Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья. Страница 51

Я вздрогнула, обернувшись. Высокая зеленая тень со смазанными чертами лица сидела рядом, на краешке стола, и смотрела на танцпол. И испугаться бы… но страха не было. Только щемящая радость и слезы на глазах. Боже, как я соскучилась…

— Конечно, помню, — отозвалась тихо.

Подготовка началась с того, что мы с Маргаритой Степановной три дня уговаривали Валика надеть костюм. А он то нервно молчал, то огрызался — или пойдет, в чем привык, или не пойдет вообще. Отчаявшись, я пустила в ход тяжелую артиллерию — папу. А папа — доктор наук и профессор, физик-ядерщик. Постоянно то лекции читал, то по конференциям мотался, и в костюме при галстуке я его видела чаще, чем в домашнем. И папа себя не посрамил. После серьезного мужского разговора Валик явился на выпускной в костюме и с цветами, чем до слез растрогал Маргариту Степановну. Да и меня тоже.

— Помню… — повторила тихо. — Забудешь такое…

А после банкета Валик, поправив галстук, пошел клеить первую красавицу параллели. И склеил удачно. С одной стороны. Пока они уединялись, за ними рвануло человек пять конкурентов. А следом, учуяв недоброе, и я. И прибежала вовремя — ему только нос успели разбить. Я подняла такой визг, что перекричала музыку. И шпана разбежалась раньше, чем подоспел охранник. А девица, паскудно хихикая, смылась вперед всех.

Но этим дело не кончилось. Сопротивляющегося Валика увели в медпункт, а я пошла мстить за друга. Повертелась рядом с зачинщицей и наступила каблучками на длинный подол. Кто же знал, что эта дура так от меня рванет, а платье у нее — такое хлипкое, а под ним — ужасные трусы в горошек? Ржали все. А меня потом ее поклонники побить хотели. Все те же, пятеро. Но я знала, где мои одноклассники втайне пьют водку. И побежала к ним. И с криком «Одиннадцатый бэ — с.!», спряталась за нужные спины. Преследователи, будучи «бэшками», обиделись и отматерили мой родной 11 «А». И одноклассники отставили водку и засучили рукава. А там и Валик подоспел. А за ним — классуха с охранниками. Растащили драчунов и вызвали наряд. Во избежание.

В отделении тогда дежурил Костик — старший сын дяди Миши. «Конкурентов» отправили в «обезьянник», а нам с Валиком Костя выделил угол в своем кабинете. И первый рассвет свободной взрослой жизни мы встречали в отделении, играя в карты, выданные братом. А Костик тем временем пытался дозвониться до родителей. Но мама с Маргаритой Степановой до утра пили вино в соседнем ресторане, Алька гуляла на своем выпускном в художке, а папа возвращался на поезде из командировки. Сотовых тогда еще не было, папа приехал домой в шесть утра, прослушал автоответчик и рванул забирать нас.

А потом был скандал. Который усугубился тем, что мамы приехали из ресторана следом за папой, тоже увидели сообщения и тоже рванули за нами. Но папа добирался выспавшимся и на машине, а мамы — в состоянии отрезвления, после бессонной ночи и на каблуках. Они явились в отделение, когда мы уже ехали домой, и… В общем, скандал был страшный. Обе мамы орали на нас, перекрикивая друг друга, а мы с Валиком держались за руки и молчали. А что тут скажешь? Верни время назад — поступила бы также. Мы с детства горой друг за друга. И папа потом, когда мамы ушли утешаться валерьянкой, обнял нас и подбодрил неожиданным: «Держитесь вместе и никогда не пропадете». И мы держались. Даже когда новые увлечения и компании упрямо разводили нас в разные стороны. Ничто так не разделяет друзей детства, как новая взрослая жизнь и взрослые проблемы, но мы держались. Пока…

Я тихо хлюпнула носом. На танцполе образовалась вторая тень, обнимающая девицу-провокаторшу, и на мгновение, прищурившись, я рассмотрела. Упрямая зеленоглазая физиономия с резкими чертами, отросшие темные волосы и распущенный галстук. И почти вспомнила…

— Вась, я ведь тебя тогда пригласить хотел.

— А почему не пригласил? — я обернулась. — Постеснялся, что ли? Чего? Дружить же не стеснялся!

— Дружить одно, — хмыкнул он. — А это, — и кивнул на танцпол, — другой уровень отношений.

— Ну и перешел бы! Кто мешал-то?

— Табличка на лбу «Не входи — убьет!», — отшутился Валик.

Я оскорбленно фыркнула:

— Подумаешь, какой пугливый! Но не мне же первой!.. И были те, кто не боялся — брал бы с них пример!

— И где они, эти смельчаки? — спросил он едко. — И надолго их хватило?

Я взобралась стол и обняла коленки. Вспоминать — так вспоминать…

— Первый два года продержался. В универе русский язык со всех драли так, что технари вешались. И этот… нашел выход. Как только на третий курс перешел, где русского нет, сразу сбежал. Второй…

И сморщилась. Воспоминания были горькими и неприятными, но за них с блеском отомстили.

— Второй мечтал у папы диплом защитить и в исследовательский институт на работу просочиться. Через меня. Даже предложение сделал за неделю до защиты. Но папа сказал, что в жизни не встречал такого бездаря и лентяя, что ему стыдно видеть такого засранца рядом с умницей-дочкой, и диплом зарубил. Поставил неуд, и «жених» слинял. Вместе с предложением. Потом еще один был — Алька подсунула. Сбежал через неделю, когда я отказалась ему идеи для картин придумывать. А последний… почти прижился.

— Почти? — уточнил мой собеседник. — Сколько раз ты его выгоняла?

— Не знаю, не считала, — я передернула плечами. — И не я выгоняла, а Баюн. Кот его сразу невзлюбил и начал гадить в обувь. А контакт с животным налаживать мы не стали, мы гордые, — я скривилась. — А еще жить было негде, а с мамой в коммуналке — стремно, — и тяжко вздохнула: — Короче, меня всегда использовали. И никто никогда не любил. И в школе — тоже. Сам же первым за сочинениями прибегал… Отсюда и табличка. Хватит.

— Так уж и никто? — судя по тону, сейчас заржет. И заржет обидно.

Я надулась. Так уж и никто, да. И я отвечала всем взаимностью.

— Потанцуем?

Из колонок уныло завывал шепелявый тип, вроде Шура. Я без колебаний приняла протянутую ладонь, теплую и почти человеческую.

— Не боишься? — спросил весело.

— Нет, — я легкомысленно обняла его за плечи.

— А ведь убить хотел.

— Хотел бы — убил бы, — это же только сон?.. И в нем спокойно и уютно. И опять можно говорить обо всем на свете. — Я тебя тысячу лет знаю. И знаю, когда ты тянешь время, — я подняла на него взгляд: — Валик, ты тянул время. И вряд ли саламандра выманивал. Сай тебе не по зубам, да и зачем он… Зачем?..

— Но он очень вовремя появился, верно? — тень склонила голову набок.

Я невольно сглотнула. Черт. Мне это не нравится…

— Вернемся к последнему вопросу. Так уж и никто?

Я промолчала. Только семья. Любила, терпела и принимала. И Валик, да. Принимал меня со всеми гусями, музами, птеродактилями и прочей творческой нечистью. И терпел диктаторские замашки. И удовольствие свое мазохистское умудрялся находить. И, наверно… Осознание прилетело по затылку кирпичом. Который, как известно, ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится. Больно… И так не вовремя…

— Ты зачем пришел? — спросила тихо.

— Чтобы поняла.

Я пришибленно смотрела на него и молчала. Вот зачем сейчас, когда ничего не изменишь?.. Это что, месть за мою слепоту? Ему-то там, в потустороннем небытие, все параллельно и сиренево, а мне каково?.. Зачем ворошить прошлое, если уже ничего не изменить и не исправить? Ведь сон закончится. И он вернется обратно. А мне с этим осознанием нужно жить дальше. И как? Как?.. Но, может, это только сон? Бред воспаленного воображения? Ведь для всех он давным-давно умер…

— Я тебя выдумала, да?.. — я уткнулась носом в его плечо, сбиваясь с ритма танца, крепко обняла за талию. — А на самом деле тебя нет, не было, не будет, и сейчас ты только снишься?..

— Конечно, — легко согласился Валик. — Конечно, ты меня выдумала. Конечно, меня никогда не было. И, конечно же, сейчас я тебе только снюсь.

— Издеваешься, зараза… — протянула тоскливо, отстраняясь.

— Любая реальность — это иллюзия, любая иллюзия — это сон, а любой сон может стать реальностью. Или иллюзией, — потусторонние глаза смотрели весело и загадочно. — И только тебе выбирать, в какие сны верить и за какие иллюзии держаться. И реальность, в которой захочешь жить.