Нигредо (СИ) - Ершова Елена. Страница 46

— Зачем это? Не нужно! — Генрих поморщился. — Дева Мария — как и наша императрица, покровительница больных и страждущих. Пусть госпиталь носит ее имя. А это, — он указал на собственный портрет в золоченой рамке, — уберите немедленно. Здесь научная лаборатория, а не молельня.

Смотритель округлил глаза, но бросился выполнять приказ. Имре Фехер со значением переглянулся с Натаниэлем и почесал кончик носа обгрызенным карандашом.

— Его преосвященство будет недоволен, — вполголоса заметил он.

— Разумеется, — с улыбкой ответил Генрих. — Разумеется…

Он был недоволен уже тогда, когда его императорское величество велел зачитать доклад, над которым Генрих корпел вечером и ночью, отменив все встречи и отвлекаясь только на кофе. Наверное, благодаря этому бодрящему напитку — ну, может, еще и двум шприцам морфия, впрыснутых для успокоения незадолго перед заседанием кабинета министров, — Генрих совсем не чувствовал усталости, был спокоен, собран и вполне убедителен, чтобы получить одобрение кайзера.

И недовольство его преосвященства, конечно.

— У нас уже есть приходские больницы, — говорил тот, глядя мимо Генриха, словно вместо него в кабинете стояла одна из статуй кафедрального собора. — Их вполне достаточно. Да и растрат будет меньше.

— Не знал, что вы, ваше преосвященство, еще и казначей, — ответил Генрих, в отличие от епископа, оглядывая его фигуру — сухую и черную, как труп насекомого. — Позвольте мне самому разобраться с тратами. Финансовую поддержку я беру на себя.

— Много веков поддержку народу оказывала церковь, — заметил Дьюла. Его пальцы по-паучьи перебирали складки сутаны, будто плели невидимую сеть. — Это традиция.

Генрих позволил себе надменную усмешку и ответил:

— Пришла пора пересмотреть традиции. И избавиться от наиболее устаревших.

Потом разговор перешел на другие темы, касающиеся перевооружения армии, потом выступил министр-президент, за ним — сам кайзер. Генрих исписал весь блокнот, а в перерывах, по-мальчишески прикрывшись ладонью и едва скрывая улыбку, прорисовывал мягкий девичий профиль. Письмо баронессы фон Штейгер он прочитал сразу же, как только взялся разбирать корреспонденцию, и внутреннее ликование не смогло нарушить даже столкновение с епископом, происшедшее уже после заседания, за дверями императорского кабинета.

— Вам не кажется, — заговорил Дьюла, прожигая Генриха взглядом, — что вы слишком много на себя берете, ваше высочество?

— Я беру на себя ровно столько, сколько положено Спасителю.

— Вы послужите своему народу. Но пока ваше время не пришло.

— Что ж, ваше преосвященство, — ответил тогда Генрих. — Я весьма нетерпелив!

Теперь он не сомневался, что епископ Дьюла не явится на открытие, хотя и получил формальное приглашение. И это было на руку Генриху: в день перед торжеством из алхимических лабораторий под Штубенфиртелем было вывезено оборудование, которое могло пригодиться в дальнейших исследованиях — весы, аппараты для дистилляции, горелки, измерительные приборы и колбы.

И кое-что еще, спрятанное до времени в саквояжах.

Едва удалось выпроводить смотрителя, как Натаниэль скомандовал мальчишке по-ютландски:

— Диоген! Ставь на тот стол! Да аккуратно, не разбей!

И сам подхватил один из саквояжей, в нетерпении расстегивая замки.

— Я полагаю, сейчас нам продемонстрируют что-то из ряда вон выходящее? — осведомился редактор, наблюдая за манипуляциями Натаниэля и его помощника, который с не меньшей ловкостью, закусив от усердия губу мелкими беличьими зубками, вытряхивал на стол содержимое саквояжа.

— Увидите, Имре, — ответил Генрих. — Только это пока не для прессы.

— Я нем как рыба. В конце концов, «Эт-Уйшаг» курируется вами, я лишь скромный редактор. Но я сгораю от любопытства! Что там такое?

— Свеча Шамберлана! — с гордостью произнес Натаниэль, бережно устанавливая на столе конструкцию из нескольких сосудов. — Бактериальный фильтр, который позволяет вычленить сontagium vivum fluidum. Хотите стать первопроходцем, мистер Фехер?

Редактор колебался, и Генрих вполне его понимал. Он и сам, впервые столкнувшись с прибором, испытал почти священный трепет от созерцания того, как невидимое становилось видимым. В будущем Натаниэль обещал создать микроскоп большей мощности. Но пока…

— Пока я прибегаю к хитрости, — подхватил его мысли ютландец. — Стоит добавить пропущенную через фильтр и зараженную смесь в желатин и дать ему застыть. Тогда микроб начинает размножаться и образует колонию, которая становится видна сперва в микроскоп, а потом и простым глазом.

— Если вы утверждаете, что это безопасно… — пробормотал редактор, закатывая рукав и на мгновенье поморщившись, когда в его предплечье воткнулась игла.

— Не опаснее эпидемии, Имре, — сказал Генрих. — Сколько уже их было? — он принялся стаскивать перчатку, перечисляя: — Чума. Тиф. Холера. Оспа. Теперь туберкулез. Они вспыхивают в империи с завидной регулярностью, и Авьен — очаг заражения.

Он подпалил горелку и зачарованно следил, как в фарфоре вскипает фильтрующая жидкость.

— Есть мнение, — сказал Натаниэль, — что эти заболевания вызваны одним и тем же микробом, который передается из поколения в поколение, но видоизменяется в зависимости от многих факторов.

— Чье это мнение, герр Уэнрайт? — осведомился редактор, иронично приподнимая бровь.

— Мое, — отозвался Генрих, и усмешка сразу же стерлась с лица редактора. — Вам не кажется странным, Имре, что вспышки эпидемий повторяются с завидной регулярностью? Настолько регулярно, что можно предсказать, когда случится новая?

— Инкубационный период, — пробормотал Натаниэль, переливая желатин в чашку Петри. — Сперва идет фаза адаптации, при которой симптомы вычленить проблематично… Вы ведь чувствуете себя вполне здоровым, не так ли? — и, дождавшись слабого кивка редактора, продолжил: — Как и я, и Диоген, — темнокожий мальчишка, услышав имя, глянул исподлобья, но почему-то не на Натаниэля, а на Генриха — взгляд круглых эбеново-блестящих глаз был внимателен и насторожен. — Но у многих авьенцев — бедняков, ослабленных недоеданием и изнурительным трудом, — уже началась фаза размножения. Вот, глядите!

Настроив микроскоп, Натаниэль жестом подозвал редактора.

Генрих подходить не стал, бездумно вычерчивая в блокноте наброски, и без того зная, что увидит там Имре: колонию микроорганизмов, гнилостное пятно — средоточие нигредо. Оно будет расти, поглощая здоровые клетки, пока не приведет к распаду и смерти.

— Туберкулез? — услышал Генрих хриплый голос Фехера. На какой-то миг показалось, что отпрянувший от микроскопа редактор уже похож на мертвеца — резко осунувшийся и посеревший, с поджатыми в бескровную нить губами.

— Необязательно, — ответил Натаниэль. — Пока ваш vivum fluidum находится в латентном состоянии. Он может развиться во что-то опасное, а может и не развиться вовсе.

— А есть ли панацея?

— Есть, — с кривой улыбкой ответил Генрих. — И это я. Натан, покажи Имре образец.

Они обнаружили это совершенно случайно, когда в руках Генриха нагрелось предметное стекло. Тогда и увидели золотую россыпь вспыхнувших и тотчас погасших искр.

Их нельзя было просеять через фильтр Шамберлана, они никак не взаимодействовали с зараженным материалом, и жили, казалось, своей тайной жизнью.

— Мы назвали их холь-частицы, — сказал Натаниэль, подвигая редактору микроскоп. — Их, как и vivum fluidum, нужно изучить самым тщательным образом. Мы с Харри считаем, что при определенных условиях эти частицы каким-то способом входят во взаимодействие друг с другом. Узнать бы только, при каких.

— Жаль, что именно теперь мне придется покинуть Авьен, не так ли? — откликнулся Генрих, выныривая из задумчивости.

— Это ничего! — бодро ответил Натаниэль. — Пока я буду изучать течение болезни. Правильная постановка диагноза — первый шаг на пути к выздоровлению. Но ты сегодня рассеян, Харри. Волнуешься перед отбытием в Далму?

— Я размышляю, почему именно теперь отец решил отправить меня в Далму? — откликнулся Генрих, прочерчивая карандашом последнюю линию — получился изящный завиток, выбивающийся из-под прогулочной дамской шляпки. — Сейчас, когда мы подступили к разгадке так близко…