Или я сейчас умру от счастья - Трауб Маша. Страница 12

Галюсик всегда была чувствительна к звукам.

Как-то Лиза с Галюсиком поехали на море – первая и последняя их совместная поездка. Потом Галюсик предпочитала отдыхать одна, а Лиза проводила лето в лагерях, отбывая по три смены подряд. Ту поездку с матерью Лиза прекрасно помнила спустя многие годы. Ей исполнилось десять, и «море» считалось подарком на день рождения. Они с Галюсиком поселились в домике, стоявшем практически у кромки воды. Оставалось лишь удивляться, как домик, откровенно говоря сарай, еще не смыло набегавшей волной. Перед самим домом были навалены камни, а внутрь вела деревянная, рассохшаяся от времени, воды и солнца лестница. Июнь в тот год случился холодным, море все время штормило. Но Лиза, закутавшись в одеяло, сидела на лестнице и смотрела на море, которое плескалось под ногами. Это стало одним из самых сильных потрясений в ее жизни – сидеть и смотреть, как набегают волны, а стекла в домике трясутся от ветра. Галюсик кричала, ругалась с хозяйкой, что-то требовала, грозилась уехать, а Лизе было так хорошо, как никогда. С тех пор она любила шторм, ветер, холод и ощущение того, что в любой момент и тебя, и дом, и все вокруг поглотит стихия. Смоет волной, и следа не останется.

Галюсик не могла спать. Она втыкала в уши вату, что было бесполезно. Ее пугали дребезжащие стекла, завывание ветра. Постоянный, несмолкающий шум моря раздражал. А Лиза спала как убитая. Под рев волн, казавшихся даже не стонами, а причитаниями.

Мать потом часто вспоминала ту поездку как самый ужасный отдых в своей жизни. А Лиза – как самый лучший. Запах плесени, которым были пропитаны шкафы, пол, полотенца, вещи. Песок, который тоже был везде – и в волосах, и в вещах. Несмываемый, жирный, колючий. Холодный пол и всегда влажная постель. Утренний озноб, когда зуб на зуб не попадал, и жар, потное тело, стоило лишь показаться солнцу.

Лиза, придумав собственную игру, оставляла на песке свой сланец, обозначая черту, за которую волна не должна заступить. Галюсик говорила «сланец», а Лиза – «шлепку», как было принято в лагере. Хотя в другом лагере все говорили «вьетнамки». Но с мамой она решила говорить «шлепка». Лиза сидела и смотрела, как накатывает волна. Она могла часами наблюдать за шлепкой, чтобы в последний момент побежать и выловить ее из воды. Там, в песке, она нашла двойного куриного бога – ракушку с двумя дырочками. Настоящее сокровище, которое исполняло не просто все желания, а в двойном размере. Тогда Лиза не смогла ничего загадать – отложила желание на потом, чтобы хорошенько подумать и загадать наверняка. Но так и не придумала того, о чем мечталось вдвойне. Или придумала, но забыла. Ракушку она перепрятывала с места на место, пока не потеряла. Как и шлепку, ставшую наконец добычей моря.

В тот отпуск Лиза окончательно поняла, что надеяться она может только на себя. Сама должна отвечать за собственное здоровье, пропитание, жилье и прочие бытовые нужды. И приглядывать за матерью. Когда Галюсику попал песок в глаз и она терла рукой, промывала, снова терла, Лиза налила воду в таз и заставила мать окунуть лицо в воду и открыть глаза. Так их научили в лагере. Галюсик даже не удивилась, хотя Лиза тогда считала себя героиней. Мать не поблагодарила за заботу.

Когда Лиза отравилась, что-то съев в местной столовой, она сама себе устроила промывание желудка – пила воду, засовывала в рот два пальца, вызывая рвоту, снова пила воду и вызывала рвоту. Галюсика дома не было. Она вернулась уже под утро и, разбудив едва задремавшую и измученную дочь, строго спросила, чем это воняет.

– Мне было плохо, – ответила Лиза.

– Теперь я еще от запаха не усну, – сердито заметила Галюсик, но заснула через минуту. Лиза же лежала без сна.

После того лета она опять стала ездить в лагеря, даже просилась туда, чему Галюсик была только рада. Лиза же понимала, что в лагере она в большей безопасности, чем рядом с матерью. Она училась выживать. Наблюдала будто со стороны за всеми происшествиями, чтобы в будущем быть готовой с ними справиться. Принять правильное решение. Она росла самостоятельным ребенком, который умел все. Главный приобретенный навык – выживать в любых условиях.

Лиза снова приехала к матери – еще одна соседка позвонила и сообщила, что Галюсик засунула спички в ее дверной замок, потому что они якобы сверлят дрелью по выходным и с раннего утра. А это не они, а другие соседи. И те сверлили лишь один раз – зеркало в коридор вешали. Что теперь – без зеркала оставаться? Соседка требовала компенсации – за вскрытие и замену испорченного Галюсиком замка.

– Да, я приеду, все компенсирую – пообещала Лиза.

– Я бы не позвонила, если бы не Андрюша. – Соседка вдруг заплакала. – Я же все понимаю. Но я такого страху натерпелась. Андрюша – мой внук, я его спать днем уложила, и черт меня дернул в магазин побежать. Мука закончилась, а я внуку блинчиков обещала. Андрюша крепко спит, еле добудишься, ну я в магазин за мукой и побежала, а возвращаюсь минут через пятнадцать – в замке спички торчат, ключ не вставишь. И Андрюша как раз проснулся, заплакал. Я по эту сторону слышала, как он плакал. Чуть сердце не остановилось. Сто раз себя прокляла за то, что его одного оставила. В первый раз – и тут сразу такое. Конечно, я себя виноватой чувствовала. Пока слесаря вызвала, пока квартиру вскрывали, я под дверью сидела и скулила, как та собака. Слава богу, с Андрюшей ничего не случилось, а ведь могло. Балкон открыт, ножи в ящике, порошки в тумбочке под ванной. Но Андрюша до сих пор плохо спит. Просыпается и плачет. Дверь в комнату даже прикрыть не разрешает. Я же не перекладываю ответственность! Сама дура старая! Но так же тоже нельзя – сразу спички в замок совать! Вы как-то поговорите с матерью. Не первое же хулиганство с ее стороны.

– Поговорю, – кивнула Лиза.

– А вдруг бы пожилой человек и что-то случилось, тогда как? – продолжала соседка. – Я потом не знала, какие таблетки пить, давление подскочило. Думала, умру. Я же не из-за денег. Но, может, мама ваша хоть поймет, что виновата. Что надо себя как-то прилично вести.

Лиза хотела объяснить соседке, что Галюсик не начнет вести себя прилично. И страдания бабушки по поводу внука ей не близки. Она никогда не любила детей – ее раздражали их крики, беготня, возня. Но как это сказать женщине, которая сидела под дверью, успокаивая плачущего, испуганного внука? Никак. Невозможно.

Лиза отдала деньги за вынужденную замену замка. Купила ребенку машинку, конструктор, принесла торт. Большего она сделать была не в состоянии. Мать же опять не считала себя невиновной. Ошиблась дверью. А Андрюша этот – избалованный гаденыш. Бабушку бьет, истерики закатывает. Ему бы надавать хоть раз хорошенько по жопе. Да все в подъезде знают, как он над бабушкой измывается – то купи, то подай.

И только добрая Регина встала тогда на защиту соседки.

– Ну а что вы хотите? – увещевала она возмущенных женщин. – У всех нервы. В городе живем, не в деревне. Экология плохая, сплошная беготня, стрессы на каждом шагу. Нормальный человек с ума сойдет, а если женщина одинокая, что с нее взять? Только пожалеть и остается. Она ищет, куда свое одиночество деть.

– При чем здесь экология? – возмутилась бабушка Андрюши. – Это же ни в какие ворота! Сегодня спички, а если завтра она дверь подожжет? Тоже ее пожалеть за это надо будет?

– Внимания ей не хватает и человека рядом, мужчины, – стояла на своем Регина.

– А дочь? Всем бы такую дочь! Чуть что – приезжает. Как только она еще мать терпит? – подхватила одна из соседок. – Экология… Да эгоистка эта Галя, вот и весь ответ. Только о себе и думает.

– Сейчас всем тяжело. Потому что ноябрь. На улицу выходить не хочется, на серость эту смотреть, – заметила Регина. И начала рассказывать соседкам, как было замечательно, когда ее Леонид служил в Алтайском крае. Вот это было счастье – природа, ягоды, рыба. Ни бессонницы, ни давления, ни нервов. Какие нервы, если вокруг такая красота, что сердце замирает. И зимой хорошо, и летом. А осенью какая благодать! Вот утром встаешь, делаешь глубокий вдох – и жить хочется. Будто сил прибавляется. А здесь, в Москве, как ни дыши, а уже с утра уставший. Вот у Ленчика всегда здоровье было лошадиное. А как в Москву перевели, так все и посыпалось, болячки одна за другой. То тахикардия, то сразу две грыжи в позвоночнике. Да еще вдруг аллергия. Вроде бы на ольху. Но ольхи Регина в ближайших посадках не нашла, как ни искала. А может, не на ольху, а на продукты. Молоко ведь уже и не молоко, курица не курица – чем тех курей кормят, поди знай? Может, и у Галюсика какая болезнь, только еще не известно какая. Вот она и страдает.