Сны Черной Жемчужины (СИ) - Линкольн К. Берд. Страница 40

Я решила, что была бы счастливее, глядя на него издалека. Он снова кашлянул, встряхнулся и пошел к воде.

Папа замедлился у берега, покачивался под музыку, которой я не слышала, а Черная Жемчужина была все ближе.

— Да, вот так, — сказал папа. Он коснулся пальцами мутной воды. — Отдыхай. В своем любимом месте. Идем.

Что-то было не так. Деревья за папой странно мерцали. Они стали через миг холмом с крестом. Могилой Христа.

— Ты скрываешь холм этим воспоминанием. Ты обманываешь Жемчужину фальшивым сном. Ты заманиваешь ее в пещеру.

— Шиэ-чан, тише, — Черная Жемчужина уже была близко. Шестеро леопардов стояли по краям реки, хор тихого кашля смешивался с низким урчанием. Голова Черной Жемчужины появилась над поверхностью реки, и вода лилась с наростов под ее прекрасными изумрудно-аквамариновыми глазами.

И песнь-молитва Черной Жемчужины задрожала в моих ногах, поднялась к животу и устроилась под ребрами.

— О, я не понимала, — выдохнула я. Слезы лились из моих глаз. Папа меня не затыкал. Он держал меня за руку, сжимая до боли, вызывая движение костей.

Плевать.

В этом сне-воспоминании, который папа создал, Черная Жемчужина пела свой гимн Абке Хехе из радости. И получалась поразительная и зловещая гармония с урчанием леопардов.

— Она такая красивая.

Но под гимном жизни и колыбельной реки в благодарность за синее небо и тепло солнца пряталась боль. Резкое, насыщенное, отчаянное и соблазнительное одиночество было тем, во что я хотела закутаться. Я могла сдаться в борьбе за выживание. Боль за Хэйлунцзян звучала в мелодии. Боль была сильной, образовывалась слой за слоем как камень, за годы плена в холодной темной земле. Это была песня Черной Жемчужины, пока папа заманивал ее в темницу.

— Что ты делаешь? — всхлипывала я, пока тянула папу за воротник юката.

Папа отвернулся от покачивающейся головы драконши в воде.

— Судьба Японии — править в Тихом океане. Слабые Иные потратили ресурсы на торговлю опиумом, они не поклоняются божественному, а равняются на западные народы. Они не заслуживают помощи такой древней. С ними нужно разобраться.

Разобраться? Я стиснула зубы. Слова папы были близки к пропаганде нацистов, о которых я читала в учебниках по истории. Но это не была история. Папа обманывал Черную Жемчужину в моем времени.

— Ты снова ее заточишь, — я вырвала руку из его хватки. Деревья, солнце, леопарды пропали. Меня окружали только синие и серые тени, размывающие юкату папы и переливающуюся чешую Жемчужины. — Что могла Томоэ пообещать тебе?

Папа скривил губы.

— Твою защиту.

Я фыркнула, будто кашляла с леопардами.

«Кен и Кваскви не достаточно сильны? Совет всесилен даже в США?».

— Как можно ради нашей безопасности заставить страдать Черную Жемчужину?

— Из-за твоей безопасности. Томоэ поклялась, что Черная Жемчужина будет страдать не долго. Пока Совет не примет ее, пока не будут внесены поправки в правление. Восьмерное зеркало долго работало, чтобы кто-нибудь попал в Совет. Томоэ пообещала, что ты выберешь, где тебе жить, и не будешь связана с Советом как слуга.

Я подумала о татуировке «раб» на груди Кена.

Мышца на челюсти папы дико дергалась.

— Этого я хотел для тебя с тех пор, как взял на руки. Я пообещал это твоей маме в больнице, — он сглотнул и посмотрел на серый пейзаж за моим плечом. — Я сделаю все, чтобы ты могла выбрать.

Снова за старое. Он всю жизнь защищал меня, скрывая от меня Иных и правду обо мне. Как я должна выбирать, если папа принимал решения за меня?

— Не тебе решать такое. Это уже моя работа.

— Да, — папа прижал ладонь к моей щеке, и теплый жест вызвал синее бесконечное небо, ленивую реку, янтарные глаза леопардов в высокой траве. Я замерла. Это было не его прикосновение. Это не были мы.

Во мне взревела энергия сна Юкико. Дыхание вылетело из моих легких с шумом, энергия гудела в каждой клетке тела. Папа впился пальцами в мои волосы, удерживая меня на месте.

Энергия текла из меня в отца. Баку высасывал энергию сна Юкико.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

— Нет!

Хватка папы в волосах была где-то в реальности, потому что волосы вырывались, и я ощущала это слишком сильно.

— Я не подведу тебя в этот раз, Кои-чан.

Сон тут не был реальностью. И я не была его сестрой. Томоэ заключила с моим отцом дьявольскую сделку. Я не хотела в этом участвовать.

Я не боролась с папой, а глубоко дышала.

«Это ощущаешь, когда баку ест твой сон», — это не был мой сон, а Юкико, но я дрожала, пока поток энергии извивался, покидая мое тело. И живот остался пустым и холодным.

— Не делай это со мной, папа.

Взгляд папы сосредоточился.

— Ты не понимаешь опасность. Я тебя не потеряю. Не как Шиэ или твою маму.

Черная Жемчужина подплыла к берегу, опустила голову так близко, что ее дыхание окутало нас солью и запахом носков в спортзале. Забавно, что вонь была даже во сне. Или в реальности? Или везде? Ее прекрасная песня поспешила заполнить пространство, где таяла энергия Юкико.

— Никто больше не загонит маленькую баку в угол, — прошептала я. Папа сосредоточил силы, чтобы я не отдернулась. Я вместо этого склонила голову и бросилась вперед. Мой лоб столкнулся с его переносицей по диагонали. Раздался хруст, в моей голове зазвенело, но руки папы пропали.

И ничто не разделяло меня и чудесный аквамарин глаз Черной Жемчужины. Ее изящные ноздри раздувались. Песнь окутала меня, наносила мелкие порезы.

— Я знаю, как это должно произойти, — быстро сказала я. — Давай, сделай это.

Черная Жемчужина осторожно открыла пасть. Бахрома десен раскрыла два ряда острых зубов, а еще пару тонких изогнутых клыков над моей головой.

— У меня сон Юкико, — выдохнул папа.

Я выпрямилась, сломанная рука бесполезно висела, но я пыталась изо всех сил изобразить спокойную уверенность мамы, с которой она шагала к неизвестному. Даже с химией и облучением мама не мешкала.

— Я все равно должна попробовать.

Пасть Черной Жемчужины открылась шире, как у питона, а потом сомкнула тьму вокруг моей головы.

Я не сдержалась. Закричала.

«Это тебе не навредит, — сухо сказала Кои-борец. — Ты пережила, когда Улликеми так сделал».

Но то было во сне. Это — в реальности. Да? Я не понимала. И я не могла думать, потому что цунами из китовой песни и речной воды обрушилось на меня. Я тонула в печали, меня заполняла гадко пахнущая мутная вода.

Сон Черной Жемчужины. Ее кошмар.

Долгий миг я задыхалась, сердце замерло в груди, сжатое ледяной хваткой. Сон Черной Жемчужины лился в меня волнами, бьющими о камни на пляже в ураган. Но даже среди этой атаки огонек Кои, моя сущность баку, загорелась во мне.

Я охнула, боль пропала. Мой огонь горел ярко и рьяно.

«Я уже лучше управляю собой».

Мысль была моей, Кои Пирс, любительницы кофе, жительница Портлэнда, дочери шефа суши-ресторана и сестры дивы моды, баку.

Улликеми мог ругаться со мной, договариваться, когда я освобождала его в Портлэнде. Но от Черной Жемчужины осталась только песнь. Печаль и одиночество медленно разъели ее разум в плену сна, созданного папой перед его отбытием из Японии. Все, что мы делали до этого — везли ее к реке Аисака, и я пыталась отпустить ее прикосновением баку — только все ухудшило. Эта буря кошмара была обрывками ее сознания. Но она была полна магии, которая идеально подходила для кормления баку.

«Ладно, гори, огонек».

Я ела ее сон.

Я ела ее боль. Печаль. И мои вены гудели жизненной энергией Черной Жемчужины.

Я ощущала силу. Энергия Юкико была каплей по сравнению с древними глубинами снов Черной Жемчужины. Ее кошмар питал мой огонь, и мое тело превращало жар в шипящую энергию, которая бегала по моим конечностям. Я была сильной. Я была неотвратимой. Я могла раздавить Томоэ каблуком, а Кавано был просто раздражающей мухой.

Никто не должен больше страдать. Я разобью всех бандитов Тоджо одной перевязанной рукой. Мучитель из Нанкина поклонится мне при Черной Жемчужине и будет пристыжен.