Возвращение (СИ) - Штиль Жанна. Страница 81

— Ты же видела его, Эриха. Хорошо, если он к обеду проспится. Бригахбурга нужно перехватить утром. Он может уехать по делам и не вернуться.

— Пусть катится ко всем чертям!

— Ты обещала помочь мне уговорить его. Одна я не сумею. Только ты знаешь, как с ним разговаривать. Вэлэри, помоги мне убедить его отдать мальчика.

— Я не смогу. Пусть герр Корбл поможет. Он, кого хочешь, уговорит.

— Зачем посвящать в это дело посторонних? Вэлэри, ты обещала мне! — Она всхлипнула, кривя губы. — Если не ты, то кто? У меня, ближе тебя никого нет. Вэлэри, дорогая…

— Я не могу!

— Вэлэри… — Опешившая Хельга, отшатнувшись от подруги, выдавила из себя: — Да ты всё ещё любишь его.

Её тихий голос отрезвил, смысл сказанного дошёл до воспалённого сознания бунтарки.

— Люблю… — шепнула беззвучно. — Люблю, гада.

Подруги, обнявшись, рыдали в два голоса, а в приоткрытое окошко врывалась тёплая майская ночь, наполненная дурманящим запахом сирени, цветущей за высоким забором на соседнем участке, заросшем непроходимыми густыми зарослями, и сумасшедшие звонкоголосые соловьи вплетали свою трель в скорбные звуки плача.

Она лежала с открытыми глазами, и горячие слёзы проделывали бороздки на холодных щеках. Рядом, обняв её, спала Хельга, не пожелавшая оставить подругу одну. Ей тоже пришлось несладко. Вспомнив Брунса, графиня плакала, уверяя, что была бы счастлива, если бы он был жив.

— Главное, чтобы ему было хорошо, — шептала она, уткнувшись в плечо Наташи, поглаживая его. — Любовь?.. Люби. Преодолей боль утраты и отпусти любимого. Если ему хорошо, значит, хорошо и тебе. Неважно, кто дарит ему радость — ты или другая. Главное, ему хорошо. Пожелай ему счастья. Ничего страшнее смерти нет.

Наташа утешала подругу, та утешала её. Душа млела от бессилия и боли. В горле клокотали слёзы. Отпустить боль? Пожелать изменнику счастья? Как не злиться и не жалеть себя? Господи, за что ей всё это? Где взять силы выстоять в этот раз, когда нет желания дышать, двигаться, жить. Мужчины предают и уходят. Ты остаёшься один на один с их предательством, со своей болью, с которой срастаешься, и она становится частью твоей жизни. Она гложет тебя изнутри, калечит, убивает.

В дверь постучали, и она дрогнула под тяжестью навалившегося на неё тела.

— Кто? — резко села в кровати пфальцграфиня, косясь на сонно завозившуюся подругу, снова не к месту вспомнив покойного Фальгахена и его хитрую уловку в ту роковую ночь. Перекрестилась: «Не к добру».

— Вэлэри… Открой… — Пьяный голос Эриха молил. — Твой постоялец…

Успокаиваясь и вытирая слёзы, Наташа побрела к двери. От плохого предчувствия засосало под ложечкой.

— Что случилось? — раздался за спиной девушки испуганный голос Хельги.

Поворот ключа в замке и из-за створки показалась взлохмаченная голова нотара. На помятом заспанном лице отпечатался след от складок подушки.

— Ничего не понимаю, — сказал он нетвёрдым голосом, дохнув на хозяйку крепким перегаром и уставившись мутным взором в низкий вырез её ночной сорочки.

— Этот бесконечный день закончится когда-нибудь? — застонала Наташа, придерживая дверь и упёршись рукой в грудь мужчины, норовившего ввалиться в комнату.

— Фиона бегает по этажу, как необъезженная кобыла. Рыжая… — Эрих икнул, налегая на створку плечом. — С ключами… Где наш постоялец? Тоже… Да не толкайся ты! — Возмутился, хлопнув ладонью по двери. — Что за дьявольщина? Этот твой кузнец… Этот рыжий балахвост… Мы разве его ещё не выгнали?

— Да что же там такое случилось?! — Пфальцграфиня теряла терпение. — Ты омерзителен!.. Алкаш!.. Убирайся!.. — Пыхтела она, выталкивая настырного гостя.

— Этот твой Ру-уди-и… Он сказал, что наш первый постоялец съехал даже не успев заселиться… Первый постоялец… В первый же день. — Ещё раз икнув, Эрих опёрся о дверной косяк, плавно съезжая на пол и тряся головой. — Это плохой знак, скажу вам.

Тяжёлая дверь придавила развалившегося на полу нотара. Тот промычал что-то невнятное.

На сдавленный стон подруги Наташа обернулась:

— Съехал?.. — Минутное замешательство сменилось истеричным смехом: — Хельга… Он… Съехал…

Узкий луч фонаря высветил кровать.

Наташа захлопнула за собой дверь и рванула со спящего мужчины одеяло, сбрасывая на пол.

— Спишь, гад? — Огрела хлыстом нагое мускулистое тело.

Выругавшись и сев в постели, раб щурил глаза от бьющего в них света, прикрываясь ладонью. Перехватив «хвост», со свистом взметнувшийся над ним, рванул на себя вскрикнувшую женщину, опрокидывая её на ложе.

Фонарик, взлетев к потолку, с громким стуком упал на пол, и камора погрузилась во мрак.

Зажав рот хозяйки и повернув к себе её лицо, Яробор прошептал:

— Тише, Наташка, здесь стены хлипкие, тонкие. Услышат, придут посмотреть, с кем я кувыркаюсь, стыда не оберёшься. Не будешь кричать? — ослабил хватку. Зря. Зубы, впившиеся в ладонь, вырвали из его горла стон проклятья. Сидя на ложе, тряс рукой: — Сдурела? Сама же пришла. Да ещё отходила хлыстом. За что?

— Будешь знать, как драки устраивать, — шипели из темноты. — Фиона тебе понадобилась?

Растирал проявившийся на груди огненный след гибкого «хвоста».

— Драться пришла. — Недобро прищурился.

— Сделку предложить. Что предпочтёшь, свободу или рабство? — На молчание кивнула, обтягивая и разглаживая платье на груди. Пусть темно и не видно, руки сами приводили одежду в порядок. — Правильно молчишь. Свободу нужно купить. Цена фиговая: скажи, где портал — где нырнул, где выплыл и в какой год. А рабство, так оно ближе, чем ты думаешь. Здесь Бригахбург. — Пялилась в темноту, по шумному дыханию угадывая, где русич. А он вот, только руку протяни. — Помнишь своего прежнего хозяина, от которого сбежал? Оказался нашим новым соседом. Как думаешь, он обрадуется вашей встрече?

— Видел. Чуть не наскочил на него впотьмах. Так ведь ты сама помогла мне сбежать. — Ухмыльнулся довольно. — Тебя тоже по голове за это не погладят.

— Он знает об этом и, как видишь, я не на дыбе. Не скажешь мне, что да как, сдам тебя ему. Скажешь — поедешь домой, к мамке с папкой да к невесте.

— Нет у меня невесты. А ну, как сейчас тебя… — не договорил.

Наташу дёрнули в сторону, заваливая на спину и жаркий шёпот у лица, смешавшись с быстрыми жалящими поцелуями, погнал по телу волну ледяной дрожи.

— Наташка, поехали со мной в Русь. Женой моей будешь, княгиней. Задумка есть одна. Навидался всякого, хочу попробовать жить по-другому. Вместе сподручнее. Ты вон какая…

Вывернувшись, вцепившись в волосы русича и отвернув его голову, зло выкрикнула:

— Что ты делаешь, дурак! Пусти! — Ёрзала под ним, ослабившим объятия, пиная коленом в бок. — Не получится у тебя по-другому, не дадут. Убьют, а не дадут. Иным новое, как кость в горле. Не понял ещё?

Приподнялся над ней на руках, всматриваясь в еле уловимый во тьме лихорадочный блеск чёрных глаз:

— Вернуться хочешь? Да там же жить невозможно! Люди хлипкие, выродки калеченые. Что говорят, что едят — не понять, пахнут мерзко. Вокруг камень да пыль, солнца не видно, леса нет, дыхнуть нечем! — Откатился с тяжким стоном в сторону.

— Яробор, я своё слово сказала. — Соскочила с кровати, шаря руками по полу в поисках фонарика. — Решай. Через два дня на твоих глазах порву вольную, а тебя отдам Бригахбургу.

— Не ушла!.. Не ушла!.. — билось огненным смерчем в мозгу.

Конь, яростно подгоняемый плетью наездника, нёсся по пустынным ночным узким улочкам города, поднимая дорожную пыль и пугая, истошно лающих вслед, бездомных собак.

Она здесь! Почему? Должна была уйти в свой мир. Её мир! Так сказал Ингваз, посылая проклятья в небеса.

Глупец! Ты согласился с решением короля, обручился, чтобы забыть её, заглушить невыносимую боль утраты. Ты считал, что всё сделал правильно. Ты уже успокоился, пережил расставание, приняв неизбежное, как данность. Переболел. Потушил костёр воспоминаний, чтобы не потерять разум. Мучительно долго убеждал, уговаривал себя, что это её выбор. И твой. А душа не верила… Не хотела верить. Упрямилась, глупая, сопротивлялась, чувствовала, что Таша рядом, умирающей птицей летела к ней. А он загнал её в клетку, стальными пальцами сдавил горло.