Особый приказ (СИ) - Митрофанов Михаил. Страница 10

Наконец, третьим в списке Умова стоял Степан Кошка, семь лет проучившийся в Северной крепости. В списках Бронникова было указано, что Степан, служивший в арсенале Камня, регулярно выезжал на поиски железной руды.

Всех троих объединяли две вещи: они часто выезжали из города, и у них хватало сил, чтобы вызвать нечисть. Всех троих следовало проверить.

Это было самым неприятным в работе Умова; сомневаться, подозревать, лезть в души и раз за разом находить порядочного и верного государю человека, которого он, Умов, оскорблял своим недоверием. Пусть это происходило заочно, пусть человек не знал, что его тихонько проверяли — Иван знал сам, в чем он копался, и этого было ему вполне достаточно. Но он также знал, что эту неприятную работу придется проделать. В практике Особого приказа встречалось всякое. В том числе и предатели среди корпуса.

— Действительно, интересно, — согласился священник. — Надо сначала проверить Бронникова и только потом его отправить из города.

* * *

— Знаешь, что меня удивляет по-настоящему? — спросил Петр, когда книга снова отправилась на полку. — То, что мы прибыли на границу. Драконовы дети здесь — редкость.

— Редкость, согласился Иван. — Но они здесь есть, и это факт.

Он хмуро посмотрел на карту. Один город, десяток деревень и сплошной зеленый ковер — две внушительных чащи и множество лесов поменьше. Не самая простая задача, но и не самая сложная. Решаемая задача.

Петр был прав. Демоны на границе — это редкость. Слишком много солдат, слишком привычное к войне население. Драконовы дети внушают местным жителям ужас, но не панику. Граница для тварей не такое вкусное место, как центр страны. И она куда опаснее для человека, который решился призвать нечисть. Подозрительных людей здесь выявляют раньше. По крайней мере, должны выявлять.

Как сейчас рассуждал Умов, на практике все может быть немного не так. Пограничников волнует Степь и набег верлов, а не тылы. Взгляд в другую сторону, легкое ротозейство — и злодей уже проник туда, куда ему требуется.

* * *

Яркие белые огни колебались в воздухе, и нарисованный небесный кесарь шевелился, как живой. Мастер попытался воспроизвести старинное изображение Защитника. Высокий человек в синем плаще стоял, опустив меч в левой руке, а правую поднимал для благословления. На старых образах небесный владыка стоял на поверженных бунчуках верлов. Но время изменилось, и рутенийский бог попирал ногами уже черного дракона.

Во время охоты демоноборцы редко ходят в храм. Считается, что само их занятие — одна большая священная служба. Но когда человек предстает перед лицом опасности, он не всегда может опираться на только лишь собственные силы. Сейчас, когда каждый новый час рождал больше вопросов, ни Петр, ни Умов не могли опереться на знания друг друга. Поэтому священник искал воодушевления у той огромной могущественной силы, которой служил с детства.

«Только знак, — попросил он. — Дай нам увидеть знак».

Петр пришел в часовню поздним вечером, чтобы помолиться в уединении. Он не просил об удаче, не просил силы. Он хотел лишь одного — не проморгать подсказку, которая выведет их к ответу.

Глава 4

«Часть контрабандных товаров, которые в Лодомерии не делают, на границе пропускают специально. Когда я спрашивал у дьяков, правда ли это, то все из них отрицали, боясь унизить своего государя в глазах иноземца. Но я видел своими глазами вещи наших ремесленников, которые продавать в Лодомерию запрещено».

Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»

Изяслав знал с детства: жизнь рутенийца ничего не стоит, если его не защищает государство. Оно дает отпор верлам. Оно направляет демоноборцев. Оно выжимает из крестьян многое, чтобы сохранить все. Изяслав воспринимал столицу не как сердце. Для него царский трон во Владимире был мозгом огромного израненного существа, которое уже несколько веков цеплялось за свою жизнь.

Себя же Изяслав видел одним из когтей этого существа. Он не представлял другой жизни с тех пор, как впервые сел на коня и проехал по двору, держа поводья пухлыми детскими ручками. Строго говоря, он ехал не сам — коня вел отец, но для четырехлетнего мальчика это все равно достижение. Он не просто знал, что вся его жизнь пройдет на войне; он свыкся с этим, принял такую жизнь окончательно и бесповоротно.

Умов, усердно изучавший историю, иногда рассказывал о временах до Прорыва, когда Отец драконов еще не вернулся. С точки зрения Изяслава, описание этих времен было сильно приукрашено. Сам Умов не мечтал вернуться в сказку и, как считал Игнатов, правильно делал. Лучшая жизнь на этой земле оставалась для Изяслава чем-то очень далеким, лежащим на самом горизонте. Изяслав твердо знал, что никакого светлого будущего он не увидит: вся его жизнь — вечная война за это будущее. Наводненный нечистью мир — вот реальность, в которой он жил. В этой реальности жили его родители и деды. В этой реальности будут жить его дети. Если они еще будут, эти дети.

Младшим сыновьям бояр не светило значительной доли в наследстве. Изяслав служил на жалованье; своего поместья у него не было. Он, конечно, мог жениться уже сейчас, но без земли или высокого звания нечего думать о невесте из хорошего рода. Именно поэтому Изяслав даже не думал жениться: оставить детей даже не боярскими детьми, а захудалыми дворянами, ему не позволяла гордость.

Игнатов давно обуздал это чувство, не дав ему превратиться в гордыню. Он очень рано повзрослел и быстро понял, что ослепленный гордыней человек не может командовать людьми. Командир должен выполнять задачу и отвечает за своих людей. Те, кто трясли самолюбием и не смотрели по сторонам, обычно погибали сами и без толку губили бойцов.

Изяслав самолюбием не тряс, но только глупец сказал бы, что у Игнатова не было самолюбия. Он знал, что привело его в Особый приказ.

* * *

Всадники двигались быстро, но без суеты. Их отряд растянулся в цепочку, похожую на волчью стаю — здесь, на границе Степи, все рано или поздно начинают напоминать волков. И рутенийцы, и верлы, и проходимцы без роду и племени рыскали по равнине быстрыми стаями, обезличенными, как сама природа. Любой человек, попавший в Степь, долго избавлялся от ощущения, что он стоит на месте — настолько одинаковым выглядел пейзаж. Здесь, возле Имии, было чуточку больше разнообразия; водная гладь рассекла зеленое поле, и даже неопытный взгляд мог уцепиться за береговую линию.

Вместе с Изяславом и двумя его людьми их было почти сорок человек. Три десятка боевых холопов и несколько бедных дворян; уже немолодые, обветренные, прожаренные степным солнцем бойцы — лучшее, что может дать воевода для такого дела. Они не задают лишних вопросов, они скурпулезно выполняют приказ, они просто отвыкли удивляться. В том, что выданные ему бойцы осмотрят опушку как следует, Игнатов был уверен.

Изяслав не знал, кто призывал демонов, но он мог предполагать, откуда эти люди пришли. Если они двигались от верлов, то могли отметиться возле Узольской пущи — дремучего, нехоженого леса, по соседству с которым никто не рисковал селиться. Другого места, в котором можно переждать день, в окрестностях попросту не было. Летние дни длинные. К полудню они прибудут на место и до темноты успеют осмотреть опушку до самой Узоли реки, по которой и назвали чащу. Должны прибыть, по крайней мере. Граница пущи подходила к Имии. Трудно сбиться с пути там, где надо просто ехать, не отдаляясь от огромной реки.

Вообще говоря, в пути могло приключиться всякое, от отряда верлов до какой-нибудь бродячей твари. Равнина полна сюрпризов. Даже на рутенийском берегу стоит ехать в броне и смотреть в оба. Опасность может появиться на горизонте в любой момент. Изяслав еще раз окинул взглядом чужой берег. Степь была чистой, кроме одной фигурки в небе. Крупный орел?

— Грифон! — Изяслав услышал чей-то крик сзади.

Темная крылатая фигурка повернулась боком. Теперь Изяслав видел задние лапы зверя. Отряд сбавил ход, бойцы возбужденно переговаривались между собой. Игнатов даже не пытался призвать их к порядку — он сам с любопытством наблюдал за крылатым зверем, который где-то далеко за рекой летел по своим делам.