Реальность 7.11 (СИ) - Дернова Ольга Игоревна. Страница 16

Много, ой много чего произошло у нас в общаге за это время! Случай с Тимуром — просто самое первое, что приходит в голову. В команде транзитников после его ухода образовалась дыра, затыкать которую теперь предстояло мне. Я имею в виду, на Арене. Игры на виртуальном симуляторе — это, конечно, не настоящий бой; тем не менее, я ждал своего боевого крещения с изрядным трепетом. Здоровье у меня отменное и с физической выносливостью всё в порядке, но чтобы победить в матче с утильщиками, этого явно недостаточно.

Размышляя на эту тему, я обогнул по периметру весь квартал и завершил свою разминку у дверей родного общежития. Внутри было полутемно и пусто — должно быть, наши ещё не проснулись. Чего не скажешь об Афидмане. На полпути в душ я сунул нос в компьютерную комнату и, разумеется, он был уже там. Сидел, скрестив ноги, на полу перед мерцающей мандалой Терминала.

— Просвещаешься? — спросил я. — С утра пораньше?

Он поднял на меня свои странные жёлтые глаза и кивнул утвердительно.

— Ты хоть спать ложился? — на всякий случай уточнил я. Новый кивок.

— Ну, ладно, — сказал я. — Смотри не переусердствуй. Я зайду за тобой перед завтраком.

Афидман одарил меня благодарной улыбкой. Разговаривал он редко, так редко, что поначалу мы сочли его немым. Вообще говоря, от него не было ни шума, ни особого беспокойства. По этажам общежития он перемещался тихо, как маленькая бледная тень. Тех, кого его присутствие нервировало, он сторонился сам; тем же, кто в общении с ним проявлял дружелюбие и участие, быстро научился оказывать разные мелкие услуги. В этом, на мой взгляд, выражалась его врождённая деликатность. Так что вскоре недовольные голоса смолкли, и все транзитники привыкли к присутствию в доме ога. Но поначалу мы были друг для друга совершенными чужаками. В тот адски дождливый день, когда легионеры собирали по городу тела убитых огов. В тот день, когда мы передали их в ДУОБТ для сожжения, и все они превратились в прах, кроме одного — каким-то чудом оставшегося незамеченным в тёмной фургонной коробке…

Не знаю, сколько времени провёл я тогда в фургоне. Меня вывел из оцепенения громкий стук в переднюю стенку — только тут я расслышал урчание мотора и сообразил, что стучит недовольный Перестарок. Мимо ога, который сжался ещё сильнее, я подошёл к стенке и трижды постучал в ответ. Успокоенный Перестарок затих. Я не знал, понимает ли меня ог, и не хотел пугать его ещё больше, поэтому произнёс со своего места, стараясь говорить внятно и дружелюбно:

— Я тебя не трону. Сейчас мы уедем подальше от этого места. Но ты должен лежать тихо. Понял?

Я подождал: никакого ответа. Его спина с торчащими лопатками двигалась в такт беззвучному дыханию. Я сделал шаг к выходу, и снова он испуганно вздрогнул.

— Сейчас я закрою дверцы, — раздельно сказал я. — И машина поедет. Лежи тихо. Я помогу тебе.

Никакой реакции. То ли он был настолько плох, что не улавливал смысла моих речей, то ли я в роли спасителя был не очень-то убедителен. Да и что я мог предложить ему, кроме временного сомнительного убежища? Ничего. Но отдать его в руки утильщиков и тем обречь на верную и мучительную смерть было выше моих сил. Ни слова больше не говоря, я подхватил фонарь, соскочил наземь и, затворив дверцы фургона, защёлкнул засов. Иттрий, свесив руки и опустив голову, стоял в нескольких шагах от меня, между машиной и тёмной пастью ангара. Я ждал, что он шевельнётся, оживёт, начнёт спорить, да хотя бы крикнет наконец, — однако его жалкая поникшая фигура оставалась неподвижной. Не понимая его переживаний, я ощутил сочувствие пополам с раздражением. Я поставил фонарь у его ног и повернулся к машине. Только тогда он заговорил:

— Зачем ты это делаешь?

Я помедлил.

— Не знаю. Просто делаю и всё.

— Я вижу тебя насквозь, — с внезапной злобой напомнил он. — Все твои мотивы. И всё равно не понимаю, почему желание поиграть в благородство ставится выше, чем…

— Вот потому и не понимаешь, — ответил я. — Иногда это вредно — пытаться разложить всё по полочкам.

— Это сиюминутный импульс, — прошептал он. — О котором ты не раз пожалеешь впоследствии…

— Спасибо за бесплатное предсказание, — сквозь зубы сказал я. Кое в чём он был прав: от собственного легкомыслия мне заранее делалось страшно.

Иттрий невесело усмехнулся.

— Это не предсказание; но я знаю человеческую натуру. — Он подался вперёд. — Ты знаешь, я немного…

От машины донеслось громкое настойчивое бибиканье, несколько раз мигнули фары.

— Извини, — сказал я. — Мне пора ехать. Открой нам ворота, пожалуйста.

— Что тебя задержало так долго? — поинтересовался Перестарок, когда я сел за руль.

— Поспорили с эмпатом о смысле жизни, — ответил я. Так оно и было, в некотором роде.

Всю дорогу я отгонял от себя назойливые мысли о том, как себя чувствует ог, окружённый мраком, болью, пустотой и свежими запахами смерти. Слава богу, поводов, чтобы отвлечься, у меня хватало. Ненастье не желало утихать, наше ветровое стекло заливали потоки воды, сгустившаяся над городом туча сделала день неотличимым от ночи. Я вёл фургон, боролся со стихией и размышлял о том, что человеку свойственна немедленная, спонтанная реакция на вызовы внешнего мира. Может быть, в этом и состоит самая большая разница между огом и мной? Я — действую, переживаю, отыскиваю выход из ситуации. Ог — уходит в себя, застывает в пугающем безразличии, добровольно становится деталью окружающего пейзажа. Дышащая, обвиняющая и (возможно) мыслящая вещь — или живое существо, согласное с навязанной ему ролью орудия?

Когда подъехали к гаражам транзитного блока, не было ещё и полудня. Но я чувствовал себя так, словно провёл в путешествии месяц. Небо Таблицы наконец-то сжалилось над нами. Тучи быстро съёживались и, отзывая свои мокрые полки, расползались в разные стороны.

— Представление закончилось, — произнёс Перестарок. Я глянул на него с удивлением.

— Читаете мысли.

— Это обман, ловушка для дураков, — наставительно подняв палец, изрёк он. — Ты, кажется, подавлен общением с эмпатом. Кто он — твой дорожный попутчик?

— Он — хороший человек. — Я и сам не знал, почему вдруг встал на защиту Иттрия. — Нам пришлось кое-что пережить вместе.

— Какой бы ни был хороший, а всё равно эмпат, — спокойно произнёс Перестарок. Ну вот, подумал я, опять задета чья-то мозоль. Похоже, мне везёт на чужие комплексы…

— Вы намекаете, что ему нельзя доверять?

— Никому нельзя доверять, — сурово сказал старый транзитник, — больше, чем себе.

— А меньше, чем себе, значит, можно?

Он кивнул, издав слабый старческий смешок.

— Рубишь фишку, Бор. Что касается эмпатов… я так скажу. Слишком уж они хрупкие для этого мира. Слишком легко ломаются. И чтобы компенсировать эту слабость, стараются подавить собеседника своими способностями. Так что не бери в голову. Хочешь дружить с эмпатом — дружи, но фильтруй базар и не давай себя заморочить.

— Постараюсь, — пообещал я. Его совет мне понравился. Хотя теперь мне предстояло как-то заморочить голову самому Перестарку. Я нуждался в одиночестве.

— Вы устали, наверное, — нерешительно начал я. — Хотите, я тут всё приведу в порядок? А вы идите в общежитие.

Он повернул ко мне хитроватое лицо, похожее на печёное яблоко.

— Надеюсь, ты не планируешь каких-нибудь глупостей?

— Нет. Я просто… — тут мне в голову пришла спасительная мысль. — Просто хочу вымыть фургон. Можно?

— Гм… — сказал он. И потом: — Ну ладно. Если тебе так спокойнее.

Кажется, Перестарок не очень-то поверил в мою ахинею. Уходя, он пару раз оглянулся. Я вовсю хлопотал над краном: надел на него шланг, потащил тяжёлую скользкую кишку к машине… Но как только транзитник скрылся за воротами, я бросил всё это добро и поспешил к старой спортивной сумке, которая пылилась, никому не нужная, в одном из углов гаража. Спустя десять минут, рефлекторно пригнувшись и на ходу оскальзываясь, я уже мчался с сумкой на плече в сторону нашей общаги. Мне повезло: на улицах было малолюдно, и я незамеченным проскользнул в прихожую. Не разуваясь, метнулся на второй этаж, в свою комнату, и только там рискнул перевести дух. Продолжая прижиматься спиной к входной двери, я присел на корточки и осторожно опустил свою ношу на пол. Потом потянул за язычок молнии. Ог, свернувшись в клубочек, лежал на дне сумки, в той позе, в какой я его там поместил.