлись и хлеб, и сыр, и копчёные свиные рулетики, и... ну да, вино, будь оно неладно.

- А молока нету? - уже потеряв всякую надежду на нормальный завтрак спросил я.

- Так вот же кувшин стоит, Ружеро! Ты слепой, что ли?

Молоко было таким, какое я, человек сугубо урбанизированный, в других условиях пить бы не смог. Вообще. Не так с ним, с молоком, было то, что оно было прям из коровы. Из живой. Нет, не поняли вы. Повторяю: из живой коровы! Дошло теперь? Из вымени прям. И в кружку. Без доведения до трёх процентов жирности, без пастеризации и прочих столь необходимых моему цивилизованному организму процессов. Оно откровенно и сильно пахло животным, и это мне не нравилось. У него был вкус животного, и это мне не нравилось. Оно было тёплым, словно само было живым существом - и это мне тоже не нравилось. Но мне нравилось, что это было не вино и не загаженная фекалиями вода, его можно было пить.

Джулитта, проявив неожиданный такт, не стала приставать с вопросами пока я удовлетворял себя желудочно, а делилась местными новостями. Новости, к сожалению, были не очень радостные. Как оказалось, я и Россини были не единственными жертвами увлечения мастером пиротехникой. Были и другие пострадавшие, как при взрыве, так и при тушении пожара.

- Оттано... помнишь, такой, вроде злой всегда ходил, левая рука у него не гнулась ещё? Они с Мериньо как раз чего-то длинное на носилках мессеру Джиованни несли, Оттано аккурат в дом зашёл, а Мериньо ещё нет, так Оттано оттуда и вынесло, только порваного всего, словно куклу тряпичную. Мериньо телом с ног сбило, а Оттано всё... уже и неживой. Это я сама видела, я ж вот тут вот была, у окна стояла, и видела. Вот всё-всё видела. За один миг всё случилось. Словно из ада самого пыхнуло, да так, что ярче солнца. А уж гром-то какой был! Не иначе, сам враг рода человеческого бесновался. Я в жизни ничего громче не слыхивала... Мериньо встаёт - и весь кровью облитый, а у самого-то ни царапины... Луто, ну, скотник, ты с ним поругался два месяца назад, он к Титте уходил, а ты ему сказал телегу запрячь через час, а он забыл... так когда грохнуло - у него со стены вилы сорвало - и прямо в живот ему! Ну, этого я, конечно не видела, это Смирро рассказывал. Вот ведь как Господь распорядился, и нарочно-то не сделаешь, а оно вона как. Пока жив, но из дырки гной пошёл, Фурелла говорит, нехорошо это. А вот Милвио уже лучше. Первые дни-то, как в себя пришёл, после того, как его в пожаре горящим бревном приложило, всё кричал, как кричал-то, аж страшно было. И днём кричал, и ночью. Пожёгся сильно. А вот уж несколько дней, как молчит. Авось да выживет, а то мужчин-то мало осталось. Слава Всевышнему, мой Гримальдо тогда в городе был, синьору продукты возил, а то может тоже... - она испуганно перекрестилась. - И Чедонио схоронили уже, и Баццо. Только они так обгорели, что и не узнать, кто есть кто. Так и схоронили. Падре, правда, долго сомневался, как хоронить, но что ж делать-то? Поименовал рабами Божьими, да и отпел...

Имена, имена, ничего не говорящие мне имена... Не могу я помнить ни Оттано, ни Баццо. Не было меня тут. Не ругался я с Луто два месяца назад. Я тогда в другом мире и в другой жизни был. Тут был Ружеро, но он уже ничего не вспомнит. Он тоже в этом печальном списке ушедших. Вот только ни отпеть, ни помолиться за него, ни даже пожалеть его посмертно некому. Стёрт оказался пацанёнок навсегда и бесследно, словно морозный узор со стекла. Только этот момент для меня и сентиментален, поскольку Ружеро, как ни крути, не чужой мне, я в его теле живу, а вот остальных я никак не знал, а потому и скорби никакой в моём сердце не было. Какие-то люди перестали жить. Ну и? Что нового?